Бернардо Ачага - Сын аккордеониста
Ощущение, что строки, посвященные Тоширо, были частично потеряны, не исчезало. На фоне такого количества страниц это казалось несущественным. Но я решил, что история нашего друга из прошлого заслуживает более достойного места и что я помещу ее среди этих заметок. Так будет уместнее.
Тоширо
Движение за освобождение Эускади заявляло в своих коммюнике, что двумя фундаментальными проблемами, которые оно намеревается разрешить, являются, с одной стороны, национальная, а с другой – социальная, и цитировало некоторые сочинения Ленина, дабы подтвердить легитимность своей двойной цели; но многочисленные коммунистические партии, работавшие в подполье в начале семидесятых годов, – партий Третьего интернационала, Четвертого, маоисты – не разделяли такой постановки вопроса и упрекали нас за то, что мы действуем «в пользу буржуазии». «Рабочие, – утверждали они, – не думают о конкретных отечествах. И меньше всего о баскском!» Когда мы в каком-нибудь пропагандистском издании настаивали на ленинской доктрине угнетенных национальностей, они отвечали нам листовками, в которых над всем текстом доминировал знаменитый лозунг. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Для нас это было как ушат холодной воды на голову.
Критика наносила серьезный вред нашему движению. Многие молодые люди не хотели идти на риск закончить жизнь в могиле или в тюрьме «в пользу буржуазии» и отказывались вступать в наши ряды. Этот вопрос то и дело поднимался во всех наших внутренних публикациях. Если рабочий фронт не укрепится, то и сама организация окажется в опасности. Эта озабоченность достигла своего максимума во время забастовки на главной верфи Бильбао: мы не приняли в ней участия, и это в глазах общества отодвинуло нас на второй план. В будущем нас ожидала судьба маргинальной милитаристской группы.
Тысячи рабочих главной верфи бастовали уже долго, но в конце концов вернулись на свои рабочие места, не добившись выполнения предъявленных требований. Время, от времени они прекращали работу или устраивали манифестации, но было очевидно, что битва проиграна. Коммунистические партии не обладали достаточной силой для того, чтобы справиться с проблемами, вызванными забастовкой. После долгих лет диктатуры кассы взаимопомощи были пусты. А полиция действовала со своей всегдашней жестокостью.
К нам пришел Пали. «Мы не можем упустить эту возможность. Испанофилы уже погубили ни за что ни про что кучу людей», – сказал он. Затем стал объяснять нам положение рабочего фронта и следствия, которые могут вытекать из его слабости. Его перебил Хосеба: «Мы уже читали твою статью, Папи. Перейдем к более конкретным вещам». – «Мы готовим особую акцию, – сказал Папи, меняя тему, ничуть при этом не изменившись в лице. – Если она удастся, то ни у судовладельцев, ни у остальных собственников не останется никакого желания тратить время на дискуссии. Но необходимо, чтобы эта акция была отнесена на счет нашего рабочего фронта». Мы молчали в ожидании, что он продолжит. Но и Папи тоже ничего не говорил. «Ты хочешь, чтобы эту особую акцию осуществили мы?» – спросил наконец Трику. Папи отрицательно покачал головой. «У вас нет достаточно опыта. Ты, возможно, и мог бы, но никак не Эчеверрия с Рамунчо». В те времена у меня была кличка Рамунчо, так же как Эчеверрия у Хосебы и Трику у Агустина. «Вы должны распространить на верфях пропагандистские материалы, – продолжал Папи. – И не думайте, что это будет просто. С тех пор как начались беспорядки, там серьезный контроль».
Он открыл папку, на которой красовался рисунок с Микки-Маусом, и показал нам планы верфи: место, где мы должны будем оставить десять тысяч листовок, чтобы наш человек, который там работал, мог взять их, не подвергаясь опасности. Он также дал нам адрес квартиры, где мы будем скрываться во время нашего пребывания в Бильбао. Я его прекрасно помню: улица Пахаро, номер два, шестой этаж, квартира слева. «Вам известна дискотека под названием «Кайола»?» – спросил Папи. Мы с Хосебой знали ее со студенческих времен. «Так вот, пансион совсем рядом. Мы выбрали его, потому что хозяин работает на верфи. Может, расскажет вам что-нибудь интересное». Он сказал, что комната уже снята и листовки уже лежат там в картонных коробках, словно это конспекты. Мы будем там жить под видом студентов, повторяющих курс и готовящихся к сдаче экзаменов. Для осуществления акции у нас будет приблизительно десять дней.
