Борис Минаев - Мужской день
Опишу поэтому лишь два коротких эпизода, в которых я сам принимал некоторое участие.
* * *Однажды, выходя темным весенним вечером из пьяного магазина, мы с мамой решили поднять с земли человека.
Из головы у него сочилась кровь, и мама вдруг испугалась, что он помрет.
Между тем, действительно, человек этот лежал на асфальте совсем как мертвый.
«Чего тогда стараться, если он уже умер?» – как-то нехорошо, помню, подумал я.
Мама стала трясти этого слегка помертвевшего гражданина за плечо.
– Гражданин! – кричала она. – Товарищ! Друг! Эй, вы! Вставайте, у вас кровь, между прочим, из головы хлещет!
Люди входили и выходили, и никто не хотел обращать на героический подвиг мамы никакого внимания.
– Небось думают, что это я мужа домой тащу! – горько сказала мне мама. – Вот идиоты!
Мама подошла к какому-то дядьке и довольно смело сказала:
– Помогите поднять! Вон у человека кровь из головы хлещет!
– Чего? – сказал человек, и мама отшатнулась.
– Господи, – прошептала она. – Прям не знаешь, куда бежать в такой ситуации. А вдруг правда помрет? Пошли, что ли, за милиционером, Лева?
Я молча кивнул. Честно говоря, мне было сильно не по себе. Проще говоря, я боялся.
Дул ветер. Мама держала в руках довольно тяжелую сумку с продуктами нашего с папой питания и искала глазами хоть какого-нибудь милиционера. Мимо, если мне не изменяет память, проходила какая-то женщина, тоже с сумкой.
– Помогите, а? – жалобно попросила мама. – Вон у него кровь как идет. Страшно же.
– Да пьяный он! – в сердцах промолвила женщина. – Не видите, что ли? Куда его тащить? Он же дороги никакой не разберет.
Вдруг из магазина вышел милиционер. Мама кинулась сразу к нему.
Он долго и внимательно ее слушал, потом подошел к пьяному и сильно хлопнул его по ушам три раза. А потом брезгливо вытер ладонь мятым платком.
Пьяный зашевелился, начал рычать и ругаться.
– Возьмите его! – сказала мама. – А то он раненый какой-то. Может, ему медицинская помощь срочно нужна, я же не знаю.
– А вы уверены, что он вам потом спасибо скажет? – хмуро спросил милиционер.
– Ну тогда я не знаю! – сердито сказала мама. – Пусть, значит, так лежит, истекая кровью?
Милиционер начал тереть этому слегка ожившему уши. И опять по ним хлопать. Уши у пьяницы стали красные и какие-то дряблые.
Но ничего не помогало.
– Ладно, сейчас наряд пойду вызывать! – хмуро пообещал милиционер и ушел.
Мама с непонятной для меня жалостью посмотрела на пьяного. Это был крупный мужчина, с жесткими черными волосами, в красной рубашке и странном бархатном пиджаке.
– Может, артист какой-нибудь? – подбодрила мама сама себя.
Вдвоем мы все-таки подняли этого тяжелого человека и прислонили его к стене.
Он медленно и неохотно открыл глаза.
– Идите отсюда куда-нибудь! – сказала мама. – А то вас сейчас в вытрезвитель заберут. И вот вам платок, а то у вас
кровь из головы идет. Прижмите хотя бы к ране. Ну прижмите, прижмите...
Он стоял и качался у стены.
Мы уже пошли домой.
Как вдруг человек хрипло крикнул:
– Женщина!
Мама обернулась.
Он качался, но все-таки уже стоял.
– Отведите меня домой. А?
– Не могу, – просто сказала мама. – Я с ребенком.
– Ну и иди на ...! – глухо сказал человек.
Мама повернулась и пошла, держа меня за руку. И я видел, как она плачет.
Тихо плачет, не утирая слез.
Ветер нес желтые и красные листья нам навстречу.
А фонарь освещал надпись. Мою любимую надпись: «Осторожно, листопад!».
* * *Второй случай был попроще.
Мы с мамой отстояли длинную очередь в вино-водочном отделе.
И мама попросила «Алазанскую долину». Это тогда была большая редкость. Даже некоторые пьяницы побогаче брали это грузинское вино – отнести домой. Для какого-нибудь праздника.
Бутылка стоила три рубля шестьдесят семь копеек.
Когда мама наконец подошла к прилавку, то выяснила, что ей не хватает двадцати пяти копеек.
Очередь сильно заволновалась.
– Ну сбегай домой, мать! – кричали одни. – Мы тебя потом без очереди пропустим!
– Да уж, пропустите вы! – жаловалась мама каким-то растерянным голосом. – Это вы сейчас такие добрые. Знаю я вас.
– Мадамочка, раньше надо было думать! – злорадно закричал кто-то высоким голосом. – Освободите жизненное пространство!
