Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел
— Берегись, чтобы они тебя не услышали! — сказал Джордж Грейвс с ворчливым смехом. — У них уже есть генеалогическое древо и герб.
— Пивная бутылка на задних лапах в поле лимбургского сыра с тремя алыми полосами, — сказал Юджин.
— Они из кожи вон лезут, стараясь пропихнуть Принцессу Мадлен в общество, — сказал Джордж Грейвс.
— Черт возьми! — воскликнул Юджин, ухмыляясь. — Ну, и надо ее туда допустить, если ей так хочется. Мы же — золотая молодежь, разве нет?
— Ты, может, и золотая молодежь, — сказал Джордж Грейвс, шатаясь от смеха. — А я нет! Не желаю, чтобы меня ставили на одну доску с этими нахальными сопляками.
— Мистер Юджин Гант вчера вечером устроил прием с жареной бараниной для местного кружка золотой молодежи в «Диксиленде» — прекрасном старинном родовом особняке своей матушки миссис Элизы Гант. — Джордж Грейвс потерял равновесие.
— Зря ты так говоришь, Джин! — всхлипнул он и укоризненно покачал головой. — Твоя мать — прекрасная женщина.
— В течение вечера высокородный Джордж Грейвс, талантливый отпрыск одной из старейших и богатейших семей — честерфилдских Грейвсов (десять долларов в неделю и более), исполнил несколько соответствующих случаю опусов на гребешке.
Подчеркнуто остановившись, Джордж Грейвс вытер слезящиеся глаза и высморкался. В витрине шляпочной мастерской Бейна восковая нимфа, чьи фальшивые локоны были увенчаны кокетливыми перьями, протягивала жеманные пальчики грациозным противовесом. Шляпы для миледи. О, если б эти губы говорили!
В эту минуту под ровное шуршание рысящих крупов роджерс-мелоуновская повозка смерти быстро свернула с бульвара и на звонких копытах пронеслась мимо. Они с любопытством обернулись и смотрели, как фургон остановился у тротуара.
— Еще один краснокожий покатился в пыли, — сказал Джордж Грейвс.
Приди же, нежная смерть, безмятежно, все ближе и ближе.
«Конь» Хайнс быстро выбежал на длинных хлопающих ногах и раскрыл дверь сзади. Через минуту он с помощью двух людей, сидевших на козлах, осторожно извлек длинную плетеную корзину и скрылся в душистой мгле своего заведения.
Пока Юджин смотрел, это место обрело былую фатальность. Каждый день, думал он, мы проходим там, где когда-нибудь умрем. Или и я тоже прибуду мертвым в какое-нибудь убогое здание, еще неведомое? Суждено ли этой светлой плоти, прикованной к горам, умереть в жилище, еще не построенном? Суждено ли этим глазам, затопленным еще не увиденными видениями, заполненным вязкими и бесконечными морями на заре, грустным утешением несбывшихся Аркадий, суждено ли им в свое время запечатать свои холодные мертвые грезы на таком же матрасе в каком-нибудь жарком селении на равнинах?
Он уловил и зафиксировал этот миг. Доставщик телеграмм, трудолюбиво вертя педали, энергично свернул с бульвара, по широкой дуге въехал в переулок справа, резко вздернул колесо на тротуар и подкатил к черному ходу. Без отдыха по суше и по морю чреда вестей. Милтон, ты должен был бы жить сейчас.
Медленно спустившись по темной лестнице «Дома терапевтов и хирургов», миссис Томас Хьюитт, хорошенькая жена преуспевающего адвоката (фирма «Артур, Хьюитт и Грей»), вышла на свет и медленно направилась к бульвару. Вежливыми взмахами шляп ее приветствовали Генри Т. Мерримен («Мерримен и Мерримен») и Роберт Ч. Аллен, коллеги ее мужа. Она улыбнулась и быстро сразила каждого взглядом. Красива эта плоть. Когда она прошла, они посмотрели ей вслед. Потом продолжили свою беседу о судебных процессах.
На третьем этаже Первого национального банка на правом углу Фергес Пастон, пятидесяти шести лет, с узким похотливым ртом между оловянно-седыми бакенбардами, поставил полусогнутую ногу на подоконник открытого окна и внимательно следил за движениями переходящей улицу мисс Берни Пауэрс, двадцати двух лет. Даже и в нашем пепле живет былой огонь.
На противоположном углу миссис Роланд Роулс, чей муж был управляющим «Пирлесс Палп компани» (фабрика № 3) и чей отец был владельцем этой компании, вышла из богатой недоступности магазина Артура Н. Райта, ювелира. Она защелкнула сумочку из серебряной сетки и села в ожидавший ее «паккард». Это была высокая темноволосая женщина тридцати трех лет, с хорошей фигурой. Ее лицо было скучным, плоским, типичным для Среднего Запада.
— Все денежки у нее, — сказал Джордж Грейвс. — У него за душой нет и ломаного гроша. Все записано на ее имя. Она хочет петь в опере.