Называть пансионом место, где мы жили, было явным преувеличением. Это была всего лишь обычная трехкомнатная квартира. В первой комнате спали Антонио и Марибель, супружеская пара; во второй, в пять квадратных метров, японец по имени Тоширо; в третьей – мы втроем. Марибель, занимавшаяся всем в этом доме, представила нам Тоширо: «Он из Осаки. И тоже работает на верфи. Он приехал устанавливать гребные винты на судах». Тоширо приветствовал нас легким наклоном головы и тут же удалился в свою комнату. «Он грустит. У него нет желания разговаривать, – сообщила нам Марибель. – Знаете, в чем дело? Он чувствует себя одиноким и очень скучает по своей невесте». Марибель была очень приятной женщиной.
К счастью, в нашей комнате было два больших окна, благодаря которым мы могли видеть кусочек лимана, и мы проводили много времени, глядя в окно, «выкуривая сигаретку», как имел обыкновение говорить Трику, хотя в конечном итоге доходило до четырех или пяти. Нам шло на пользу разглядывание пейзажа. Оно уменьшало ощущение клаустрофобии, которое возникало из-за нашего заточения и давления риска; потому что риск, когда он растянут во времени, увеличивается в объеме и весе. Любой может справиться с опасностью, которая длится десять секунд; но с той, что длится днями, – почти никто.
Корабли шли вверх или вниз по лиману, в направлении города или моря. Время от времени раздавался гудок одного из них, и мы, не знаю уж, по какой ассоциации, принимались смотреть на картонные коробки, в которых лежали десять тысяч листовок. Проходили дни, но мы так и не могли найти способ осуществить нашу акцию.
Это было не так-то просто. Муж Марибель, Антонио, был ужасным реакционером и во время ужина, когда мы все собирались за столом, постоянно ворчал по поводу всех этих «группировочек», которые провоцируют всякие инциденты, и всяких «удобных дурачков», обманутых лозунгами провокаторов. Было немыслимо вытянуть из него какую бы то ни было информацию. При малейшем подозрении он тут же позвонил бы в полицию. И тогда нам пришло в голову, за неимением ничего лучшего, прибегнуть к помощи Тоширо, и Хосеба предпринял попытку сблизиться с ним; но все было напрасно. «Человек из Осаки» – так мы его называли – ускользал, едва закончив десерт.
«Я знаю, что происходит с Тоширо, – заметил после ужина на пятый или шестой день Хосеба. – Он всю жизнь трудится в трюмах кораблей и не может привыкнуть к свету». Марибель улыбнулась: «Сейчас он печальнее обычного, это так. Но по другой причине». – «У него депрессия, – категорично заявил Антонио. – Что вполне естественно. Он вдали от родины». Марибель потихоньку жестом показала нам: нет, и не в этом дело, совсем не в этом. Позднее, когда мы помогали ей мыть посуду, Хосеба вновь вернулся к этой теме. «Так что же с ним происходит на самом деле, Марибель? В чем же секрет Тоширо?» – спросил он ее шутливым тоном. «Я бы тебе сказала, но не могу. Он попросил, чтобы я никому не рассказывала». Мы отправились спать, так и не узнав этой маленькой тайны.
Наши разыскания на верфи практически не приводили ни к каким результатам. Там повсюду были группы полицейских и, кроме того, как нам показалось, много секретных агентов в гражданском. Было невозможно пройти мимо них с десятью тысячами листовок. Мы решили, что при таком положении дел нам остаются только две возможности: пересечь на лодке лиман и добраться, до верфи через пристань или же воспользоваться одним из грузовиков, постоянно сновавших взад-вперед. Каким бы ни был наш выбор, нам следовало спешить. Дни шли быстро.
Мы уже стали нервничать, когда наш человек с верфи позвонил нам по телефону: «Вы занимаетесь? Помните, что экзамен уже на носу». Он говорил с заметным бискайским акцентом. «Мы занимаемся, но пока еще не готовы к сдаче экзамена», – сказал я ему. «Смотрите, профессор скоро начнет проявлять нетерпение. Вы же знаете, потом у нас другой экзамен, он еще сложнее». Трику взял у меня трубку: «А почему бы нам не провести экзамен на улице?» Наш человек, должно быть, не понял его, и Трику не смог больше сдерживаться: «Я говорю, почему бы нам не разбросать листки на улице. Мы сольемся с толпой рабочих и за одну минуту, никто ничего и понять не успеет, все сделаем». В течение двадцати секунд Трику выслушивал ответ. «Он не хочет, – сказал он, повесив трубку. – Настаивает на том, что нужно разбросать их на территории верфи, в противном случае рабочие воспримут это как вмешательство извне».
