Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра
У него было неясное ощущение, что где-то в этих пробудившихся воспоминаниях сокрыт источник пронзительного, тревожного беспокойства, которое овладело им с прошлой ночи.
А весна продолжала свое наступленье. Порой с Атлантики с воем налетали сильные порывы ветра, но каждый раз со смертью ветра солнце нарождалось все быстрее и припекало все жарче, и от его тепла над махэйром вздымался пар. К началу апреля на пустошах запестрели маргаритки и примулы; в небе, разливаясь подобно влаге, зазвенела песня жаворонка.
Лихорадочного напряжения достигли у казарок соперничество и брачные игры. В давно определившихся парах ухаживания перешли в новую стадию, говоря о большей близости. Птицы часто вытягивались на воде в струнку, прижимаясь друг к дружке грудью, а то одна из птиц вскакивала на спину другой в прелюдии совокупления. Не нашедшие пока себе пары годовалые птицы начали сбиваться в отдельную стаю, самцы ожесточенно дрались из-за самок и гонялись друг за другом, быстро, беспорядочно перелетая над самой водой.
Белощек с желтой лентой на шее чувствовал себя чужим для обеих групп. Рядом не было его подруги, и ему нечего было делать среди птиц, предававшихся брачным играм. Не испытывал он и желания присоединиться к годовалым холостым гусакам, так как не ощущал горячего стремления биться за новую подругу. Постепенно память его прояснялась. Теперь он уже ясно видел ее - она была похожа на самок его породы и все же совсем иная, с коричневым оперением, тогда как у него оно было серебристо-серым, и белые пятна на голове у нее были поменьше. Теперь он в мельчайших подробностях представил и место их встречи - озеро и болото с полумесяцем песчаного пляжа меж ними, и острова, и в особенности один островок, средоточие и кульминацию всего, потому что к нему прилегала илистая заводь, где они устроят гнездо.
На исходе апреля в течение двух дней беспрерывно дул ветер с севера. Белощек отмечал повышение давления — воздух становился плотнее, облегчая полет. С Атлантики надвигался фронт высокого давления, и старые опытные гуси знали, что, как только их минует центр фронта и давление вновь начнет падать, наступит перемена, и подует сильный ветер с юга. В тот день гусям не спалось в море, они то и дело посматривали в небо, проверяя, не переменился ли ветер.
Когда они в сумерки полетели на свое пастбище, взошла полная луна, и ракушки на морском берегу замерцали серебром в косом лунном свете. Гуси торопливо поели, потом стая за стаей с шумом закружили над проливом так низко, что росчерки их крыльев рябили и взвихривали воду. Поскольку они действовали, поддавшись стадному чувству, а не влечению к спариванию, Белощек охотно принял участие в их полете. В эту ночь он прибился к стае из пятидесяти взрослых птиц, все они, за исключением его, разбились на пары, и всякий раз, когда стая взлетала, Белощек взлетал вместе с ней. Круговые полеты, дикие, неистовые, длились по нескольку часов, подстегивая Белощека все нараставшим возбуждением, так что все до последней жилки в нем пылало.
Когда луна стояла почти в самом зените, поднялся ветер, и теперь дул он с юга. Гуси подождали еще полчаса, ветер еще окреп. И тогда стая поднялась в воздух: на сей раз с первого же мгновения в их полете явно чувствовалась новая целеустремленность. То была уже не игра, они непрерывно поднимались все выше и выше, вместо того чтобы метаться над водой. Позади остались пролив и Гусиный остров. Птицы выровнялись и повернули на север. Залитый лунным светом пейзаж внизу, утрачивая резкость очертаний, расплывался до тех пор, пока ничего нельзя было различить, кроме черных теней гор да белых полос песчаных пляжей. А потом земля и вовсе исчезла из виду — под ними расстилалось только море.
С облегчением почувствовал Белощек, что тревога, которая вот уже несколько недель терзала его, исчезла; теперь он знал, что это не один из утренних полетов к местам дневного отдыха в море, а весенний перелет, долгое путешествие, которое приведет его к подруге и к местам, хранимым в воспоминаниях.
