Джозеф Хеллер - Лавочка закрывается
Он был поражен, обнаружив, что АВАП соединен с АЗОСПВВ и включен в местную сеть посредством подземного щупальца, который протянулся через засыпанный канал под Кэнал-стрит и стену под вставшим стеной Уолл-стрит. В Бруклине он увидел Кони-Айленд, символом которого на поверхности служила миниатюрная выкрашенная в красный цвет стальная конструкция фаллической формы, в которой Йоссарян узнал бездействующую парашютную вышку старого Стиплчез-парка. А под землей, на том, что показалось ему копией парка аттракционов «Стиплчез», находился рисунок, изображающий ухмыляющуюся физиономию с прямыми волосами и множеством зубов; эту физиономию Йоссарян тоже знал.
— С той разницей, что у нас все работает, — с гордостью сказал ему Нудлс. — Иначе их бы не было на нашей карте. Он заказал себе эту модель, чтобы убедиться, что она ничуть не хуже той, что в видеоигре. Если и можно одним словом описать его жизненный принцип, так это «будь готов».
— Но это два слова, — поправил его Йоссарян.
— Раньше я тоже так думал, — сказал Нудлс, — но теперь я смотрю на это его глазами. Я и в гольф стал лучше играть.
— Так вот почему там эти клубы!
— Он вводит их в видеоигру для симметрии. Видишь там, в Вермонте? — Йоссарян увидел Федеральный депозитарий мороженого Бена и Джерри. — Он совсем недавно обнаружил его в видеоигре и теперь хочет иметь такой же. И еще у нас будет Häagen-Dazs.[94] Если когда-нибудь дойдет до этого, то мы сможем долго оставаться под землей, и он хочет быть уверенным, что не останется без своего мороженого и гольфа. Это конфиденциально, но у нас под «Горящим деревом» уже закончена площадка с девятью лунками, и она идентична той, что здесь на поверхности. Сейчас он как раз там, внизу, осваивает площадку, чтобы иметь преимущество над другими, когда придет время.
— А кто будет теми другими?
— Те из нас, кто выбран для дальнейшей жизни, — ответил Нудлс, — и для того, чтобы руководить страной под землей, когда наверху мало что останется.
— Понятно. И когда же это случится?
— Когда он откроет чемоданчик и нажмет кнопку. Видишь эту вторую установку рядом с игрой? Это «Футбол».
— Какой футбол?
— Газетчики любят называть это «Футбол». Это устройство, которое запустит все наши самолеты и наступательно-оборонительное оружие, как только поступит сообщение о крупномасштабном нападении, или когда мы сами решим начать войну. Это непременно произойдет рано или поздно.
— Знаю. И что же будет потом?
— Мы спустимся вниз, Гаденыш и я, и будем там находиться, пока не остынут угли и не спадет радиация. Вместе с другими, которые выбраны для дальнейшей жизни.
— А кто выбирает?
— Национальный двухпартийный триаж-комитет. Они, конечно, выбрали себя и своих лучших друзей.
— А кто состоит в этом комитете?
— Никто толком не знает.
— А что будет со мной и моими лучшими друзьями?
— Всеми вами, конечно, можно пожертвовать.
— Это, по-моему, справедливо, — сказал Йоссарян.
— Жаль, что у нас сейчас нет времени сыграть, — сказал Нудлс. — Ух, посмотреть на нас, когда мы сражаемся за очищенную воду. Хочешь начать?
— У меня встреча с дамой в Смитсоновском музее аэронавтики.
— А я должен дать урок истории, когда он вернется со своего гольфа. Эта часть моей работы не очень легка.
— Ты узнаешь много нового? — поддразнил его Йоссарян.
— Мы оба узнаем много нового, — обиженно сказал Нудлс. — Слушай, Йоссарян, скоро День Благодарения, и мы должны говорить начистоту. Сколько ты хочешь?
— За что?
— За то, что добыл мне эту работу с произнесением речи. Естественно, тебе кое-что причитается. Назови свою цену.
— Нудлс, — осуждающе сказал Йоссарян, — я не смог бы взять ничего. Это было бы взяткой. Мне не нужно ни цента.
— По-моему, это справедливо, — сказал Нудлс и ухмыльнулся. — Ты видишь, насколько я большее говно, чем ты? Поэтому я обязан тебе еще кое-чем.
— Вот что мне от тебя нужно, — позднее Йоссарян вспоминал, что его просьба была высказана серьезным голосом. — Я хочу, чтобы освободили капеллана.
И в этот момент Нудлс помрачнел.
— Я пытался. Здесь есть кое-какие осложнения. Они не знают, что с ним делать, и теперь даже жалеют, что вообще его нашли. Если бы они могли безопасно от него избавиться, как от радиоактивных отходов, я думаю, они бы это сделали.