– Да я вам принесу! – пыталась уговорить мама продавщицу. – Я тут рядом живу!
Но продавщица была почему-то непреклонна:
– А почем я знаю! Почему я из своего кармана должна выкладывать? Вас много, а я одна!
Видимо, для нее это было принципиально – не давать в долг чужим.
– Господи, ну что же делать? – говорила мама почти в слезах.
– Нечего вам сюда ходить! – крикнул кто-то из глубины эту загадочную фразу, которую я не мог понять всю жизнь. «Куда сюда?» – подумал я.
И вдруг чья-то рука протянула маме двадцать копеек и еще пятак.
Мама со слезами благодарности приняла эту добрую руку.
– Я вам отдам! Отдам обязательно! Скажите ваш адрес или телефон! – причитала она.
– Да не надо, чего там! – сказал кто-то и стыдливо отвернулся.
Все посмотрели на него с неодобрением.
А кто-то крикнул:
– Кость, а мне добавь!
И вся очередь страшно захохотала.
Продавщица шепнула:
– Давайте я вам в бумагу заверну. А то у вас банки стеклянные, я вижу. Разобьете еще.
Дома мама дрожащими руками развернула толстую, рваную по краю коричневую оберточную бумагу и вытащила на свет красивую бутылку «Алазанской долины» с непонятной грузинской вязью на синей этикетке. Этикетка, правда, слегка покосилась, но вино все-таки таинственно блеснуло где-то там, в глубине посудины.
– Эх! – сказала мама. – Сима, давай откроем?
– Ты что? – удивился папа. – Ты же на день рождения купила?
– Хочу выпить! – упрямо сказала мама и начала искать штопор.
* * *Теперь, когда таких магазинов практически уже не стало, я вдруг понял, что имели в виду его постоянные посетители, когда кричали моей маме:
– Вы нам здесь на указывайте!
Это место – в грязных опилках зимой, в пыли летом, в лужах и слякоти осенью и весной – было их домом, их планетой.
Они приходили сюда всегда.
Здесь на их лицах горел огонь веселья, тоски и радости. Здесь они дрались. Здесь порой засыпали навсегда.
Здесь был их рай.
Больше никогда я не видел так близко этих людей – и в таком количестве. Со всеми их ужасными лицами, ужасными словами и ужасными отношениями. Были похожие магазины, но я старался туда просто не заходить. А проходя мимо нашего – убыстрял шаг. Практически не поднимал пьяных. И всегда точно знал, сколько у меня осталось денег.
Но до сих пор я вспоминаю пьяный магазин с чувством щемящей грусти.
Как будто мне хочется еще хоть раз постоять рядом с ними. Зайти и посмотреть.
Но его больше нет.
Может быть, и слава богу.
Я захожу в «Макдональдс» и беру мороженое с клубничным наполнителем. Стакан кока-колы, кусочки куриного филе с соусом карри и пакет картошки по-деревенски.
Потом ем все это и давлюсь.
Давлюсь и думаю: зачем я сюда пришел? Мне же даже не по пути.
ПАПИНА ПОДУШКА
Памяти моего папы,
Дориана Михайловича Минаева
У папы была одна странная привычка: во сне он накрывался подушкой.
Я этого жутко боялся – мне казалось, что однажды он возьмет и задохнется. И как только он засыпал, я тут же тихо начинал снимать подушку с его головы.
На эти действия папа отвечал так: он показывал мне кулак – правда, с закрытыми глазами, все еще продолжая дремать.
Я отпускал подушку, а потом, через некоторое время, начинал тянуть ее снова.
Однажды мама мне объяснила:
– Он когда практику в Серпухове проходил, там много народа было в комнате. И он просто подушкой накрывался, чтобы ничего не слышать. Ну тогда, после войны. Понял?
– Но сейчас же уже не война! И не после войны... – обиженно сказал я, но подушку с папиной головы стягивать перестал.
Вторым предметом, который меня сильно волновал, была железная гиря.
Это была очень здоровая гиря, похожая на те, что ставят на весы в магазине – только круглая и большая. На ее круглом черном боку была выбита рукой мастера точная цифра: 32 кг.
Врач запретил папе поднимать гирю, и теперь она ржавела на балконе. А когда-то она была черная, лоснящаяся от старых следов машинного масла.
– Ты почему ее не выбросишь? – строго спрашивал я папу, и он отвечал, как всегда, коротко и ясно:
– Жалко!
Иногда я открывал балконную дверь.
На глаза мне обязательно попадалась эта гиря. Она стояла между старым эмалированным тазиком, сломанной табуреткой и пыльными стеклянными банками.
– Из-за этой твоей гири у нас скоро весь балкон обвалится! – сурово говорил я папе.
– Не обвалится! – отвечал папа коротко. – Там запас большой.
– Запас чего? – после паузы спрашивал я с каким-то неприятным чувством.
