Алексей Зверев - Современная американская новелла. 70—80-е годы: Сборник.
— Дым, — простонал лейтенант. — Дым, сволочь!
Пол Берлин ощутил запах дыма. Он представлял себе его бархатисто-лиловый цвет, но не мог ни открыть глаза, ни разжать кулаки, ни распрямить ноги. Что-то крутило в животе, прижимало к земле, он не мог ни отползти, ни отбежать. Взрыва все не было.
— Дым, — тихо произнес Док, — один только дым.
Дым был красным, и все наконец стало понятно. Дым накрыл их всех — ярко-красный, густой, кислый. Он, как краска, растекался по земле, затем красной спиралью стал, лениво подниматься вверх по склону.
— Дым, — твердил Док, — дым.
Гнида Харрис плакал. Он стоял на четвереньках опустив голову и рыдал в голос. Оскар и Эдди не шевелились.
— Подловил нас, — бормотал лейтенант. Голос у него стал тонким, старческим, словно бы доносился из прошлого. — Мог ведь всех прикончить.
— Один только дым, — повторял Док Перет, — просто вшивая дымовуха.
— Этот ублюдок, захотел бы, всех нас тут к чертовой матери порешил бы.
Пол не мог пошевелиться. Он все ясно сознавал, испытывал некоторое смущение, хотя еще не стыд, слышал их голоса, слышал рыдания Гниды, видел, как тот стоит на четвереньках подле тропы, видел и красный дым кругом.
Но пошевелиться не мог.
— Нет, не хочет, — сказал Оскар Джонсон, вернувшись с белым флагом в руках. — Я честно старался, но болван даже разговаривать не хочет серьезно.
В сгустившихся сумерках семеро солдат решали, что делать дальше.
— Я ему все, что надо, сказал, но он ни в какую. Сказал, что он просто спятил, что его ждет смерть, а в лучшем случае — трибунал, и что с его отцом будет, когда узнает. Сказал, что, может, еще и обойдется, если он сейчас же бросит это дело и пойдет обратно. Всю песенку ему прокрутил, с начала и до конца. Не слушает.
Лейтенант лежал на спине с градусником во рту. Вид у него был хуже некуда. Эта война не по нему. Дряблая кожа висела на ослабших мышцах рук и шеи.
— Сказал ему все, как уговорились. Что это смех один, да и только, что все равно не выйдет у него ничего. И что нам уже надоело все это до чертиков.
— Ты сказал ему, что нам жрать нечего?
— А то. Ясное дело. Сказал еще, что он сам с голоду подохнет, что мы вертолеты вызовем, если на то пошло.
— А сказал, что пешком нельзя дойти до Франции?
Оскар ухмыльнулся. Его черное лицо было почти неразличимым в сумерках.
— Вот это я, пожалуй, и забыл.
— Надо было сказать.
Лейтенант положил под шею руку, чтобы дать отдых позвоночнику.
— Еще что? — спросил он. — Что еще он сказал?
— Все, сэр. Сказал, что у него все о’кей. Извинялся, что напугал нас дымом.
— Ублюдок. — Гнида все тер ладонями черный приклад винтовки.
— Еще что?
— Все. Он ведь такой. Все улыбочки, и несет всякую ересь. Справился, как мы себя чувствуем. Ну, я ответил, все в норме, только дымовухи перепугались, он стал извиняться, а я сказал, что, мол, ладно, ничего страшного. Что еще такому кретину скажешь?
Лейтенант кивнул, по-прежнему подпирая шею рукой. Некоторое время он молчал, принимая решение.
— Ну хорошо, — наконец вздохнул он. — Что у него есть?
— В каком смысле, сэр?
— Какое стрелковое оружие, — уточнил лейтенант.
— Винтовка его. Винтовка, немного патронов, и все. Я особенно не разглядывал.
— Штык или нож есть?
Оскар покачал головой.
— Я не видел. Может, и есть.
— Гранаты?
— Не знаю. Может быть, парочка есть.
— Прекрасно провел разведку, Оскар. Ничего не скажешь.
— Виноват, сэр. Только у него все хозяйство упаковано.
— Как же мне плохо.
— Да, сэр.
— Дизентерия льется из меня, как кофе. Что ты мне пропишешь, Док?
Док Перет покачал головой:
— Ничего, сэр. Только покой.
— Вот именно, — сказал лейтенант, — мне нужен покой. Отдых.
— Может, пусть себе идет, а, сэр?
— Отдых, — повторил лейтенант, — мне необходим покой.
Пол Берлин не спал. Он разглядывал травянистый холм, на котором находился Каччато, и старался представить себе подходящий финал.
