Дэвид Митчелл - Облачный атлас
Но наше везение пока еще не выдохлос’. Другая рак’вина отозвалас’ на призыв первой, ей, но они были у входа в ущелье, а мы мчалис’ г’лопом через проход Верт’бри, опасаяс’ напороться на засаду, но этого не случилос’. То был чудом удавшийся побег на самой грани, ей, еще один такт у моего жилища, и эти конные Коны увидели бы нас и бросилис’ в погоню. Избегая открытых пастбищ на склонах Кохал, мы, шоб укрыться, поехали по краю леса, и лишь тогда я признался Мероним, шо сотворил со спавшим стражником. Не знаю, поч’му это так, но тайны, они просто-таки гноят тебя, шо зуб, если не исторгнешь их наружу. Она прост’ выслушала, ей, и никак меня не судила.
Я знал укромную п’щеру у водопада Маука и решил, шо именно там проведет Мероним последнюю свою ночь на Большом острове, если все выйдет так, как задумано. Была у меня надежда, шо Уолт, аль Коббери, аль еще какой коз’пас могли сбежать и прятаться там, но не, в п’щере было пусто, то’ко неско’ко одеял, к’торые мы, коз’пасы, хранили там для ночлегов. Начинал вихриться пассат, и я боялся за гребцов каяков, к’торые должны были отплыть с Мауи на рассвете, но холодно не было, и я не стал рисковать и разводить костер, то’ко не в такой близости от врага, не. Я омыл свои раны в заводи, Мероним тож’ помылас’, и мы подкрепилис’ тем, шо я взял в жилище Клуни, и комком слипшихся фиг, к’торый я прихватил в своем собственном жилище, когда возвращался за иконами.
Пока мы ели, я не мог не ’споминать вслух о своей семье, о Па с Адамом тож’, мне казалос’, шо если они живут в словах, то не могут умереть и во плоти. Я знал, шо мне будет отчаянно недоставать Мероним, когда она уплывет, вишь, у меня не было других друзей на Большом острове, кого бы еще не п’работили. Поднялас’ леди Луна и окинула с’ребристым-сочу’с’венным взором раз’ренные прекрасные Долины, и завыли динго, оплакивая умерших. Я недоумевал, где же теперь, когда женщинам Долин больш’ не придется вынашивать там своих бебеней, будут рождаться заново души моих соплеменников. Жалел, шо рядом нет Аббатиссы, к’торая разъяснила бы мне, шо и как, пот’му шо ответить на этот вопрос я не мог, и Мероним тож’ не могла. Мы, Предвидящие, сказала она через такт, верим, шо ’гда человек умирает, то он умирает безвозвратно.
Но как же душа? — спросил я.
Предвидящие не верят в существование душ.
Но разве не ужасно хол’дно умирать, если нет ничего после смерти?
Ей — она вроде как засмеялас’, но невесело, не, — наша правда ужасно хол’дна.
Вот тогда-то я и ’спытал к ней жалость. Души п’ресекают небеса времени, г’ворит Аббатисса, подобно облакам, п’ресекающим небеса мира. Сонми — она и восток и запад, Сонми — карта, и края карты, и все, шо за краями. Зажглис’ звезды, и я первым стал на стражу, но знал, шо Мероним не спит, не, она думала и ворочалас’ под одеялом, пока не сдалас’, не села и не стала смотреть на освещенный луной водопад. Меня самого жалили-язвили комары вопросов. Сегодня оказалис’ загашены огни и жителей Долин, и Предвидящих, заг’ворил я, так не доказывает ли это, шо дикари сильнее Цив’лизованных людей?
Это не дикари сильнее Цив’лизованных, вслух рассуждала Мероним, это большие количества сильнее малых. Смекалка давала преимущество на протяжении многих лет, как мой стрелятель дал мне преимущество возле п’ресыхающего пруда, но достаточное количество рук и умов однажды сведут это преимущество на нет.
Значит, лучше быть дикарем, чем Цив’лизованным?
А какие голые значения укрываются за двумя этими словами?
У дикарей нет законов, сказал я, но у Цив’лизованных людей законы есть.
На самом деле это глубже. Дикарь удовлетворяет свои потребности сейчас же. Он гол’ден, значит, будет есть. Он зол, значит, будет драться. Он разбух от семени, значит, выплеснет его в какую-ни’удь женщину. Он раб своего желания, и если желание прикажет ему, Убей, он убьет. Дикари — все равно шо хищные звери.
Ей, таковы Коны.
Ну шо ж, Цив’лизованный испытывает те же самые потребности, но он видит дальше. Он съест п’ловину своей еды, ей, но вторую п’ловину спрячет, шоб не голодать завтра. Если он зол, то остановится-подумает, из-за чего, так шо в следу’щий раз уже не разозлится. Он разбух от семени, ладно, у него есть сестрейки и дочки, к’торых требуется почитать, так шо он будет почитать сестреек и дочек своих братеев. Его желание — это его раб, и если его желание к чему-то его понуждает, он скажет ему, Нет, и не подчинится, не.
