Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа
Андреа стоит, ошарашенная этим ураганом.
— Ты… все еще любишь… Карла? — заикаясь, спрашивает она.
— Живая любовь длится до самой смерти, но уменьшается и разрастается в такт менструальным циклам и смене времен года. Тебе кажется, что я говорю, как Ирена, не правда ли? Но я вовсе не столь загадочна. Мне нравятся слова, как и тебе, но я не люблю мудрить.
— Я понимаю, что ты говоришь.
— ПРЕКРАСНО! А теперь давай закажем еще по «Маргарите», а? Scusi! Pe r favore! Sei Margueritas![51] И меню десертов! Я хочу кое-что рассказать тебе. Карл не переставал любить Лувису. У любви несколько утроб, понимаешь? Иногда они голодны, иногда сыты. Мы с тобой ненасытны, так? У Карла же хороший аппетит, но… слишком чуткая совесть. Угрызения совести — словно загуститель в диетическом препарате. Насыщение наступает быстрее. Но не удовлетворение.
Маддалена глубоко вздыхает.
— Я видела Лувису не такой, какой ее видел Карл. Фотографии в альбомах выглядят по-разному в зависимости от того, кто на них смотрит. Кто-то смотрит на лица, кто-то на одежду, кого-то интересует задний план, кого-то мелкие безделушки. Карл видел в Лувисе изысканную смесь силы и скорби. Какой видела ее я — неважно. Я не знала ее. Карл жаждал ее более, чем отваживался. Меня он любил за то, что я — неиссякаемый источник. Потому что я была непохожа на Лувису. Когда ты находишь человека — полную противоположность того, кто, возможно, предал тебя, то кажется: это и есть то, что тебе нужно. Ты перестаешь верить в комбинации и забываешь цельное, благое зерно в том, кого любил. Ведь с Каспером все именно так?
— Мне кажется, я слишком сильно люблю его.
— Нет, Андреа… какие глупости! Слишком сильно! ХА! О, вот их и принесли! Grazie! Тебе четыре, мне два. Все по справедливости.
— Но…
— Андреа. Мне не нужно развязывать язык алкоголем. Это тебе нужно говорить. Мы обе пьем потому, что это вкусно. Разве я не права? За тебя, Андреа! О чем я говорила? Ах да. Слишком сильно любить — что за чепуха? Как ты думаешь, Гленн Клоуз в «Роковом влечении» любила слишком сильно? Нет! Она была ужасно одинока, ужасно! Кроликов варят не от чрезмерной любви. Кролика своего бывшего возлюбленного может сварить та, что НЕ ТЕРПИТ измены, предательства. Это не имеет ничего общего с ЛЮБОВЬЮ — разве ты не согласна, Андреа? Любить многих и много не опасно, а прекрасно. Ты любишь Каспера. Ладно, верю. Почему — глупый, ничтожный вопрос. Ты любишь его и ненавидишь его безмолвие, не так ли? И что же тебе делать? Вот это более интересный вопрос, причем вопросы часто бывают интереснее ответов. Существует множество бессмысленных ответов, нередко продиктованных страхом. Так о чем я?
— Что мне делать…
— Точно. Так что же тебе делать?
— Не знаю.
— Вот именно! Ты не знаешь! Разве этого недостаточно? Для начала?
— Ты чокнутая.
— Вот именно. ИМЕННО! Выпьем за мудрость безумия!
Они поднимают бокалы. Маддалена откидывает голову назад и фыркает так, что пряди волос разлетаются в разные стороны.
В темно-коричневой подвальной комнате
Андреа в прохладном подвале с коричневыми стенами. Спальня переделана в кабинет, большой стеллаж отделяет компьютер от уголка с телевизором, перед которым располагаются диваны с колючей розовой обивкой, раньше стоявшие наверху.
Воспоминание: Лувиса в этой комнате. Весенний день, с крыши капает, и девочка Андреа хочет, чтобы Лувиса отправилась с ней на улицу — смотреть, как тает снег, загорать на ступеньках крыльца. Обычно они так и делают. Ставят на поднос кофе, морс и печенье «Балерина», усаживаются, повернувшись лицом к теплу. Андреа зовет и зовет, но ответа не следует. Зовет Лувису — пусть и не очень громко, но в доме ни звука. Лувиса услышала бы даже во сне: у нее очень чуткий сон. Андреа спускается по лестнице, с сомнением переступая по темно-зеленому паласу: темнота сгущается с каждым шагом. Но вот спустившись по лестнице, в самом низу Андреа слышит… Это Лувиса: похоже, она плачет.