Вариантов оставалось не так уж много, а после всего, что произошло, хороший конец примыслить было трудно. Не то чтобы невозможно, нет. Возможности еще все-таки были. Проявив храбрость и смекалку, Каччато еще может тихонько улизнуть, перебраться через пограничные горы — и тогда только его и видели. Пол Берлин попробовал представить себе, как это будет. Новые места. Ночные деревни, лай собак, у людей по мере того, как Каччато уходит все дальше на запад, постепенно меняется разрез глаз и цвет кожи, впереди — целые континенты, а война остается все дальше и дальше позади, и все дороги сходятся и ведут в Париж. А что, могло бы и получиться. Он представил себе множество опасностей, поджидающих Каччато, предательство и обман на каждом повороте; но представлялись ему и удачи, и жгучее ощущение одиночества, и новообретенная упругость тела, и знакомство с новыми странами. Кончатся дожди, высохнут и станут пыльными дороги, листва на деревьях будет меняться, будут на пути безмолвные дали, и песенные просторы, и красивые девушки в соломенных хижинах, и, наконец, венцом всему — Париж.
Может получиться. Шансов, конечно, совсем мало, но все-таки может получиться.
Потом дождь перестал и небо прояснилось — словно спала маска, и очнувшийся от дремоты Пол Берлин увидел звезды.
Они горели на своих обычных местах. И было не так уж холодно. Он лежал на спине, рассматривал звезды и вспоминал их названия, названия созвездий и лунных долин. Конечно, дело дрянь. Глупо, а все-таки жалко. Надо было идти не останавливаясь, сойти с тропы, переходить вброд через горные ручьи, чтобы смыть следы, зарывать отбросы, перебираться по деревьям с ветки на ветку, спать днем и идти ночью. Тогда бы еще можно было надеяться.
Ближе к рассвету он увидел костер — это Каччато готовил себе завтрак — и услышал легкие щелчки, словно сверчок застрекотал перед зарей — это Гнида щелкал предохранителем своей М-16.
Небо светлело кусками.
— Начнем, — негромко приказал лейтенант.
Эдди Лазутти, Оскар и Гарольд Мэрфи пошли в обход с юга. Док с лейтенантом, выждав немного, стали заходить с запада, чтобы отрезать путь к отступлению. Гниде Харрису и Полу Берлину выпало идти прямо по тропе.
Пол Берлин старался вообразить справедливый, но все-таки благополучный конец. Он смутно представил себе, что совсем скоро война достигнет апогея, а дальше уже — сущие пустяки. И исчезнет страх. Вся мерзость, все мучительное и чудовищное уйдет в прошлое, а будущее впереди будет если и не светлое, то хотя бы сносное. Он представил, что уже переступил эту грань.
Когда немного рассвело, Док с лейтенантом запустили красную сигнальную ракету. Она высоко взвилась над зеленым холмом, на мгновение зависла и взорвалась, разбрасывая веер искр, словно праздничный фейерверк. День Каччато — а что, так и есть. Такое-то октября 1968 года, года Свиньи.
Из рощи на южном склоне холма вылетели еще три красные ракеты — это давали знак Оскар, Эдди и Гарольд Мэрфи.
Гнида залез в кусты и быстро вернулся, торопливо застегивая штаны. Он был весь охвачен радостным возбуждением. Ловким движением он с лязгом снял винтовку с предохранителя.
— Давай ракету, и двинули, — сказал он.
Пол Берлин долго открывал сумку.
Он достал ракету, свинтил крышку, направил в капсюль ударник и резко вдвинул его.
Ракета рванулась вверх. Она пошла круто и быстро, поднимаясь все выше по плавной дуге прямо вдоль тропы, оставляя за собой грязный дымный след.
Зависнув на самом верху, ракета почти беззвучно взорвалась и рассыпалась над зеленым холмом снопом мелких ослепительных брызг красивого ярко-зеленого цвета.
— Беги, — прошептал Пол Берлин. Но этого было мало. — Беги, — повторил он громче, потом закричал в голос: — Беги-и-и!
Стефани Воун
Крошка Макартур
Я росла в семье военного. И голубя видела только мертвым, в виде горстки косточек на обеденной тарелке. Хотя мы были протестантами и чтили Библию, голубь не вызывал у нас сентиментальных чувств и мы не видели в нем символ мира — птицу, которая прилетела к Ною с оливковой ветвью, как бы возвестив: «Земля вновь зелена, вернись на землю». Когда мне исполнилось тринадцать, мы переехали в Оклахому, в Форт-Силл, всего за несколько недель до открытия охотничьего сезона. Отец — он любил по выходным дням повозиться с оружием — как-то в субботу сел за обеденный стол и распаковал металлическое устройство, называемое «самозаряжатель». Это был изощренный механизм, позволявший готовить боезапас для дробовика прямо на дому. «Сэкономьте деньги и получите удовольствие, — гласила этикетка на коробке. — Для спортсменов, которые предпочитают полагаться на себя!»