Ну так, спросил я снова, лучше ли быть дикарем, чем Цив’лизованным?
Послушай, дикари и Цив’лизованные не разделяются по племенам, аль верованиям, аль горным хребтам, не, каждый человек является и тем, и другим, ей. У Древних была Смекалка богов, но было и дикарство шакалов, шо и привело к Падению. У некоторых дикарей, к’торых я знала, билос’ в ребрах прекрасное Цив’лизованное сердце. Такие, может, есть и средь Конов. Их недоста’чно, шоб повелевать всему племени, но, кто знает, может, однажды? Однажды.
«Однажды» — надежды здесь наберется лишь на каплю.
Ей, но капля точит камень, так, помнится, отозвалас’ Мероним.
Когда моя подруга в конце концов уснула, леди Луна высветила причудливое родимое пятно прям’ у нее под лопаткой. Это было шо-то вроде крошечной руки, ей, головка с шестью отходящими от нее полосками, и пятно это в сравнении с ее темной кожей выглядело бледным, и я удивлялся, поч’му ни разу не видел его прежде. Укрыл его одеялом, шоб она не простыла.
Ну так вот, речка Маука, по-змеиному извиваяс’, текла вниз по темной Долине Маука, ей, она снабжала водой всего пять-шесть жилищ во всей долине, пот’му шо земля там не была друж’любной-солнечной, не. Ни в одном из этих жилищ не занималис’ разведением коз, так шо дорогу удушали ползущие растения и кусты с к’лючками, к’торые так и норовили вык’лоть тебе глаза, если за ними не уследишь, и пробираться по ней на коне было трудно. Через четверть мили я уже был яростно расцарапан, хотя прятался за спиной Мероним. Последним жилищем в верхней части долины и первым, в к’торое мы завернули, было жилище Святой Сонми, главой к’торого был одноглазый Сильвестри, выращивавший таро и овес. Молва полагала, шо он слишком, сильнее, нежели это естест’но, увлечен своими мног’численными дочерьми, и п’носила его за то, шо он не вносил справедливой доли в Общинные склады. По двору было разбросано постельное белье, и дочерей Сильвестри угнали, но сам Сильвестри никуда не делся, его отсеченная голова торчала на шесту, наблюдая за нашим приближением. Он уже пробыл там какое-то время и уже, вишь, зачервивел, и, когда мы подъезжали, жирная крыса забралась на шест и вгрызлас’ ему в единственное глазное яблоко. Ей, усатый дьявол заш’велил своим острым носом, глядя на меня. Как оно, Закри, не находишь ли, шо Сильвестри теперь привлека’льнее, чем прежде? Но я не обратил на него внимания. Из-под колпака печной трубы вырвалос’ кукареку, и я едва не свалился с коня; вишь, я подумал, шо мы попали в засаду.
Теперь у нас был выбор, распрощаться с конем и вскарабкаться на раскрошенный гребень над долиной Пололу аль же проследовать по тропе Маука вниз, к побережью, рискуя наткнуться на случайных Конов, подчищающих то, шо осталос’ после их набега. Убывающее время заставило нас выбрать второе, то есть остаться на коне; вишь, нам надо было добраться до Пальца Иката к полудню, а до него от жилища Сильвестри оставалос’ еще десять миль. Мы миновали жилище Голубой Капусты, а потом и Последней Форели, вишь, разведкой мы больш’ не занимались. Дождевые потоки отклонили нас от Кохал ниже в долину, но мы добралис’ до берега, никому не попавшис’ на глаза, хоть и видели свежие отпечатки копыт под пальмами с ножевой листвой. Океан в тот день на пруд не походил, не, но волнение не было таким сильным, шоб каяк с умелыми гребцами мог п’ревернуться. В отдалении ревели рак’вины Конов, и мне от этого было не по себе. В этом реве мне слышалос’ мое имя. Воздух был тугим как б’рабан, а я пренебрег своим вторым предсказанием и знал, шо мне придется заплатить за ту жизнь, к’торую я забрал и забирать к’торую не было не’бходимости.
Там, где каменистый берег поднимается к утесам Медузы, нам пришлос’ забрать в сторону, шоб ч’рез банановые рощи выехать на дорогу Пололу, к’торая ведет из самой северной долины к Ничейной земле, а п’том к Пальцу Иката. Дорога втиснулас’ меж двух грузных черных скал, и мы услышали свист, к’торый больш’ походил на человечий, чем на птичий. Мероним запустила руку под свою накидку, но, прежде чем она успела достать эту стреляющую берцовую кость, со скал спрыгнули стражники, по паре хищных Конов с каждой ст’роны. Четыре самодовольных арбалета нацелилис’ прям’ нам в головы с расстояния в неско’ко дюймов. А за каучуковыми д’ревьями я различил целый отряд проклятых Конов! Дюжина аль более всадников сидели в’круг навеса, и я понял, шо мы погибли так нез’долго до избавления.
