Борис Минаев - Мужской день
– Поднимай его за ноги! – закричала мама, которая уже бежала папе на помощь.
Папа еще секунду подумал, потом выбросил шашлык, схватил меня за ноги и перевернул. Чтобы я наконец прокашлялся, ему потребовалось встряхнуть меня несколько раз.
Потом я сидел на траве, тихо плакал и смотрел, как мама колотит папу и топчет ногами наш недоеденный шашлык.
– Варвары! Дикие люди! – кричала она на весь парк. – А если бы Лева задохнулся? Как бы ты жил после этого, а?
Папа был бледен и тихо повторял для прохожих, что все в порядке, мальчик, слава богу, жив и здоров. Потом пришла какая-то собака и стала доедать то, что выбросили мы с папой. Это было грустно, хотя и немного смешно.
Тир, как и шашлык, я тоже любил с самого детства.
Все остальное – лодки, карусели, «солнышки», «ромашки», колесо обозрения – я ненавидел. У меня начинала кружиться голова сразу, как только я садился в одно из этих пластмассовых кресел для пытки.
Вид остальных детей, которые при первом толчке самодвижущихся механизмов начинали орать, визжать и радоваться жизни, приводил меня в тихое горестное изумление. Мне сразу становилось понятно, что я не такой, как все. То ли хуже, то ли лучше. Это еще предстояло выяснить.
– Ну вот... – сказал папа. – Бери свои двадцать копеек и стреляй. А я пойду погуляю пока, чтобы не замерзнуть.
– Пожалуйста... – умоляюще сказал я. – Ну пожалуйста, папочка. Там тепло. Ты не замерзнешь.
– Ладно, – сказал он. – Только тогда один выстрел мой.
И мы вошли в маленький железный сарайчик, где уже было надышано, но все равно клубился пар от всех входящих, и на деревянном полу стояли в стороне специальные табуретки для маленьких детей, и человек в рабочем синем халате заскорузлой ладонью выдавал на ощупь блестящие пульки для духовушки и солидным голосом давал мне советы по поводу винтовок:
– Вот эту возьмите. Крайнюю. Она вообще-то лучше пристреляна.
Все эти висящие на щербатой стене мишени я не очень любил с самого раннего детства. И лису, и кузнецов-медведей, и вертолет, и буржуя. Даже если я и попадал в кого-нибудь из них – и вертолет вдруг начинал взмывать, но невысоко, а кузнецы-медведи колошматить по наковальне, а лиса в отчаянии падать вниз головой – все это не доставляло мне большой радости. Потому что я знал, что в следующий раз вряд ли попаду туда же.
Лишь первый ряд маленьких, вырезанных из жести силуэтов, который ездил по барьерчику медленно и со страшным шумом – был мне приятен и вызывал чувство настоящего азарта. Этих одноцветных мишек, слонов, лисиц и верблюдов я страшно любил.
На это были две причины.
Во-первых, я же не убивал их до конца. Шлепнутые и опрокинутые, они появлялись вновь с другой стороны и так же ехали навстречу своей временной смерти, слегка подрагивая от страха перед неизбежным. То, что они возвращались как бы с того света, было по-настоящему таинственно и прекрасно.
Во-вторых, попасть в них было гораздо легче!
Когда-то я довел это нехитрое искусство до такого совершенства, что мне казалось – все в тире смотрят на меня с завистью. Потом приходил какой-нибудь подвыпивший взрослый и сбивал все мишени влет.
А потом и буржуй, и вертолет, и кузнецы – тоже начинали дрыгаться и валиться, а если какая-нибудь одна не падала, меткий подвыпивший стрелок азартно говорил человеку в халате:
– Поправь! Чего зря с людей деньги дерешь? Я же попал! Не видишь, что ли?
– Тоже мне деньги – две копейки пулька, – недовольно отвечал человек в халате и вдруг кричал на весь тир: – Прекратить стрельбу! Технический перерыв!
И все дети испуганно замирали.
Человек в халате медленно шел к мишеням. И мы с изумлением смотрели, как он что-то там подправляет, двигает руками, проверяет наощупь. В этом мире мишеней вдруг появлялся живой человек. И мишени косились на него с явным испугом. А потом он возвращался обратно.
– Ну? – спрашивал его снисходительно меткий стрелок.
– Нормально все было. Немного механизм заедает. Денег же на ремонт не дают. Вы же взрослый человек, должны понимать.
– Ну! – весело восклицал меткий стрелок и пинком открывал легкую дверь и выходил на мороз, счастливый, довольный, розовощекий, со своими женщинами и детьми, весь как бы увенчанный лаврами и усыпанный почестями.
А я оставался один со своей винтовкой.
Согнуть ее до щелчка было не так-то просто. Но именно это мгновение – а не выстрел – я и обожал больше всего. Я любил, как гладкий ствол плавно идет вниз под моей рукой. И винтовка перегибается. И обнаруживается тыльная часть дула. Оружие. Это было все-таки оружие.