Андреа стоит в большой коричневой комнате и смотрит на Лувису, которая лежит на животе и плачет. Андреа стоит в непромокаемых штанах; по дороге к озеру она видела мать-и-мачеху, а теперь она смотрит на Карла, лежащего на кровати спиной к Лувисе. Андреа знает, что не должна стоять там, но не может сдвинуться с места. Карл спрятал лицо в ладонях, и Андреа хочется ударить его, крикнуть ему, что Лувису надо утешить! Карл поворачивается к ней. Смотрит в лицо Андреа. У него тоже заплаканные глаза, губы пытаются произнести ее имя: «Андреа». Она стоит еще мгновение, не отводя взгляда, затем отворачивается и топает вверх по лестнице. К солнцу, к капели. Пинает гравий. Андреа долго стоит на месте и пинает гравий, затем идет за угол собирать мать-и-мачеху. Ставит цветы в чашку с водой, берет бумагу и ручку: складывать буквы непросто, она не помнит точно — «е» или «и», но ей очень хочется, чтобы вышло красиво. «Маме».
* * *В прохладе подвала Андреа пишет длинные письма Юнатану. Описывает свою жизнь: что она делает, чего не делает, но хотела бы сделать. Вспоминает, как она переехала в Университетский городок, как бросалась к телефону, едва вернувшись домой откуда бы то ни было: «Привет, Лувиса, я проснулась, скоро буду печь блины с творогом и брусничным вареньем, мне немного грустно, я плачу, но скоро лягу спать, и все будет хорошо».
Ни слова о том, как она засовывает два пальца в рот, чтобы позавтракать еще раз. Ни слова о ночевках дома то у одного, то у другого парня. Рассказывать об удачно сданных экзаменах, о жестоких мальчиках, которые не перезванивают, обо всем интересном, что ее окружает — стоит лишь как следует оглядеться. Рассказывать об одиночестве, но ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО, а потом еще немного поплакать.
С Лувисой так легко плакать. Будто нажимаешь на play — такой у Лувисы голос: «Как ты, Андреа?» И печаль изливается водопадом, руки Лувисы ощупывают и очищают бездонное дно Андреа — ничего страшного, и трубка ложится на место, и слезы льются рекой, ведь кажется, что страшно. Может быть, снова позвонить Лувисе и рассказать, что она регулярно переедает? Андреа так и делает, и Лувиса внезапно становится ближе. Слезы вполне конкретны и вовсе не нелепы. Плач из-за ничего и из-за всего сразу. Плакать только потому, что тебе грустно, — этого недостаточно!
Андреа вспоминает руки Юнатана. Крупным планом. Пальцы, прикосновения которых делают ее взрослой, ласкают волосы, губы. Андреа щекотно, она смеется и отгоняет его руки. Она не помнит, каково лежать, чувствуя прикосновение пальцев Каспера. Видит их перед объективом, пытаясь снять его на пленку. Изображение получается темным, Андреа слышит усталый голос:
— Прекрати, Андреа.
Воспоминание: она сидит на лестнице и слушает скрипку Каспера. Медленно приближается к двери с непонятным ощущением внутри — возможно, это счастье, но тогда это слово было недопустимо. Произносить слово «счастье» было опасно, равно как и «радость», «желание». Вещи, опасные для хрупкого, болезненного организма. Лучше верить в то, что темнота удерживает его в равновесии.
Андреа помнит, что первое время с Каспером счастье все же невозможно было игнорировать. Поцелуи как в кино. Видеть себя со стороны, чтобы хватило смелости остаться. И все же неизбежно ощущать реальность происходящего. Рука Каспера на ее волосах. Рука Андреа у него на колене. Все было сложно, но не было ничего невозможного. Тогда. А что сейчас?
«Андреа, отношения невозможно окружить панцирем». Голос Эвы-Бритт в голове, в холоде коричневых стен. Как будто Андреа не может думать сама! Как будто она не знает, что такое любовь и что нужно делать, чтобы все было хорошо. Это еще не конец, еще не слишком поздно. Андреа видит, как Каспер убирает руку от объектива и изображение светлеет. Она слышит покашливание. Она слышит слова Эвы-Бритт: «Это похоже на ребенка, которого чрезмерно опекают. Что, по-твоему, выйдет из такого дитяти?»
Андреа — глупый ученик, который думает о своем, но пытается научиться, а в голове лишь мысль о том, как ей хочется, чтобы все ее любили.
«Из него выйдет что-то вроде меня», — отвечает она. Кажется себе болезнью. За окном пылает солнце. Андреа садится на пол и зовет Марлона, который тут же бросается к ней. Они сидят на зеленом паласе, там, куда не проникает голос Лувисы: слова о том, что Андреа забывает о трудностях. Но Андреа ничего не забывает! Она вспоминает! Она хочет вспом нить все, ибо только тогда она сможет понять, что произошло на самом деле, в чем был изъян, в чем ее изъян. Лишь вспомнив все, она сможет начать собирать новые воспоминания. Жить дальше, как говорится. «Забыть и жить дальше» — это ложь. Забытое будет подстерегать на каждом шагу, словно змеи или торчащие из земли корни. Валить с ног всякий раз, когда тебе будет казаться, что ты наконец-то встал на ноги.