Рассвет озарил тихое, спокойное море, так как ветер, повернув с севера на юг, разгладил волны. Память Белощека находилась во власти ассоциаций и догадок, и теперь, увидев под собой морской простор, он опять вспомнил ту пору ровно год назад, когда в последний раз точно так же покинул зимовье на Барре и полетел на север. Тогда все шло совершенно иначе, потому что океан в неистовом бешенстве вздымал громадные, как башни, волны с клочьями взбитой шквалом пены. Вскоре после начала полета его подхватил ураган, с которым он боролся до тех пор, пока не отказали измученные крылья...
Внезапно смысл этого происшествия дошел до его сознания. Силы мгновенно оставили его крылья, и он поотстал от стаи. Ведь в тот раз, когда он уже не мог бороться со штормом, то повернул и полетел по ветру. Он оставил северный путь предков, и ветер унес его в открытое море, в неведомый край заходящего солнца.
И теперь он понимал, что место, где его ожидает подруга, лежит там, в краю заходящего солнца, а не на севере, куда держит путь эта стая!
Стая стремительно удалялась, и внезапно панический ужас одиночества охватил его. Воспоминания о подруге и местах, где он встретил ее, улетучились так же быстро, как и нахлынули, перед мгновенно вспыхнувшим непреоборимым желанием вновь присоединиться к стае. Его большие крылья мощно рассекали воздух, и под усилившимся с увеличением скорости воздушным потоком перья еще крепче прижались к телу. Понемногу он нагнал их и занял свое место в хвосте стаи. Но тут, едва он там очутился и ощущение одиночества прошло, его вновь обуяло беспокойство. Ибо теперь он знал наверняка — полет на север приведет не туда. Его полет к подруге должен пролечь на запад, прочь от восхода, прочь от морей, через которые держат путь перелетные казарки.
Но поступить так ему было нелегко, потому что стая притягивала, накрепко привязав к себе. Алая заря померкла. Казарки твердо летели по курсу, сильный попутный ветер был им в помощь. За Белощеком вилась желтая ленточка, но он давно позабыл о ее существовании. За стаей он летел с неохотой и все же не в силах с ней расстаться.
Когда они провели в воздухе часов восемь, летевший вперед вожак повел их на посадку, на отдых. Но гуси были слишком возбуждены, чтобы долго предаваться праздности. Сперва одна пара, а за ней другая, потом третья совершали страстный брачный ритуал. Пристроившись сбоку, Белощек, растерянный и одинокий, наблюдал за ними, и пылкое возбуждение охватило его, но его подруги не было с ним, и для его возбуждения не было выхода и облегчения. Внезапно он почувствовал себя в стае совершенно одиноким, как несколько часов назад, когда отстал было от них. И теперь то далекое озеро с островами и илистой заводью позвало его с такой силой, которую нельзя было ни одолеть, ни оставить без внимания.
Через два часа полетели дальше. Оставшийся без подруги Белощек тоже взлетел, замыкая поднимавшуюся в безоблачное небо стаю. Но когда они, набрав высоту, подровнялись и повернули на север, Белощек зарулил крыльями и повернул на запад. Он смотрел стае вслед, пока она не превратилась в тончайшую паутинку и не исчезла совсем.
Теперь у него в голове живо вырисовывалась цель, к которой он стремился. Но расстояние, отделявшее его от этой цели, и тот путь, который ведет туда, стерлись из его памяти. Он знал только, что путь ему — на запад.
ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
Наступил новый рассвет, а Белощек все летел над пустынным морем; давали себя знать первые признаки утомления. Отправляясь в полет, он был хорошо упитан и весил на четверть больше обычного. Для поддержания скорости полета в сорок миль в час организм перерабатывал жир в энергию, примерно один процент веса в час. Он пробыл в полете более суток и теперь отчетливо ощущал потерю в весе, которая придавала ему большую подвижность. В то же время лететь ему стало не легче, труднее, потому что силы быстро уходили. Теперь он частенько опускался на воду, делая короткие передышки. Голод, который много часов назад начался с неприятного посасывания, превратился в сверлящую боль.
В середине дня он заметил узенькую белую кромку льдов, которая все приближалась, и вскоре он летел над краем огромного плавучего ледяного поля, где подтаявшие льдины покачивались на волнах океана. Значит, он приближался к берегу. Это озадачило Белощека, потому что, по смутным воспоминаниям о том, первом полете, так близко от зимовий Барры не было никакого побережья.
