Тауфик аль-Хаким - Избранное
Подойдя к окну, мы увидели шейха Усфура, бежавшего по дороге с непокрытой головой, без зеленой палки. За ним гурьбой мчались девчонки, мальчишки и целая толпа народа. Словно безумный, шейх выкрикивал:
Ах, как густы и как прекрасныРесницы рыбки золотой!..Одна сверкала серебром,Как воды Нила — цвет другой,А эту утопили вдругВ реке бездонной, голубой!..
Он повторял эти слова без конца. Он стонал, рыдал, жестикулировал, и резкие движения его напоминали жесты хатыбов[115]. Он то шел, то приплясывал, озираясь по сторонам, пока не скрылся с наших глаз. Мы продолжали стоять у окна и молчали, пораженные этим зрелищем. Невольно я подумал: «Бедняга!»
Вспомнив о телефонограмме, я снова взял перо, но вдруг меня охватили сомнение и тревога.
— Ты слышал, как он выкрикивал: «Утопили… в реке бездонной…»? Кто утопил ее?
— Это бред сумасшедшего! — ответил помощник. — Что же, может быть, начнем следствие на основании бреда помешанного бродяги? Я думаю, лучше будет, если мы похороним девушку и на этом закончим!
Его слова рассеяли мои колебания, и я решительно написал приказ о погребении.
— Ты прав. У меня больше нет охоты заниматься этим делом и всеми, кто связан с ним!
22 октября…
Сегодня я проснулся рано. Большую часть ночи я провел за изучением незаконченных дел. Через неделю начинается новый судебный год, а это означает, что все прошлогодние дела должны быть спешно закончены. Кроме того, придется просидеть в заточении всю неделю, чтобы успеть просмотреть жалобы, которыми набит мой шкаф… Беда с этими жалобами. Их больше, чем клопов в сырых и ветхих стенах нашего учреждения.
Я заметил, что самый бурный поток жалоб обычно обрушивался на мою голову по базарным дням, в четверг. Видно, приезжая каждый четверг на базар, чтобы продать кейлю[116] кукурузы и купить немного сахару, чаю и бутылочку кунжутного масла, феллах пользуется заодно услугами какого-нибудь базарного писаки, чтобы настрочить «донос» или «заявление» на помощника районного судьи, на старосту или на помощника начальника стражи. Для феллахов это стало установившимся правилом. Отчего это? Не понимаю. Может быть, во всем виноват страшный гнет? Не поселилась ли в самом деле эта «жалобная» болезнь в крови феллахов в результате вековых притеснений?
Но за какие же грехи приходится мне постоянно копаться в ворохах этих несуразных бумаг? Неужели участие в судебных заседаниях и изучение запутанных дел днем, рассмотрение очередных поступающих дел о проступках и происшествиях вечером, а затем ночные выезды на расследование крупных преступлений — все это недостаточный груз для провинциального следователя? Ах, он еще находит время дышать? Так закроем же ему все отдушины кипами этих пустяковых бумаг, присланных из управления маркеза под именем «жалоб», «заявлений», «донесений». Я — человек хрупкого телосложения, с живым воображением и тонкими чувствами, мечтающий вырвать хоть полчасика, чтобы почитать хорошую книгу. И вот я вынужден читать, что произошло между Ситт ад-Дар и ее соседкой Катаиф, как они оскорбляли и поносили друг друга, или донесения о потере печати, протоколы обсуждения дела об осле, сорвавшемся с привязи и убежавшем, о маленьком мальчике, порезавшем ногу стеклом, о том, что сук смоковницы упал на голову барана хаджи Хибаба. Клянусь Аллахом, я понимаю следователя из Верхнего Египта, о котором рассказывают, что однажды, с кипой жалоб переправляясь на лодке к месту работы, он сделал знак лодочнику, лодка сильно накренилась, и все жалобы посыпались в воду.
А сколько хлопот доставляет мне начальник уголовного отдела Абд аль-Максуд-эфенди, в обязанности которого входит своевременно посылать отчет о делах генеральному следователю и в министерство юстиции. Этот человек никогда ничего не делает, а только носит бумаги из одной комнаты в другую и отдает направо и налево приказания. Даже исполнение судебного приговора, входящее в его обязанности, он возложил на своих подчиненных, и вся его работа заключается лишь в том, чтобы кричать на писарей и привратников.
Зато он первым из всех чиновников уходит домой, нацепив предварительно на кончик носа очки в золотой оправе. Через них он бросает многозначительные взгляды на толпящихся в коридорах доверенных, адвокатов и прочих людей, пришедших по своим делам, словно требуя, чтобы все они встали перед ним навытяжку. Он ни о чем не говорит, кроме своих взаимоотношений и связей с крупными чиновниками, раздуваясь при этом от гордости и тщеславия. Когда же я требую у него отчета о работе, он отвечает:
— Я, слава Аллаху, не отличаюсь хвастовством и гордыней.
