Михаил Найман - Плохо быть мной
— Послушай, — повернулся я к Эстер. — Это вообще наш автобус? Мы хоть едем куда надо? Надо проверить, на тот ли рейс мы сели. Извините, — потянулся я к сидевшему наискосок через проход.
— Что ты дергаешься? — цыкнул на меня Эскобар, хотя я обращался не к нему.
— Хочу узнать, что мы сели на нужный автобус. А то боюсь, что…
— А ты не бойся, брат! И не нервничай. Когда чуваки начинают нервничать, они могут заставить нервничать других чуваков. Знаешь, что бывает, когда начинают нервничать другие? Среди них попадается кто-то слишком нервный. И знаешь, что бывает тогда?
— Нет.
— А ты хоть что-нибудь знаешь? Сколько я с тобой общался, ты ни одного вразумительного ответа не дал. Может, ты еще свою подругу спросишь? Она тебе вроде во всем помогает. Ты, когда дело доходит до мужских разговоров, тоже просишь ее помочь?
— Да вроде нет.
— Опять нет? Что это у тебя все нет да нет? Ты совсем беспечный. Ты хоть в курсе, что тебе может попасться кто-то слишком нервный на этом рейсе? Что ты путешествуешь по Штатам, будто это экскурсия по Диснейленду?
— Не знаю. Может, потому, что если не ожидать худшего и не видеть в каждом обидчика, меньше шансов, что сосредоточишь на себе внимание и вызовешь неприязнь.
Эскобар какое-то время пристально смотрел на меня. Потом на лице его появилась усмешка.
— А ведь ты прав! Это ты точно сказал. Правильная точка зрения. Запомню. — И он расслабился.
Мы с Эстер сидим в одинаковых позах. Моя ладонь на ее бедре — мне кажется, ее бедро дышит. Эскобар и флибустьер смотрят на нас. Думают, возможно, что мы брат и сестра. Мы правда с ней сейчас похожи. Одинаковые джинсы и майки. Она красивая, я не очень — так у братьев с сестрами бывает.
Я перегнулся через проход к Эскобару.
— Знаете, я в Англии иногда болтал с одним безумным бездомным. Один раз он мне сказал: «Скоро от тебя останется одна душа. Ты уже почти превратился в тень. Разве это не прекрасно — бродить по улицам и понимать, что тебя нет? Освобождение — когда тебе ничего не надо».
— Знаешь, — ответил Эскобар, — я тебе вот что скажу, чувак. Я еду в Новый Орлеан, и меня ждут тяжелая работа в прачечной и одинокие ночи на диванчике в гостиной моей сестры. Но тебе будет похуже, это я тебе говорю.
Я тебя почти не знаю, но у меня уже болит за тебя душа. Как тебя зовут? Буду молиться за тебя моему недавно обретенному Богу.
— Меня зовут Миша.
— Буду за тебя молиться, Миша. — Мой новый знакомый стал бормотать слова молитвы, как вдруг широко улыбнулся и сказал: — И это молюсь я, кому дали кличку Эскобар с того момента, как в возрасте тринадцати лет я втюхал какому-то лоху пакетик кокаина.
— Ну прямо как пират, — сказала Эстер. — «Не будь моя кличка Эскобар. Свистать всех наверх, гром и молния!» И вообще то, как вы говорите…
— Пират сидит рядом со мной, — засмеялся он, кивнув на соседа. — Вот кто настоящий пират.
— Что? — поднял голову флибустьер.
Меня поразила его улыбка. Растерянная. Не такая, какая должна быть у флибустьера.
— Правда, вы совсем не пират? — сказала ему Эстер. — Ваш новый сосед, он — да. А вы не пират?
— Н-не знаю… — протянул флибустьер.
Он заробел как будто, и выражение лица у него сделалось наивным. Эскобар рассмеялся. Я тоже. Дорожная болтовня, необязательная доброжелательность, перемена настроений. И вдруг мы с Эстер одновременно повернули головы, как будто знали, что за окном автобуса можно будет что-то увидеть. И правда — кактус. Я почувствовал волнение. Мы еще не были в Техасе, не говоря уже о Нью-Мексико, но все равно этот кактус, растущий около обочины, стал знаком, что что-то изменилось. И что все будет по-другому.
— Видели? — повернулась Эстер к Эскобару.
— Видел. — Наш черный приятель казался взволнованным не меньше нашего.
— Похож на пейот, — сказал я.
— Вы их продавали? Пейоты? — спросила Эстер негра.
— Я продавал крэк, милая. Пейот — это чтобы заставить тебя мечтать. Крэк — чтобы свести с ума. Но и то и другое изобрел дьявол. Хотя большую часть своей жизни я был врачевателем душ, детка, — смерил он Эстер пронзительным взглядом. — Встреть ты меня до того, как я нашел Бога, и я бы продал тебе лекарство, которое бы сделало твою пышную грудь впалой, как расселины Большого Каньона.