После появления трития они вынуждены были ждать, что еще выйдет из капеллана. Плутоний был бы кошмаром. Но еще хуже было то, что литий, это предписанное ему лекарство, которое он принимал от своих депрессий, в сочетании с тяжелой водой давал дейтерид лития, используемый в водородных бомбах, а это могло привести к катастрофе.
26
ЙОССАРЯН
Нудлсу Куку нужно было готовиться к уроку истории, а Йоссаряна ждало свидание в музее. Йоссарян вспомнил Нудлса неделю спустя, когда подъехал близко к зданию АВАП и услышал тонкие звуки паровых свистков на ларьках торговцев жареным арахисом. Это снова вызвало в его памяти мелодичные фразы из «Шорохов леса» в «Зигфриде», и борьбу за то волшебное кольцо из похищенного золота, которое предположительно давало власть над всем миром любому, кто владел этим кольцом, но на самом деле приносило всем своим владельцам одни несчастья и вело их к гибели. Проходя через двери автобусного вокзала, он представил себе этого тевтонского героя, который на самом деле был всего лишь исландцем, у жилища дремлющего дракона; дракон спокойненько лежал себе там и никого не трогал. «Дай мне поспать», — так ворчливо благодарил он злосчастного короля-бога Вотана, который со скорбной, не оправдавшейся надеждой вернуть себе в виде благодарности это кольцо, крадучись пришел туда, чтобы предупредить дракона о приближении бесстрашного героя.
У молодого Зигфрида был свой дракон, перед которым герой и должен был предстать, а у Йоссаряна были эти свирепые собаки внизу у входа в таинственный подземный мир подземных помещений, на осмотр которых у Макбрайда было теперь разрешение.
Оглядываясь назад, Йоссарян не мог припомнить никаких признаков того, что он отметил в себе позднее, лежа в больнице и размышляя о своем путешествии по Рейну как о литературном анекдоте: в тот самый день у него и начало двоиться в глазах, и в конечном счете он оказался в больнице, имея запутанные отношения с Мелиссой, получив свои полмиллиона долларов и продав ботинок.
Он подумал, что теперь, когда Германия объединилась и снова бурлила неонацистским насилием, «Нью-Йоркер» может ухватиться за эту язвительную мистификацию путешествия по Рейну современного американца — принадлежащего к среднему классу ассирийца Зигфрида сомнительного семитского происхождения, что было явным противоречием. Но сбивающие с толку посетители и врачи вскоре неизбежно лишили его и свободного времени, и той оптимистической и полной творческой энергии составляющей, которая необходима для возрождения и реализации серьезных литературных замыслов.
Йоссарян не мог не восхищаться манерой, с которой бывалая Мелисса и даже Анджела умели превращаться в нечто невидимое в присутствии его детей или Фрэнсис и Патрика Бич, безропотно отходя на задний план или бесшумно выскальзывая из палаты. А потом люди стали возникать из ниоткуда по чистой случайности; там оказался даже старый Сэм Зингер, хвостовой стрелок, навещавший своего здоровенного приятеля, больного раком, и их странный, чудаковатый приятель из Калифорнии с пухлым лицом и измученными глазами, приехавший, чтобы найти Йоссаряна, который имел доступ к Милоу. Там, в мистической ретроспекции, возвратившей его к еще одной извращенной галлюцинации, произошла даже феерическая схватка с тяжело раненным во время боевых действий, раненый был весь в гипсе и бинтах и назывался Солдат в белом.
Зигфрид, развивал свою аналогию Йоссарян, поспешал, чтобы разбудить Брунгильду поцелуем, а перед этим обзавелся кольцом, которое заработал убитый дракон, в тяжких трудах построивший вечную Вальхаллу для бессмертных богов, знавших, что и для них наступают сумеречные времена.
Йоссарян же поехал в такси и на уме у него было куда больше, чем всего лишь поцелуй для Мелиссы, которую он нашел практически одну в полутемном кинозале музея, где непрерывно крутили фильм о достижениях авиации. Но его так захватили мигающие старые ленты о первых авиаторах, что он полностью забыл о своих намерениях относительно Мелиссы. Заснятый аэроплан Линдберга был для него удивительнее любого космического аппарата. Мелисса тоже смотрела на экран с почтением. Малыш Линдберг, которому было всего двадцать четыре, летел по перископу, потому что обзор спереди был закрыт дополнительным топливным баком.
Вечером после обеда он чувствовал себя полностью разбитым после своего путешествия, да и их эротический репертуар был для него уже не в новинку, и он вовсе не жаждал секса. Если она и обиделась, то ничем не выдала этого. К его легкому удивлению, она уснула раньше него.
