Дмитрий Сазанский - Предел тщетности

— Петь, ну чего ты несешь? — в моем вопросе не было даже тени кокетства. — Чему тут завидовать? Лузер в собственном соку.

— А это как посмотреть? Ты историю с макаронами, как глупость воспринимаешь, я смотрел на тебя и думал — шуруп железный в Никитине сидит — умрет, но пойдет до конца. Кстати, ты такой всегда был, помнишь местные пришли меня бить за школу, у тебя губы тряслись от страха, но ты встал напротив парня на голову выше тебя. Огреб, конечно, по полной, — Петруччо засмеялся, — но два раза успел ему в нос заехать. А Мишка тогда незаметно огородами слинял. Да и потом, как не завидовать — семья, двое детей, жена красавица, любовница ей под стать, заметь, официальная, обе готовы за тебя в клочья порвать. Да за одно это можно на зависть изойти. Ты с грехом пополам задрипанный институт закончил с перерывом на армию, а Мишка престижный ВУЗ на отлично, четыре языка в совершенстве, бегал у тебя на побегушках.

— Интересные вещи ты рассказываешь.

— Ничего занимательного. Враги не предают, предают друзья, как правило, лучшие. Ты первый что ли? Хорошо, что он только деньги спер, все могло бы гораздо хуже кончиться.

— Кстати о деньгах, — мне не терпелось уточнить, — ты не в курсе, Славка ему давал два миллиона или наврал.

Если наврал, то на хера?

— Наврал, конечно, — захохотал, заухал филином Петька. — Так и сказал: «Никитин жрал полгода и впал в грех гордыни, уверовал в собственную исключительность, ну я его и приспустил с небес». В принципе, правильно сделал, ты малька с катушек съехал, не замечаешь, как все вокруг вертятся, стараясь помочь. И я заодно пистон вставлю, раз уж случай подвернулся. По дружбе и не ради слов благодарности, — он обвел рукой пространство, — все тебе было предоставлено, только пользуйся, но все же…

— Спасибо Петруччо, — я прижал обе руки к груди в признательности.

— Боже! — заорал Петька. — Ты услышал мои молитвы! Никитин кому-то впервые спасибо сказал.

— Клоун. Шут гороховый, — я подошел и обнял Петьку, готовый расплакаться.

Мы постояли немного, как два дурака в ночи, в темноте, на фоне едва мерцающего окна.

— Ты здесь останешься или домой? — спросил Петруччо уже в дверях.

— Домой двину, хватит.

— А не боишься, что Наташка увидит засосы на шее? — усмехнулся Петька, погрозил пальцем и ушел.

Именно эти засосы, встав с постели, я и рассматривал в зеркале ранним утром. Вчера позвонил Наталье и справился о погоде в доме, узнав, что ей подкинули в джип еще одну посылку от Кукоцапола Епрста с видео и извинениями, порадовался за Дуньку, мне уже стало казаться, что она слово не держит.

Следы от пальцев капитана, пытавшегося меня задушить, что называется «созрели», приобретя багровый оттенок, действительно походили на итог безумной любви со взбесившейся дамой, оголодавшей без мужской ласки. По-любому за три дня они не исчезнут, значит, все равно придется объясняться с женой, придумывая им безобидное происхождение. Я вышел в гостиную и пожалел, что отправил Василику домой, женщин надо слушаться или хотя бы относиться внимательно к их предложениям — прибираться совершенно не хотелось. Я подошел к столу, не разбирая, плеснул немного водки в первый попавшийся стакан с остатками сока, выпил несвежий коктейль и собрался покурить у окна. Москва уже проснулась и дышала полной грудью, двигая стальными мускулами, прохожие бодро вышагивали по своим делам, машины скопились толстым удавом у светофора, казалось, что город не смыкал глаз ни на секунду. Доставая из кармана сигареты, услышал, как что-то звякнуло об пол, наклонился, чтобы разглядеть, и увидел запонку. Поднял, покатал ее на ладони, потом открыл узкую створку окна, в меня пахнуло свежим воздухом, выпростал руку за окно так, чтобы золотой комочек медленно скользнул с ладони вниз, тем самым прощаясь с этим, ставшим уже ненужным, напоминанием о друге.

— Ай-яй-яй, мон ами, как не стыдно улики в окно выбрасывать — голос черта был ласков и ироничен.

Я обернулся, свято место пусто не бывает, бестиарий в полном составе, нисколько не рефлексируя, подъедал остатки вчерашнего ужина.

— Между прочим, за это статья полагается и наказание уголовное, — гриф полулежал на столе, опершись о крылья, в клюве дымилась сигара. Я впервые видел Шарика курящим, рядом валялась знакомая коробка палисандрового дерева из дома ясновидящей.

— Наложим на тебя епитимью, узнаешь почем фунт лиха, — Дунька была сегодня одета нелепо, верх согласно дресскоду, в строгом офисном пиджаке, внизу ситцевая плиссированная юбка в цветочек.

