Роберт Крайтон - Камероны
И тут – не впервые с тех пор, как началось это решающее заседание, – Эндрью отвлекся от происходящего. Шел разговор о судьбе его отца, об его собственной судьбе, а он и не смотрел на тех, кто говорил, пытаясь поймать взгляд младшей дочери Уолтера Боуна, которая, притаившись в тени дверного проема, стояла у входа в залу.
– В Эдинбург за рулоном тончайшего ворстеда! – услышал Эндрью чей-то громкий возглас. Вечно они дерут глотку, а он сейчас едва слышал их.
– Нет, дружище, не пойдет. Для нашего человека надо ехать в Питлохри. На фабрики Макноутона, что у Шотландского Нагорья, откуда он и родом.
– Так там же твид, дружище, твид, а не…
Дальнейшего Эндрью вообще не слышал. Он просто не мог оторвать глаз от Элисон Боун, стоявшей в дверях.
– Конечно, твид, только отличный твид, красивый, мягкий на ощупь – в таком только лейрдам ходить или уж лордам.
Красавица… Она стояла там в тени, такая красивая, что Эндрью просто не мог понять, почему все остальные мужчины не смотрят на нее. Он попытался вернуться мыслями назад, в комнату, к тому, о чем шел разговор, но не мог заставить себя оторвать взгляд от дверного проема. Ему хотелось, чтобы они перестали кричать, – «у зачем поднимать такой гвалт по поводу того, какой пиджак должен быть у человека? И вообще – почему углекопы вечно кричат? Его сердце странно вело себя – билось где-то у самого горла, и он не мог понять, что это с ним. Диагноз был бы прост, если бы Эндрью знал симптомы, – но жители Питманго не искушены в любви и не способны в этом разобраться. Вот Элисон отошла от двери и исчезла в другой комнате, и Эндрью почувствовал себя брошенным. Интересно, подумал он, может ли он хоть чем-то привлечь такую девушку.
– «Моффат и сын» на Фредерик-стрит – вот подходящее место для нашего человека. Сам граф покупает там свою одежу.
Эндрью опять отвлекся. Любовь никогда не была распространенным явлением в Питманго – это он знал. Она не считалась обязательной в повседневной жизни, поэтому ее не часто требовали и не часто дарили. Углекопы «гуляли» с девчонками, работавшими при шахтах, и, когда появлялся свободный дом, это значило, что пора жениться. При этом слово «любовь» даже не упоминалось – говорили лишь о размерах дома. Это вовсе не значит, что питманговцы были противниками любви, просто самый склад их жизни исключал ее и не допускал прихотей страсти.
Девушка вернулась, и Эндрью тотчас почувствовал, как сердце у него снова подпрыгнуло и волна радости затопила его, и хотя он мало знал о любви, но был достаточно сметлив, чтобы понять – к немалому своему удивлению, ибо за всю свою жизнь еще и словом не обмолвился с Элисон Боун, – что влюблен в нее. Он понимал, что время для этого самое неподходящее, но опять-таки был достаточно сметлив, чтобы сообразить, что тут уж ничего не поделаешь.
Ее отец стукнул кулакам по столу, злясь на что-то, и Эндрью, разобравшись в своем состоянии и несколько успокоившись, вернулся мыслью к тому, что происходило в комнате.
– Все это глупости и все ни к чему. Нам уже не добыть ему костюм за такой срок.
Эндрью поднялся на ноги – в обычных условиях он никогда бы не сделал ничего такого, что могло бы привлечь к нему всеобщее внимание. Все умолкли, но и он не произносил ни слова.
– Давай же, выкладывай! – крикнул кто-то.
– Я знаю, что может надеть мой отец, и за это ни один шотландец не осудит его. – Он слегка покраснел, как это обычно бывало с Камеронами, но говорил без запинки. – Не надо ему идти туда таким, каким он не бывает, но он может пойти в костюме, которым любой бы гордился. – Он помолчал, поискал ее глазами и не нашел.
– Давай, давай дальше, – сказал мистер Боун.
– Надо идти в юбочке, папка. В филибеге, как ты ее называешь.
Все согласно закивали. Очень умная мысль – это же единственный костюм, в котором ходят люди любого класса, любого сословия. Сам лорд Файф надевал юбочку во время некоторых национальных праздников. Любил он ее надевать и когда гонял зайца по пустоши или выслеживал лису.
– Но она у меня старая и грязная, – возразил Гиллон.
– Нет, пап, чистая, – возразил Эндрью. – Чистенькая, как косточка, и лежит она в соломенной корзинке на чердаке.
– Верно, – подтвердил Сэм. – Мы рядились в нее, когда тебя дома не было.
– Там и то, что прикалывают к плечу, и кокарда для шапочки. Все в корзинке, – сказал Эндрью. – И то, что надевают спереди, – кошель.
