Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел
Репортер делал быстрые пометки в своем блокноте. Мощные валы риторики приносили ему на своих гребнях годы былой славы — великие утраченные дни первого крестового похода, когда бароны денежного мешка трепетали перед тенью Золотого Креста и Брайан! Брайан! Брайан! горел над страной, как комета. Когда я еще не был стар. 1886 год. О, горькое «еще», твердящее, что юность миновала.
Предвидит Зарю Новой Эры. Когда репортер начал более настойчиво расспрашивать мистера Брайана о его дальнейших планах, он сказал:
— Мое время на много месяцев вперед будет полностью занято выступлениями, которые мне предстоит сделать по всей стране во имя ведущейся мною борьбы за сокращение колоссальных вооружений, каковые составляют главное препятствие к воцарению мира на земле и во человецех благоволения. А потом — кто знает? — сказал он, блеснув, своей прославленной улыбкой. — Возможно, я вернусь в этот прекрасный край и начну мою жизнь здесь, среди моих друзей, как тот, кто честно сражался во имя благого дела и заслужил провести закат своих дней, не только узрев пределы счастливой страны Ханаанской, но и вступив в нее.
На вопрос, может ли он назвать точное время, когда он намерен уйти на покой, Гражданин дал характерный для него ответ, процитировав следующие прекрасные строки Лонгфелло:
Когда свернут войны знамена,Военный смолкнет барабанВ Парламенте Людского Рода,В Союзе Мировом всех стран.
Магическая клеточка музыки — электрическое пианино в неглубоком, выложенном изразцами фойе «Аякса», любимого кинематографа Алтамонта, смолкло с жестяной резкостью, секунду зловеще жужжало и без всякого предупреждения заиграло вновь. Путь далекий до Типперери. Мир содрогался от топота марширующих людей.
Мисс Маргарет Бленчерд и миссис Ч. М. Макриди, занаркотизированная жена фармацевта, которая, как свидетельствовала белая рыхлая ткань ее лица, и блестящая одурманенность широких зрачков, слишком часто медвяную пила росу, вышли из кинематографа и повернули к аптеке Вуда.
— Сегодня показывает — «Вайтограф» — Морис Костелло и Эдит М. Стори в «Бросьте спасательный канат».
Мимо в соломенной шляпе, которую он носил зимой и летом, подергиваясь, выворачивая внутрь искалеченную ногу, выпучив глаза, прошел Уилли Гофф, торговец карандашами: крупная голова идиота болталась на жилистой шее. Пальцы его высохшей руки были окаменело обращены к нему — они манили его, прикасаясь к нему, пока он шел жесткими рывками, как жуткая пародия на чванство. Из грудного кармана его аккуратно перепоясанной норфолкской куртки буйным пятном свисал носовой платок с сине-желто-малиновым узором, широкий отложной шелковый воротник, расчерченный красными и оранжевыми полосками, цвел поперек его узких плеч. На лацкане — огромная красная гвоздика. Его худое личико под выступающим шарообразным лбом непрерывно ухмылялось, навсегда пропитанное широкими, плещущими, откатывающимися, возвращающимися идиотскими улыбками. Ибо, проживи он хоть тысячу лет, его настроение ни разу не омрачилось бы. Он что-то восторженно шепелявил всем встречным, и они отвечали ему сочувственными усмешками, а у аптеки его громкими возгласами и смехом приветствовали молодые люди, околачивавшие возле фонтанчика. Они шумно сомкнулись вокруг него, и, хлопая по спине, потащили к фонтанчику. Очень довольный, он смотрел на них радостно и благодарно.
— Что пьешь, Уилли? — спросил мистер Тобиас Поттл.
— Мне кока-колу, — сказал Уилли Гофф ухмыляющемуся газировщику. — Кока-колу с лимонным соком.
Пэдж Карр, сын политического воротилы, радостно захохотал.
— Хочешь кока-колу с лимонным соком, а, Уилли? — сказал он и изо всех сил хлопнул его по спине. Его толстое глупое лицо посерьезнело.
— Возьми сигарету, Уилли, — сказал он, протягивая Уилли Гоффу.
— Чего налить? — спросил газировщик Тоби Поттла.
— Мне тоже кока-колу.
— Я ничего не буду, — сказал Пэдж Карр. Напитки, что благородно пьянили их, не затмевая разум.
Пэдж Карр поднес зажженную спичку к сигарете Уилли Гоффа и медленно подмигнул Брейди Чэлмерсу, высокому красивому малому с черными волосами и длинным смуглым лицом. Уилли Гофф затянулся своей сигаретой, раскуривая ее сухими, чмокающими губами. Он закашлялся, вынул ее изо рта и неуклюже зажал между; большим и указательным пальцами, с любопытством на нее посматривая.
Они прыснули, и смех их запутался и исчез в клубах табачного дыма; они захлебывались — наглец, лакей и конюх.
Брейди Чэлмерс осторожно вытащил пестрый платок Уилли у него из кармана и показал остальным. Потом аккуратно сложил его и засунул обратно.