— Вы сейчас о политике? — вмешался в разговор флибустьер. Он все еще как будто пребывал в смятении.
— Что? — ничего не поняли мы.
— Извините, — почесал он в затылке. — Мне показалось, вы сейчас о политике. Или социологии.
Мы все откинулись на спинки кресел. Эстер берет мою руку и кладет себе под майку. — Чувствуешь, как горячо, бейби? Любишь такую правду жизни?
— Тебя люблю, а не правду…
— Иногда мне кажется, что я несу на себе груз из-за того, что ты меня любишь так, как ты меня любишь.
— Знаешь, я всегда могу убрать руку…
— Мишенька, что ты делаешь? Положи обратно! Я пошутила! Все, что я говорила, ерунда!
Я был в приподнятом настроении. Так случалось всякий раз, когда Эстер признавалась мне в любви. Начинало казаться, что все в порядке и я живу не зря. Еще мне было приятно, что я познакомился с Эскобаром и флибустьером.
Я пошел в туалет. Настроение было уже отменное.
В последнем ряду сидела женщина. У нее были сильно накрашены губы и глубоко расстегнута кофточка. На левой груди татуировка — сердце, треснувшее посередине, и под ним надпись «Ники». Я уставился на надпись. Моего английского друга так звали — Ники.
Женщина подняла голову и посмотрела на меня.
— Как дела, милок?
— Ники, — прочитал я вслух.
— Милейший человек, — подхватила она, — недавно женился в третий раз. Жаль только, что отбывает пожизненное. А ты?
— Моего лучшего друга в Англии так звали — Ники.
— Хороший парень?
— Отличный! Первый сорт! Правда немного несчастный и наркоман. Сирота. Бездомный. Он бы вам точно пришелся по душе.
— Да, действительно, жаль, что я его не знаю! Конечно, понравился бы.
Она стала улыбаясь смотреть в окно. А я все перечитывал имя Ники на ее груди и вспоминал моего брайтонского товарища. Жалкий и несчастный. С нежной душой, вывернутой наизнанку. Его сердце разбито так же, как вытатуированное на груди этой женщины.
— Очень хочется курить, — повернулась ко мне женщина. — Страх, как хочется. У вас не будет сигаретки?
Я дал ей одну.
— Можно еще одну? Для моей подруги…
— Пожалуйста.
— Спасибо, — она положила обе сигареты в нагрудный карман рубахи. — Для Алисы. Вторая сигарета для Алисы.
Она сегодня летит из Аляски в Атланту. А завтра переезжает в Нью-Мексико. У нее страшно напряженная жизнь.
— Очень рад, — ответил я. Не знал, что сказать.
— Знаете, — хитро прищурилась женщина, — у этой милейшей особы впереди меня, — она указала на старуху перед собой, — тоже серьезнейшие проблемы. Скажите ему, Хелен.
— Сказать мне что? — спросил я.
— Ей тоже сигарету хочется…
— Так бы и говорили, — я протянул старухе пачку. Старуха, не глядя на меня, вынула из пачки сигарету.
— Спасибо, Лилу, — угрюмо проронила она моей собеседнице.
— А этому очаровательному молодому человеку вы сказать спасибо не хотите?
— Нет, — отрезала та.
— Он тебе не понравился, Хелен?
— Ей вообще не нравятся парни, — сказал я. — Это сразу видно.
Лилу засмеялась.
— Приходи ко мне на день рожденья, хочешь? Придешь? Я тебя приглашаю.
— Приду.
— Обязательно приходи. Что стоишь? Присаживайся…
Когда садился, я задел ее руку. Она показалась мне жесткой.
— А когда день рождения?
— Через три дня.
— А где?
— Автобусная станция в Айдахо. Выход номер три. Мы там с друзьями отмечаем мой юбилей.
— Что подарить?
— Бухло, — неожиданно резко, даже грубо сказала женщина. Только сейчас я заметил, что у нее на коленях початая бутылка «Тичерс». Женщина сделала глубокий глоток. — Угощайся, — прохрипела она, еще не успев перевести дыхание. Подбородок у нее был весь мокрый.
Я отхлебнул. Потом еще раз. Жизнь показалось мне праздничной.
— На вас шикарная юбка, — промямлил я.
Юбка была очень короткая. Такие бывают у стриптизерш. Это называется сценическим костюмом. Полоска материи, не шире носового платка, которую она обязана держать на себе, прежде чем сдернуть и окончательно лишить зрителей последней надежды на тайну.
— Я же говорила, Лилу! — повернулась к ней с переднего сиденья старушка. — О чем ты думала, когда отправлялась путешествовать на автобусе, нацепив на себя кусочек нитки и назвав его юбкой? Видишь, даже этот тебе говорит…