– Спорран, – сказал Гиллон.
– Никто им не пользовался, пап. Он совсем как новый. Все повернулись и уставились на Гиллона, пытаясь представить его себе в юбочке.
– Это действительно твоя юбочка? Настоящая, шотландская? – опросил Уолтер Боун.
– Да. Филибег семьдесят девятого полка Камероновых горных стрелков. Теперь их называют Камероновыми горными стрелками ее величества. Словом, это юбочка Камероновых цветов, совершенно точно.
– Значит, он не сможет сказать, что это липа? Ты же наденешь форму своего клана, а не просто армейскую.
– Да, моего клана, что бы это там ни значило.
– Это немало значит, дружище, в Шотландии это немало значит.
А что, ведь лихо получается: один из них, один из их среды, пойдет по Тропе углекопов в Брамби-Холл в костюме своего клана. Не надо ни кланяться, ни собирать по грошу – вместе с ним по Тропе будет шагать тысячелетняя история и доблестные дела шотландцев.
– А есть у тебя сарк? Рубашка с оборочками?
У Гиллана не было такой рубашки.
– Мы ее утром можем купить в Данфермлине. Там есть магазин для шотландской знати, куда все англичане ходят. Там продают и все эти пледы, и серебряные кокарды на шапочку – с драгоценными камнями, не как-нибудь, – и всякие там бархатные штуки.
– Бархат! – воскликнул какой-то углекоп. – А почему бы нам не одеть нашего человека в бархат?! Поди-ка переплюнь такое!
– Нет, нет, это для вечера. А тут – чай, – сказал мистер Боун. – Самым правильным был бы твидовый пиджак. Вроде тех, в каких они разгуливают по пустоши.
– Угу, твид – как раз то, что нужно, – сказал Гиллон. Вот тут они зацепили его за живое. – Как бы ни был он сшит, для богатого или для бедного, но твид – это твид.
В Питманго было сколько угодно твидовых пиджаков на выбор, и все же они еще несколько минут обсуждали различные твиды, а Гиллон вспомнил про мисс Твид, что служит в адвокатской конторе, – такая томная особа. Что они имели тогда в виду, сказав про нее, что она не первого мужчину видит раздетым? Ответа на этот вопрос он так никогда и не узнает. Но как он может отвлекаться и думать сейчас о другом? Он посмотрел на своего сына и удивился. Мысли Эндрью, видимо, были так же далеко, как и его собственные.
– Ну, а кроме того, он, конечно, будет в шляпе, – победоносно воскликнул кто-то. – В своей большой красивой шляпе.
Гиллону стало неприятно от того, что он не оправдает их надежд.
– Я потерял ее, – сказал Гиллон. – Потерял свою шляпу.
Все понимали, какая это огромная потеря. Они издевались над его шляпой, но только потому, что она была вызовом всем им.
– Ты потерял свою роскошную шляпу? – В комнате воцарилась тишина. Все смотрели на него так, точно застигли на месте преступления, точно он брал деньги из Фонда защиты Камерона.
– Я могу раздобыть себе гленгарри, – оказал Гиллон. – Знаете, такие шапочки в красно-белую клетку с ленточками сзади? Они очень красивые.
Все снова возликовали.
– Значит, утром – в Данфермлин.
– И еще нужна будет пара гольфов с отворотами.
– И с кисточками, Камерон. Без кисточек дело не пойдет.
– Значит, утром – в Данфермлин.
– И маленькие ножны для ножа.
– Не надо ножа, – сказал Гиллон. – Это будет уж слишком.
Все согласились. Не надо ножа.
– А потом еще туфли. У тебя должны быть туфли с язычком, – сказал Джон Троттер. Это был хитрый человечек, которому никогда не приходилось работать под землей, вечно он околачивался в разных местах и все обо всем знал – куда больше, чем остальные. – Какой у тебя номер? – Гиллон оказал, что десятый. – А в девятый можешь влезть? – Гиллон кивнул: да. – Тогда я могу достать тебе сегодня вечером парочку – только не спрашивай как.
Ну вот, они его одели. ‹«Как я на это пошел?» – недоумевал Гиллон. Какое стечение обстоятельств в его жизни поставило именно его, а не кого-либо другого из всех этих людей в такое положение, почему именно он – хочет он того или нет – должен идти в Брамби-Холл и вступать в поединок с самым могущественным углевладельцем Файфа?! Его снова замутило. Теперь они решали, что он должен сказать, о чем должен просить и на что от их имени может согласиться, не ущемив их гордости.
– Шестидесяти фунтов вполне хватит. Это уже будет рекордом для Питманто.
– Нет, нет. Раз человек просит четыреста фунтов, не может он спуститься до шестидесяти и при этом не уронить нашего достоинства, то есть, вернее, своего.
– А какого черта он запросил четыреста фунтов? – решил кто-то выяснить.