— А петь она умеет?
Ни на ломаный грош, — сказал Джордж Грейвс. — Я ее слышал. Не зевай, Джип. У нее есть дочка, твоя ровесница.
А что она делает? — спросил Юджин.
— Хочет быть актрисой, — сказал Джордж Грейвс с горловым смехом.
— Слишком тяжелая работа за такие деньги, — сказал Юджин.
Они дошли до банка на углу и нерешительно остановились, вглядываясь в прохладное ущелье предвечернего часа. Улица жужжала легким, веселым роем праздных зевак; лица юных девственниц возникали там и тут, как цветы на венке. Юджин увидел, что на него по дюйму в секунду надвигается тяжелое парализованное тело старого мистера Эйвери, весьма большого эрудита, совершенно глухого, семидесяти восьми лет. Он жил один в комнате над Публичной библиотекой. У него не было ни друзей, ни родственников. Он был мифом.
— О господи, — сказал Юджин. — Вот он.
Спасаться было поздно.
С хрипящим приветствием мистер Эйвери приближался к нему; судорожно шаркая ногами, выбивая дрожащую дробь тяжелой палкой, он покрыл разделявшие их три ярда за сорок секунд.
— Ну-с, молодой человек, — прохрипел он, — как ваша латынь?
— Прекрасно! — завопил Юджин в его розовое ухо.
— Poeta nascitur, non fit,[19] — сказал мистер Эйвери и разразился беззвучным чихающим смехом, который тут же вызвал у него припадок удушья. Его глаза выпучились, нежная розовая кожа стала малиновой, его ужас вырвался мокрым клокотанием, а белая в пупырышках рука беспомощно тряслась в поисках носового платка. Вокруг собралась толпа. Юджин быстро извлек грязный носовой платок из кармана старика и сунул его ему в руку. Мистер Эйвери вырвал из сведенных легких гниющую массу и часто задышал. Толпа разошлась, несколько поникнув.
Джордж Грейвс темно ухмыльнулся.
— Нехорошо, — сказал он. — Не следует смеяться, Юджин.
Он, булькая, отвернулся.
— Вы умеете спрягать? — прохрипел мистер Эйвери. — Я учился так:
Amo, amas,Я люблю вас,Amat,Он любит тоже
Сотрясаемый дрожью смеха, он двинулся дальше. Поскольку он покидал их дюйм за дюймом, они отошли на несколько шагов к краю тротуара. Состарься со мною рядом!
— Черт знает что! — сказал Джордж Грейвс, глядя ему вслед и покачивая головой. — Куда он идет?
— Ужинать, — сказал Юджин.
— Ужинать! — сказал Джордж Грейвс. — Но ведь только четыре часа! Где он ест?
— Не где он ест, а где его съедают.
— В «Юниде», — сказал Юджин, начиная захлебываться. — Ему требуется два часа, чтобы туда добраться.
— Он каждый день туда ходит? — сказал Джордж Грейвс, начиная смеяться.
— Три раза в день! — взвизгнул Юджин. — Он все утро идет обедать, и весь день идет ужинать.
Шепотный смех вырвался из их усталых челюстей. Они вздохнули, как камыши.
В этот момент, энергично пробираясь сквозь толпу, не скупясь на бодрые слова приветствия, их нагнал мистер Джозеф Бейли, секретарь алтамонтской торговой палаты, приземистый, толстый, краснолицый, и ласково помахал им.
— Как живете, мальчики? — воскликнул он. — Как дела? — Но прежде, чем они успели ответить, он прошел дальше с ободряющим кивком и басистой похвалой. — Так и надо!
— Что именно надо? — сказал Юджин.
Но прежде, чем Джордж Грейвс успел ответить, прославленный легочный специалист доктор Ферфакс Грайндер, отпрыск одной из самых старых и самых гордых виргинских семей, злобно вылетел с Черч-стрит, напряженно свернув свои мускулистые шесть футов восемь дюймов в глубоком брюхе большого «бьюика». Беспристрастно проклиная эту ползучую сыпь — послевоенную чернь, как южную, так и северную, с несколькими особыми отступлениями в адрес евреев и черномазых, — он направил автомобиль прямо на коротенькую пухлую фигуру Джо Замшника, мужская галантерея («В двух шагах от площади»).
Джо, находившийся в полутора ярдах от черты, за которой пешехода охраняет закон, с диким визгом кинулся на тротуар. Он достиг его на четвереньках, но без добавочного толчка извне.
— Ч-черт! — сказал Юджин. — Вновь неудача! Это было верно.
Тонкая щетинистая верхняя губа доктора Ферфакса Грайидера растянулась, открывая крепкие желтые зубы. Он нажал на тормоз и повернул автомобиль, описав длинными руками полный круг. Затем он с ревом умчался прочь по смятенной мостовой в жирном синем облаке бензина и горелой резины. Джо Замшник отчаянно вытер шелковым платком сияющую лысину и громко призвал всех в свидетели.