— Для чего это ты расфрантился, Уилли? — сказал он. — Идешь на свидание со своей девочкой?
Уилли Гофф хитро улыбнулся.
Тоби Поттл выпустил из ноздрей великолепную струю дыма. Ему было двадцать четыре года — безупречный костюм, напомаженные белокурые волосы, розовое от массажа лицо.
— Не скрытничай, Уилли, — сказал он ласково, негромко. — У тебя же есть девушка, верно?
Уилли Гофф самодовольно оскалился. У дальнего конца стойки Тим Маккол, двадцати двух лет, который все это время медленно выдавливал зажатые в кулаке кубики льда в глубокие защечные мешки, внезапно уронил голову, обрушив радужный, дробный град на мраморную доску.
— У меня их несколько, — сказал Уилли Гофф. — Может же человек поразвлечься, верно?
Раскрасневшись от пронзительного звенящего смеха, они заулыбались, заговорили почтительней, сняли шляпы перед мисс Тот Уэбстер, мисс Мэри Макгроу и мисс Мартой Коттог, старейшими членами местного кружка золотой молодежи. Они потребовали музыки покрепче, вина погромче.
Как поживаете?
— Ага! Ага! — сказал Брейди Чэлмерс мисс Мэри Макгроу. — Где же это вы были?
— Вы об этом никогда не узнаете! — отозвалась она. Это знали только они двое — их маленькая тайна, Они многозначительно засмеялись в восторге обладания.
— Пойдемте за столик, Пэдж, — сказал Юстон Фиппс, их эскорт. — И вы, Брейди.
Он последовал за дамами в задний зал — высокий, дерзкий, хвастливый. Молодой алкоголик с одним здоровым легким. Он хорошо играл в гольф. Развязные мальчишки кидались от переполненных кабинетов и столиков к фонтанчику, подлетая к стойке на одном скольжении. Они грубо выкрикивали заказы, безжалостно язвя шустрых газировщиков.
— Ладно, сынок. Две колы и мятный лимонад. И побыстрее.
— Ты здесь работаешь или нет, мальчик?
Газировщики двигались в ритме регтайма, жонглируя напитками, подбрасывая в воздух шарики мороженого и ловя их в бокалы, выбивая ложками стремительный мотив.
Сидя в одиночестве, глядя поверх соломки густыми карими глазами, миссис. Тельма Джервис, модистка, единым свистящим вздохом всосала последние бусинки сладости, еще остававшиеся на дне ее бокала. Пей за меня одну — глазами. Она медленно поднялась, глядясь в зеркальце своей открытой сумочки. Затем струящимися движениями пышного тела, изваянного шелковым платьем цвета хны, она начала огибать столики, лавируя в тесных проходах, негромко, мелодично извиняясь. У нее был нежный голосок, что так прекрасно в женщине. Пронзительная болтовня за столиками затихала, когда она проходила мимо. О, ради бога, придержи язык, дай мне любить! Покачивая янтарными бедрами, она плыла по проходу мимо духов, конвертов, резиновых изделий и туалетных принадлежностей, остановившись у табачного прилавка, чтобы оплатить свой чек. Ее округлые, тяжелые, как дыни, груди кивали венчиками в медленном, но задорном танце. Как не возликовать поэту в веселом обществе таком.
Но… у входа, в алькове с газетным киоском мистер Поль Гудсон из «Надежной жизни» разом замкнул свое длинное ухмыляющееся блюдообразное лицо и оборвал разговор. Он не слишком подчеркнуто снял шляпу, как и его собеседник Костон Смейзерс, мебельщик («Жена ваша, мебель наша»). Они оба были баптистами. Миссис Тельма Джервис обратила на них свой теплый слоновой кости взгляд, полуоткрыла пухлый маленький рот в рассеянной улыбке и прошла, плавная. Когда она исчезла за дверью, они повернулись друг к другу, тихонько ухмыляясь. Мы будем ждать над рекой. Они быстро поглядели по сторонам. Никто ничего не заметил.
Покровительница всех искусств, но особенно Музыки, Небесная Дева миссис Франц Вильгельм фон Зек, супруга известного легочного специалиста и создателя сыворотки фон Зека, августейше прошествовала из дверей магазина мод и была нежно подсажена в объятия мягких сидений ее «кадиллака» мистером Луисом Розальским. Она улыбнулась ему сверху вниз, благосклонно, и сдержанно. Белый пергамент его жесткого польского лица был разорван улыбкой безжалостной сервильности, которая закручивалась кверху, у ноздрей его колоссального носа цвета оконной замазки. Фрау фон Зек уложил мощные подбородки на рубленую полку своих вагнеровских грудей — ее тяжеловесный взор уже был мечтательно устремлен к отдаленным филантропическим свершениям, — и величественная колесница мягко унесла ее прочь от преданного торговца. Nur wer die Sehnsucht kennt, weifi was Ich leide.[20]
