Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел
Мистер Розальский вернулся в свой магазин.
В третий раз мисс Милдред Шафорд, мисс Хелен Пендергаст и мисс Мэри Кэтрин Брус проехали мимо, собранные в гроздь, как несорванные вишни, на переднем сиденье «рео» мисс Шафорд. Они проехали, впиваясь а тротуар жадными высокомерными глазами, очень довольные своим гордым видом. Они повернули на Либерти-стрит, совершая четвертый объезд по кругу. Ах, вальсируй со мною, о Вилли.
— Ты умеешь танцевать, Джордж? — спросил Юджин. Его сердце было полно горькой гордости и страха.
— Да, — сказал Джордж Грейвс рассеянно, — немножко. Я этого не люблю. — Он поднял глаза, полные сумеречного раздумья.
— Послушай, Джин, — сказал он. — Сколько стоит доктор фон Зек, как ты думаешь?
На смех Юджина он ответил недоумевающей смущенной улыбкой.
— Пошли, выпьем чего-нибудь, — сказал Юджин.
Они перебежали узкую улицу, ловко лавируя в густеющем к вечеру потоке машин.
— С каждым днем все хуже, — сказал Джордж Грейвс. — Люди, которые планировали город, не умели видеть будущее. Что тут будет через десять лет?
— Но ведь улицы можно расширить, ведь так? — сказал Юджин.
— Нет. Теперь уже нельзя. Придется отодвигать все эти здания. Интересно, во сколько это обошлось бы? — задумчиво сказал Джордж Грейвс.
— А если мы этого не сделаем, — произнес холодное предупреждение педантичный голос профессора Б. Дунна, — то их следующая акция будет направлена против нас. И возможно, вы еще доживете до того дня, когда железная пята милитаризма придавит вам шею и вооруженные силы кайзера пройдут гусиным шагом по этим улицам. Когда этот день наступит…
— Я в эти россказни не верю, — грубо и кощунственно сказал мистер Боб Уэбстер. Это был низенький человек с серым подлым лицом, вспыльчивый и озлобленный. Хроническая повышенная кислотность всех его внутренностей словно наложила печать на его черты. — По-моему, это все пропаганда. Просто немцы им не по зубам, вот они и расхныкались.
— Когда этот день настанет, — неумолимо продолжал профессор Дунн, — вспомните мои слова. Немецкое правительство питает империалистические замыслы, касающиеся всего мира. Оно мечтает о том дне, когда принудит все человечество склониться под иго Круппа и die Kultur. Судьба цивилизации брошена на чашу весов. Человечество стоит на распутье. Я молю бога, чтобы о нас никто не мог сказать, что мы не исполнили своего долга. Я молю бога, чтобы нашему свободному народу никогда не довелось страдать, как страдают маленькие бельгийцы, чтобы наши жены и дочери не были уведены в рабство или на позор, чтобы наши дети не были искалечены и убиты.
— Это не наша война, — сказал мистер Боб Уэбстер. — Я не хочу посылать моих ребят за три тысячи миль за море, чтобы их убили ради этих иностранцев. Если они явятся сюда, я возьму ружье не хуже всех прочих, а пока пусть дерутся меж собой. Верно, судья? — сказал он, обращаясь к третьему лицу, федеральному судье Уолтеру Ч. Джетеру, который, к счастью, был близким другом Гровера Кливленда. Войну пророчат предков голоса.
— Ты был знаком с Уилерами? — спросил Юджин у Джорджа Грейвса. — С Полем и Клифтоном?
— Да, — сказал Джордж Грейвс. — Они уехали и поступили во французскую армию. Они служат в Иностранном легионе.
— Они там в авиационной части, — сказал Юджин. — Эскадриль «Лафайет». Клифтон Уилер сшиб больше шести немецких самолетов.
— Ребята, тут его не любили, — сказал Джордж Грейвс. — Считали его маменькиным сынком.
Юджин слегка вздрогнул при этом определении.
— Сколько ему было лет? — спросил он.
— Он был совсем взрослый, — сказал Джордж. — Двадцать два, не то двадцать три.
Юджин разочарованно прикинул свои шансы на славу. (Ich bin ja noch ein Kind.[21])
— …но к счастью, — неторопливо продолжал судья Уолтер Ч. Джетер, — у нас в Белом доме есть человек, на чью государственную дальнозоркость мы можем спокойно положиться. Доверимся же мудрости его руководства, словом и духом следуя принципу строгого нейтралитета и лишь в случае крайней необходимости избрав путь, который вновь ввергнет нашу великую нацию в страдания и трагедию войны, от чего, — его голос понизился до шепота, — господь да избавит нас.
Размышляя о более древней войне, в которой он доблестно сражался, полковник Джеймс Бьюкенен Петтигрю, начальник Военной академии Петтигрю (основана в 1789 г.), ехал в своей открытой коляске позади старого негра-кучера и двух откормленных гнедых кобыл. Вокруг стоял добротный гнедой запах лошадей и дубленной потом кожи. Старик негр легонько опускал змеящийся кнут на глянцевитые рысящие крупы, что-то тихонько ворча.
