Видади Бабанлы - Когда молчит совесть
Теперь его прогулки в лесу приобрели совсем иной смысл. Как и в лаборатории, он не ощущал времени и ловил себя на том, что уже несколько часов сидит неподвижно на каком-нибудь пне, погруженный в раздумья, не замечая, что ноги и руки застыли от осенней прохлады, а спина ноет. И солнце уже давно потеряло свой дневной блеск, и тени стали длинными и нечеткими, скоро вечер, и пора возвращаться домой. Он шел в село усталый, но веселый и бодрый, как после удачно проведенного рабочего дня, с удовольствием предвкушая, что вечером его ждет очередное свадебное веселье.
* * *Солнце клонилось к закату, лучи его становились все робче, мягкий ветерок налетал, шевеля последние листья на верхушках деревьев. Самые живучие трепетали и блестели в заходящих лучах, другие, не выдержав легкого дуновения, отрывались от ветвей и, кружа словно в танце, медленно опускались на землю.
Таинственный шепот наполнял лес, — казалось, дремавшие деревья проснулись, заговорили.
Вугар беспокойно оглядывался. Сегодня, вопреки обыкновению, он вышел из дома довольно поздно и вот уже больше часу бродил по лесу. Однако сосредоточиться ему не удавалось, стыли ноги, ветер пробирал до костей, познабливало. Впрочем, не холод и сырость мешали Вугару погрузиться в привычные раздумья. Едва он вступил в лес, нежные звуки свирели донеслись до его слуха. Они плыли между ветвей, сливаясь с шорохом листьев, проникали в самое сердце, тревожа и не давая покоя.
«Кто это играет?» — подумал Вугар и послушно пошел на голос свирели. Вскоре лес поредел, и перед ним открылось поле, по которому разбрелась колхозная отара. А поодаль, под одиноким ветвистым дубом, стоял, опираясь на длинный посох, чабан в папахе из бараньего меха. Он самозабвенно играл на тоненькой тростниковой дудочке. Мотив Вугар хорошо знал с детства несложная и протяжная народная песня «Сарытель». Пушистый мех на папахе шевелился, и казалось, что не дуновенье ветра, а певучие звуки дудочки тревожат его.
Вугар остановился на опушке, стараясь, чтобы чабан не заметил его и не прекратил играть. С наслаждением слушал музыку, вспоминая, как в детстве любил наблюдать плавные пляски под этот мотив. Сам он никогда не танцевал, но нередко приходил смотреть, как кружатся в такт мелодии юноши и девушки.
Вдруг чабан отвел свирель от губ, быстрым взглядом окинул отару, направившуюся было к лесу, и громкий окрик «Гей! Гей!» огласил окрестность. Овцы послушно остановились. Возле чабана мирно дремала, лениво пошевеливая ушами, мохнатая кавказская овчарка. Поначалу Вугар не заметил ее, но сейчас, увидев, быстро отступил в тень деревьев. Он хорошо знал суровый нрав пастушечьих собак, — в детстве его однажды покусала овчарка, с тех пор Вугар относился к ним с опаской и всегда старался не подходить близко к отаре.
Но собака не обращала на Вугара внимания и, казалось, тоже была поглощена музыкой. Даже крик чабана не произвел на нее никакого впечатления, она лениво приподняла голову, недовольно покосилась на хозяина и, оскалив широкую пасть, сердито гавкнула. Однако чабан настойчиво приказал собаке:
— Взять, взять!
Собака нехотя поднялась, потянулась, выгнув спину, словно желая стряхнуть липкую дремоту, и широкими прыжками, с громким, свирепым лаем обежала отару. Не обнаружив ничего, что могло бы вызвать тревогу, смолкла и, гордо подняв хвост, кинулась к овцам, сгоняя их на середину поля. Отогнав отару от леса, собака вновь улеглась возле хозяина, тихо повизгивая, словно желая сказать чабану: «Ну вот видишь, все в порядке, зачем тревожился?»
Чабан снова поднес к губам свирель. Порой он отнимал ее, и тогда до Вугара доносился хрипловатый протяжный голос:
Как давно мы с любимой расстались,Только раз мы с тех пор повстречались.Не сказали друг другу ни словаИ расстались, расстались мы снова…
Сердце Вугара громко заколотилось. «Расстались, расстались», — чуть слышно повторял он. Острая боль пронизала все его существо. «Арзу, Арзу… Сколько дней мы не виделись? Два, пять, двадцать…» — лихорадочно считал он. Ровно двадцать дней не только не видел ее, но ничего не знал о ней. Как это могло случиться? А главное, за эти дни не сделал никаких попыток помириться с ней. Была бы это обычная ссора — другое дело. Есть ли на земле возлюбленные, которые никогда не ссорятся? Порой после маленькой ссоры любовь лишь становится крепче. А тут… Что же он наделал, как мог жить без нее так долго?! Сердце у девушки мягкое, недолог ее гнев. Если бы он написал, попросил прощения, покаялся, признался, что неправ, тогда, может, и была бы надежда на прощенье. А сейчас…
Вугара охватило такое отчаяние, что двадцать дней показались ему двадцатью годами. Пожалуй, только раз в жизни, узнав о гибели отца и поняв, что остался на земле круглым сиротой, чувствовал он себя таким несчастным.