— Это какую, позвольте полюбопытствовать, прочитать вслух с выражением «Дьяволо наш» и три раза плюнуть в икону?

— Ты не борзей, остряк самоучка, — гриф так пыхнул сигарой, что дымом заволокло половину стола.

— Тише, тише, — угомонил черт соратников и вновь обратился ко мне. — Мон ами, разве ты не догадываешься, что запонка могла бы прямиком вывести следствие на убийцу. Отдав ее Бессонову, ты бы убил двух зайцев — покарал преступника, одновременно выполнив условия нашего джентльменского соглашения. Допустим, на себе ты крест поставил. Но как же тяга к справедливости? Зло должно быть наказано.

— Жить расхотелось?1? — гаркнул гриф.

Я молчал, прикидывая, как половчее соврать, у меня перед глазами опять встала улыбка больной внучки Переверзина, полное горя отрешенное лицо капитана. Да отдай я запонку Бессонову, они же замудохают мужика допросами, ничего не добьются, но жизнь ему исковеркают окончательно. Сергей — неплохой мужик, он вполне может войти в положение, но улику все-равно оформлять придется, заскрипят бюрократические шестеренки, уже не остановишь, перемелют в труху.

— Вы что, не в курсе, как у нас дознание ведется? Ни шатко, ни валко. На одного следователя по пятьсот дел, — я старался, чтобы слова звучали веско, как плод длинных и мучительных раздумий. — Кражу курицы по полгода расследуют. Так что за три дня никак не уложатся, а дальше горизонт моего планирования не действует.

— Никитин прав, как никогда, — помощь опять пришла со стороны Дуньки. — Я тут давеча муху в ветеринарную лечебницу на учет хотела поставить, мне список документов выкатили, до Луны ближе. Чтобы собрать, жизни моей Кончиты не хватит, а она уже от боли воет по ночам, протяжно так, жжж, жжж.

— Гонишь Дунька, — расслабленно пыхнул дымом гриф, — взятку бы дала, тебя бы сей момент обслужили в лучшем виде.

— Да что ты такое предлагаешь, паровоз с крыльями, — Евдокия всплеснула в возмущении лапками, — я крыса порядочная, убить кого, пожалуйста, но унизиться до подкупа, значит окончательно пасть в глазах общества.

Бессмысленная перепалка между грифом и крысой, обычно так раздражавшая меня, сегодня пролилась бальзамом на сердце. Я надеялся, что они заболтают, уйдут в непролазные дебри спора подальше от скользкой темы поиска справедливости. Варфаламей, вместо того, чтобы цыкнуть на них, с мечтательным выражением глаз наблюдал, как они кричат друг на друга, распаляясь все сильнее. Ор стоял неимоверный, мне подумалось, что план удался. Наконец черту надоело и он тихонько кашлянул в кулак. Спорщики замолчали, как по свистку, а Варфаламей вернулся к исходной точке.

— Так как насчет справедливости, мон ами?

— Не знаю, если честно, особо не задумывался. Мне кажется, ее не существует. Все говорят, что она когда-нибудь настанет, но верится с трудом.

— Я не о высшей справедливости спрашиваю, с ней без тебя разберутся, а о частном случае конкретного человека, твоего друга причем.

— Мишка мертв, ему от моих поисков убийцы ни холодно, ни жарко. Зато я жив. Пока. Может быть, стоит проявить справедливость в отношении живого? Ты же сам говорил, что попытка засчитывается за результат.

— Хитер, кабаньими тропами ходишь, но меня не проведешь — ты к капитану не за истиной сорвался, не душегуба искал, а хотел убедиться, что дружки твои к этому делу непричастны. Удостоверился и лапки вверх, — ухмыльнулся Вафаламей и подмигнул грифу.

Шарик мгновенно сгруппировался и взлетел, так и не вынув из клюва сигару, оставляя за собой дымящийся след, как подбитый в бою аэроплан. Гриф сделал круг по комнате и выпорхнул в приоткрытое окно. Черт молчал, невозмутимо болтая кедой, а Дунька достала из складок юбки секундомер, щелкнула кнопкой и начала отсчет, наблюдая, как по циферблату побежала, прихрамывая, стрелка. Я тоже проникся важностью момента и стал поглядывать на часы, хотя не очень понимал, чего ждем. Гриф вернулся, едва секундная стрелка одолела пятый круг, приземлился, сипло дыша, вместо сигары в клюве была зажата запонка.

— В норматив не уложился, — радостно поддела крыса, — вот до чего неуемное пьянство доводит.

— Заткнись лучше, — огрызнулся Шарик, после того, как отдал запонку Варфаламею. — Еле догнал. Какой-то хмырь ее подобрал на моих глазах. Пришлось применить силу. Народ нынче жадный пошел, слов не понимает. Ну, ничего, наш клюв остер, а когти наши цепки.