Полковник Петтигрю был по талию закутан в толстый плед, плечи его закрывал серый конфедератский плащ. Он наклонялся вперед, опираясь всем дряхлый весом на тяжелую полированную трость, на серебряном набалдашнике которой лежали его весноватые руки. Что-то бормоча, он поворачивал массивную гордую старую голову на дрожащей шее из стороны в сторону и бросил на проплывающую мимо толпу яростные расщепленные взгляды. Он был благородным рыцарем без страха и упрека. Он что-то бормотал.
— Сэр? — сказал негр, натягивая вожжи и оглядываясь.
— Поезжай! Поезжай, мошенник! — сказал полковник Петтигрю.
— Слушаю, сэр, — сказал негр. Они поехали дальше.
В толпе бездельничающих юнцов, которые стояли за порогом аптеки Вуда, рыскающие глаза полковника Петтигрю увидели двух его собственных кадетов. Это были прыщавые мальчишки с отвислыми челюстями и никуда не годной выправкой.
Он бормотал, изливая свое отвращение. Не такие! Не такие! Все не такое! В дни своей гордой юности, в единственной по-настоящему важной войне полковник Петтигрю шел во главе своих кадетов. Их было сто семнадцать, сэр, и ни одному не было девятнадцати. Они все до единого выступили вперед… пока не осталось ни одного офицера… вернулось назад тридцать шесть… с тысяча семьсот восемьдесят девятого года… впредь и всегда!.. Девятнадцать, сэр, и ни одному не было ста семнадцати… впредь и всегда… впредь и всегда!
Отвислые фланги его щек легонько тряслись. Лошади неторопливой рысцой свернули за угол под гладкоспицый рокот резиновых шин.
Джордж Грейвс и Юджин вошли в аптеку Вуда и остановились перед стойкой. Старший газировщик, хмурясь, провел тряпкой по лужице на мраморной доске.
— Что вам? — спросил он раздраженно.
— Мне шоколадного молока, — сказал Юджин.
— Налейте два, — добавил Джордж Грейвс.
О, если бы глоток напитка, что века незримо зрел в ладной глубине земли!
XXV
Да. Чудовищное преступление свершилось. И почти год Юджин сохранял отчаянный нейтралитет. Но его сердце отказывалось быть нейтральным. Ведь на весы была брошена судьба цивилизации.
Война началась в разгар летнего сезона. «Диксиленд» был полон. В то время его самым близким другом была резкая старая дева с расстроенными нервами, которая уже тридцать лет преподавала английский язык в одной из нью-йоркских школ. День за днем, после убийства, эрцгерцога, они следили за тем, как в мире все выше вздымаются волны крови и опустошения. Тонкие красные ноздри мисс Крейн трепетали от негодования. Ее старые серые глаза переполнял гнев. Подумать только! Подумать только!
Ибо из всех англичан самую высокую и вдохновенную любовь к Альбиону питают американские дамы, преподающие его благородный язык.
Юджин так же был верен. В присутствии мисс Крейн он сохранял на лице выражение печали и сожаления, не его сердце выбивало военный марш на ребрах. В воздуха звучали волынки и флейты; он слышал призрачный рокот больших пушек.
Мы должны быть беспристрастны! — говорила Маргарет Леонард. — Мы должны быть беспристрастны! — Но ее глаза потемнели, когда она прочла известие о вступлении Англии в войну, и горло у нее задергалось, как у птицы. Когда она подняла глаза от газеты, они были влажны.
— О господи! — сказала она. — Теперь пойдут дела!
— Малыш Бобс! — взревела Шеба.
— Да благословит его бог! А ты заметила, где он намерен занять позиции?
Джон Дорси Леонард отложил газету и перегнулся от визгливого всхлипывающего смеха.
— Господи боже ты мой! — задыхался он. — Пусть-ка эти разбойники только сунутся!
Они сунулись.
Все это идущее на убыль лето Юджин метался между школой и «Диксилендом», не в силах в упоении неминуемой славы укротить свои гарцующие ноги. Он жадно поглощал мельчайшие новости и летел поделиться ими Леонардами или с мисс Крейн. Он читал все газеты, которые ему удавалось раздобыть, и ликовал, потому что немцы терпели поражение за поражением и отступали повсюду. Ибо из этого хаоса газетных сообщений он извлек твердую уверенность в том, что гуннам приходится плохо. В тысячах мест они с визгом бежали от английской стали под Монсом, молили французов о пощаде на Марне, отступали здесь, отходили там, панически улепетывали еще где-то. Потом в одно прекрасное утро, когда им полагалось быть у Кельна, они оказались под стенами Парижа. Они бежали не в ту сторону. Мир потемнел. Он тщетно пытался понять. И не мог. Избрав неслыханную стратегию непрерывных отступлений, немецкая армия подошла к Парижу. Это было что-то новое в искусстве ведения войны. Собственно говоря, только через несколько лет Юджин наконец полностью осознал, что и в немецких армиях, по-видимому, все же кто-то иногда сражался.