Но иногда – если пальцы сильно замерзали – пулька не попадала во входное отверстие.
И катилась под ноги стреляющим.
И я искал ее в темноте, чертыхаясь и сильно потея. После этого стрельба была уже не в радость.
* * *Словом, в тире я в свое время переживал столько разных чувств, что сейчас заходить туда было как-то не по себе. Тем более одному.
– Пожалуйста! – повторил я, хотя папа уже согласился.
На этот раз в тире никого не было.
Наверное, кто-то уже отстрелялся, потому что мои мишки и волки уже крутились, возвращаясь из рая в ад и опять попадая обратно.
– Ну? – нетерпеливо спросил папа.
– Не хочу, – сказал я и потянул его за руку.
Папа ни о чем меня не спрашивал. Мы погуляли немного по парку, посмотрели на домик лебедей, на Москву-реку, на Бадаевский пивной завод, который красовался на той стороне реки, и на гостиницу «Украина», которая высоким шпилем врезалась в небо.
– Шашлык тоже не хочешь? – спросил папа испытующе. – Зачем же ты меня поднял ни свет ни заря?
– Шашлык хочу, – сказал я скромно. – Если можно.
– Можно! – с облегчением сказал папа и повел меня к шашлычнику.
* * *Шашлычник стоял сразу за тиром и притоптывал валенками в калошах. Он тоже был одет в рабочий халат, только белый.
– С Новым годом, генацвале! – весело сказал он. – Шашлык кушать будем?
– Одну порцию, пожалуйста, – сказал папа. – Но только горячего. Без обмана.
– Какой обман, слушай. Весь на огне! Мангал тепло бережет! – запротестовал шашлычник и долго искал сдачу обмороженными пальцами.
Шашлык лежал на бумажной тарелочке. И был совершенно холодный.
В детстве он казался мне обжигающе горячим и подавали его прямо на шампуре.
Я прилежно жевал вкусные кусочки мяса, немного припорошенные снегом, и смотрел на папу.
А папа смотрел вдаль.
– Не подавись, – сказал он, не глядя.
– Папа, – сказал я. – Можно я задам тебе два вопроса? Или даже три.
– Валяй! – сказал он.
– Значит, так, – сказал я, аккуратно разжевывая первый кусочек. – Первый вопрос. Почему ты, когда спишь, накрываешь голову подушкой?
– Ты же знаешь, – сказал папа и улыбнулся.
– Ты мне сам расскажи, – попросил я и стал жевать второй кусочек, но его пришлось выплюнуть, простите мне эту неаппетитную подробность, потому что он был совершенно несъедобный. Тут же ко мне подбежала собака с рыжим хвостом и серой шерстью, как две кали воды похожая на ту собаку, которая мне запомнилась еще по тому случаю, когда я чуть не умер от шашлыка. Она взяла мой несъедобный кусок, тут же съела и уставилась на меня, виляя хвостом.
– Привык, – односложно сказал папа.
Я поглядел, как мрачно орут вороны в аллее парка, которая упирается в горбатый мостик.
– А как ты привык? – терпеливо спросил я.
– Просто привык, – папа пожал плечами. – А что? Тебе не нравится?
Теперь я пожал плечами.
– Можно я отдам шашлык собаке? – спросил я.
– Это второй вопрос? Отдай, конечно.
– Нет, – сказал я, отдавая оставшееся мясо собаке. – Почему ты считаешь, что балкон не обвалится от твоей гири?
– Слушай, – сказал папа недовольно, – ну чего ты прицепился к этой гире? Не обвалится твой балкон. Если боишься – просто не выходи на него. И все. Гирю я выбрасывать не хочу. Во-первых, я еще не инвалид. Во-вторых, тащить ее куда-то... сам понимаешь. И вообще соседи будут смеяться – зачем я пошел гирю выбрасывать?
– Это почему они будут смеяться? – не понял я.
– По кочану! – обиделся папа. – Еще вопросы есть?
– Да, – сказал я. – Почему ты согласился со мной сюда прийти?
– Потому что ты очень этого хотел, – просто и не раздумывая ответил папа. – Но, по всей видимости, твои ожидания не оправдались. Так, впрочем, и должно было быть. Ну что, пойдем?
Мы долго шли из парка в полном молчании.
– Понимаешь, – вдруг сказал папа, – если человек к чему-то привык, от этого уже невозможно избавиться. Я там пять ночей не спал, в этом Серпухове. Думал, что с ума сойду. Бродил всю ночь по коридору общежития. Там страшно было. Пьяные орали, девки всякие. А я же домашний ребенок. Привык, что за стеной родители. Ну вот. А утром на работу. Голова раскалывается. В цеху шумно. Станки ткацкие. И на шестую ночь я накрыл голову подушкой. И сразу заснул. Понятно?
– Так бы сразу и сказал. А то Серпухов, Серпухов... Откуда я знаю? Какой-то город... – промямлил я недовольно.