Вугар стоял понурый, опустив голову и подняв плечи, точно судьба осиротила его во второй раз. А чабан продолжал свою песню. Только голос его теперь стал высоким и звонким, как сама свирель:
Как чужие стояли мы рядом,Были холодны руки и взгляды,Сердце лаской мы не отогрелиИ в любовном огне не сгорели…
Вугар замер на опушке. Каждое слово песни точно острой стрелой вонзалось в его сердце.
Мы расстались, расстались навеки,Стынет кровь, как замерзшие реки…Птица нашей любви улетела,И земля навсегда опустела…
Да, они спугнули птицу своей любви! Обиженная и испуганная, она покинула гнездо. Удастся ли возвратить? Арзу, Арзу, сможешь ли ты любить меня, как прежде, нежно и преданно?
Вугар не мог больше слушать пение пастуха. Позабыв про собаку, он резко повернулся и тяжелыми шагами пошел обратно в лес. Куда, зачем, он и сам не знал. Шел, не разбирая дороги, продираясь между кустарниками, ветки хлестали его по лицу, колючки в кровь царапали руки, а он ничего не замечал. Арзу неотступно стояла перед ним. Он видел ее такой, какой была она в момент их ссоры, — беспомощной, несчастной, гневной. Вот она закрыла лицо руками, плечи ее вздрагивают, ни стона, ни звука не срывается с ее уст.
«Вернуться! Немедленно вернуться в город! — прошептал он. — Сегодня же…»
Он уже не шел, он почти бежал — скорее, скорее! Ему казалось, что, помедли он еще хоть день, все пойдет прахом, возникнут какие-то новые, неведомые препятствия. Скорее, скорее!..
Да где же тропинка? Он остановился. Перед ним была глубокая речка. Темная, осенняя вода казалась густой и тяжелой. Он никогда не бывал здесь, неужели заблудился? Где же село? Вугар поднял голову, надеясь по солнцу определить направление, но солнце уже опустилось за лес, его косые лучи, дробясь, падали сквозь ветки на землю и слепили глаза. Стаи птиц, неизвестно откуда появившиеся, вспархивали с деревьев, птиц становилось все больше, щебет и чириканье заполняли лес.
Вугар тревожился, — сейчас наступит тьма и ему не выбраться из леса, а это значит, что он не успеет на вечерний поезд.
Двадцать дней! Он ужаснулся своему легкомыслию. Бросить все дела в таком неопределенном состоянии и беспечно бродить целые дни по лесу, словно ничего не случилось! Да как он мог позволить себе такое? Нет, нет, не позднее сегодняшнего вечера он должен уехать. Порой один день, как говорится, делает погоду. Да что там день, одна минута может оказаться решающей…
Вугар повернул назад, стараясь идти тем же путем, что пришел сюда, и выбраться на то поле, где он видел чабана. Но сюда он шел, не замечая дороги, а сейчас множество тропинок разбегалось в разные стороны. Какую выбрать? Он попытался разыскать свои собственные следы, и вроде бы ему это удалось, но потом следы вновь исчезли, потерялись. Шорох опавшей листвы под ногами, раньше так успокоительно действовавший на него, теперь раздражал, казалось, именно он и мешает ему выбраться на дорогу, ведущую в село. Злость закипала в душе, его уже ничто не радовало. И терн, и боярышник, и шиповник, словно драгоценные камни, сверкавшие в лучах заходящего солнца, не вызывали у него никаких восторгов. Он воспринимал их лишь как очередное препятствие, — колючие ветки хватали его за одежду и, казалось, звали: «Ну подойти, сорви нас!» А Вугару было не до них, сейчас его занимала лишь одна мысль: быстрее добраться до села.
Наконец, когда он уже отчаялся выйти на дорогу, перед ним вдруг открылась поляна, та самая, где еще недавно паслась отара. Она была пуста. Обрадовавшись, Вугар остановился, отдышался, достал платок и, успокаиваясь, отер пот с лица. Куда девался чабан, что песней своей разбередил его душу? Вугару хотелось подойти к нему, поблагодарить. Но где теперь найдешь его он угнал отару и понес дальше свой протяжные песни… Вугар вгляделся и увидел в противоположном конце поля стадо, медленно двигавшееся в сумерках. Он вышел на дорогу и направился домой, все ускоряя шаги.