Как будто я спрашиваю его об этом!
Мне думается, что иногда люди, произнося подобные слова в свою защиту, невольно разоблачают себя. Поэтому в защитительной речи каждого обвиняемого можно найти подтверждение совершенного им преступления, так же как в крови больного можно обнаружить возбудителей его болезни.
Итак, мне предстоит изнурительный труд, чтобы судебный год закончился благополучно. Я велел закрыть все двери и уединился с бумагами, которые буду перелистывать, как мне заблагорассудится.
Работая, я вспомнил поговорку: «Отколи камень от горы — она зашатается». Кто придумал эту поговорку, наверно, имел в виду горы денег и золота. А гора жалоб имеет способность только расти, не уменьшаться и не исчезать. Да разве обитатели нашей планеты перестанут жаловаться, пока они остаются людьми?
Углубившись в работу, я не слышал легкого стука в дверь. Она открылась, и передо мной предстал полный мужчина. Широко улыбаясь, он подошел ко мне. За ним с двумя сумками шел слуга. Вот так сюрприз! Ведь это же мой коллега, следователь из Танты[117]. Что это он привез в своих сумках? Коллега не дал мне вымолвить слова. Он велел слуге поставить сумки на пол и удалиться. Не успели мы остаться наедине, как, встав в театральную позу, он произнес:
— Я свалился прямо с неба, и ты поймал меня.
Я взглянул на свои худые, слабые руки и перевел взгляд на его тучное тело:
— Я поймал тебя? И со мной ничего не случилось?
— Слушай! Дело серьезное. Ты слывешь среди нас энергичным и гуманным человеком.
Меня сразу охватило беспокойство. Я вдруг сообразил, что мой коллега не может прервать свою работу в Танте в такое бурное время, в дни праздника рождения аль-Бадави[118]. Ведь сейчас в городе толпы приехавших на праздник, и возможны всякие события и происшествия, всегда сопутствующие скоплению народа. А он все бросил и приехал ко мне. Видно, ему нужны моя энергия и гуманность для основательной помощи! Какой? Я встревожился, мне захотелось скорее узнать, чего он от меня хочет:
— Я к твоим услугам.
Услышав эти ободряющие слова, он поцеловал меня в голову и произнес, словно нищий:
— Да продлит Аллах твои дни…
Затем отскочил и склонился над своими сумками:
— Значит, можно?
Я ответил, высоко оценив про себя его тонкий такт и соблюдение приличий во время визита:
— Совсем не обязательно приходить с подарками!
Тогда он открыл одну из сумок. Я ожидал увидеть по меньшей мере жареный горошек к празднику рождения аль-Бадави и праздничную халву. Но он вытащил кипу жалоб, положил их на мой стол и скромно промолвил:
— Дарим тебе, сколько можем.
Я с ужасом посмотрел на бумаги и невнятно пробормотал:
— Да сжалится надо мной Аллах!
А гость стал вытаскивать из сумок пачку за пачкой, приговаривая:
— Пророк принял подарок.
Что же я мог ответить человеку, называющему подобное приношение «подарком»! В душе я проклинал обычай, обязывающий нас помогать друг другу. Этого принципа мы должны постоянно придерживаться, в работе от нас требуется солидарность. Такой обычай дает право следователю, например, из Асуана вести дела следователя из Александрии.
Я проклинал этот порядок, проклинал гостя и себя самого за свою репутацию энергичного и распорядительного человека по части жалоб. Многие мои собратья следователи переняли мой метод чтения жалоб. Они утверждают, что я читаю их с конца. И это верно. Я не сумасшедший, чтобы читать жалобы с самого начала, как делают некоторые «умные» люди. Ведь если бы я поступал как они, то вряд ли дочитывал их до конца. Никогда я не читаю длиннейшего введения: «Вы, прибежище справедливости, поборник права, истребитель государственного угнетения, о сокрушитель…» — и так далее и тому подобное. Мой взгляд быстро перебегает к последней строке, в которой обычно и заключена вся суть дела. Да и эта суть редко оказывается сутью. В большинстве случаев моя задача — побыстрей избавиться от жалоб, написав на них: «В архив».
Мою энергию и ловкость используют мои коллеги — все те, кто попал в беду, утонув в море чужих дрязг. Но сегодня я не могу помогать другим. Я сам нуждаюсь в помощи, а нежданный гость, как бедствие, свалился на меня с новыми трудными делами. Нет, этого мне не осилить!
