Русалья неделя - Воздвиженская Елена

– Что ты, девка, ведь темень какая, ты погляди как ветер завывает нынче! Никак ненастье идёт.

А у Зиночки тяжело в груди, давит ей сердце, мочи нет, как заколдованная, всё в окно глядит, глаза горят как в лихорадке.

– Пойду я, бабонька…

– Да что с тобой?

Тут и рассказала Зиночка всё бабушке, про жениха невидимого, про встречи их вечерние, про камушки те с надписями. Охнула бабушка, да перекрестилась, бросилась ставни запирать, а после, как в избу вернулась, да дверь на засов закрыла, посадила она внучку супротив себя, и вот что она ей поведала.

– Жил в деревне нашей парень один, Володей звали. Моих годов он был. И вот полюбил он девушку одну, Василинку, а та ему не ответила взаимностью. Он уж и так и сяк кружил околь неё, та ни в какую. Ну не люб, что поделать, сердцу не прикажешь. А хороши оба – и Василинка, и Володя. Заглядывались на них противоположной-то пол, выбирай себе пару да семью строй. Ну Василинка так и поступила. Сошлась она с Анатолием, свадьбу сыграли. А Володя как с ума сошёл… И вот ведь что натворил – пришёл он на озеро в день свадьбы Василинкиной да и утопился. С той поры несколько раз девушки тонули молодые на нашем озере. И каждая вот про то же баяла, что и ты, про жениха невидимого, который зовёт за собой. Ложись-ка ты, дочка, спать, утро вечера мудренее, а там видно будет как нам быть.

Легли они с бабушкой спать. А за окном ветер воет, дождь полил, буря разыгралась, молнии даже сквозь ставни всполохами огненными избу озаряют, жуть… Зиночка в кровати мечется, уснуть не может. И всё бежать порывается к озеру. Бабушка над нею встала, слова какие-то шепчет, свечу зажгла перед иконами, комнату водою крещенской окропила. Мало-помалу забылась Зиночка тяжёлым сном и бабушка прилегла в своей комнатке.

А наутро как проснулись они, то увидели, что руки у Зиночки все в синяках, словно тянул кто её, а сорочка и постель тиной озёрной измазаны.

После всего заколотила бабушка дом, да и уехали они от греха подальше жить в город, к одной из дочерей, Зиночкиной тётушке. Там Зиночка и учиться пошла в училище, а спустя несколько лет и замуж вышла за парня хорошего. А дом на озере так и стоит по сей день с заколоченными ставнями.

В тихом омуте

Никто из нас не святой. Вопрос лишь в глубине, на которую нужно копнуть, чтобы найти твоих скелетов…

Давно эта история случилась. Домик тот на краю села стоял, на отшибе от других. Махонький такой, глянешь и подивишься, как и вовсе жить в таком, ровно игрушечный. А жили в том домике бабушка старенькая да внучка Верочка. Мама Верочки давным-давно в город сбежала с очередным своим женихом, оставив дочку на мать, да так и пропала, не было от неё никаких вестей. Любила она жизнь весёлую да разгульную, а маленькая Верочка только мешала ей. Так и стала девочка расти с бабушкой.

Шло время. Стала бабушка хворать, всё реже стали видеть её деревенские на улице, а после и совсем перестали.

– Лежит бабуля, – отвечала Верочка, горько вдыхая, – Ноги, говорит, совсем не держат.

Сердобольные деревенские женщины приходили навестить Валентину Никитишну, приносили кто оладьев, кто молочка парного. Но заботы у всех свои, постепенно и соседки перестали заглядывать. Тем более Верочка, такая молодчина, повсюду успевала – то на речке бельё полощет, то гусей с лужайки домой загоняет, то у двора метёт, то в огороде работает, то баню топит.

– Какая помощница у Никитишны выросла, – любуются бабы, – И за бабушкой смотрит и по хозяйству хлопочет!

Ни с кем девушка особо не общалась, в гости никого не водила, отвечала, что бабушка шум не любит, тяжело, мол, ей. Соседки привет передадут да гостинец порою, возьмёт Верочка, поблагодарит, а в другой раз от бабушки ответный привет передаст.

В один из летних дней ушла Верочка по ягоды, калитку на колышек заперла по деревенской традиции, чтобы гуси да коровы не зашли во двор, да огород не вытоптали. Вот в этот-то день и заметила Гавриловна, что жила ближе других к дому Верочки, что вроде как дымом тянет с их стороны.

– Батюшки, – всполошилась она, – Да ладно ли у них? Поди горят? А Верочка-то по ягоды ушла ещё с утра! Никитишна одна там лежит.

И всплеснув руками, помчалась Гавриловна, что есть духу к дому соседей. Вынула колышек из калитки, во двор вошла, огляделась – не видать огня, а дымом вроде пахнет. Поднялась по ступеням на крыльцо, в избу зашла. А Никитишны-то и нет там…

Да и не так, чтобы сейчас нет, а и вообще нет! Никаких следов. Будто и не живёт там бабушка – ни одежды, ни вещей каких, кровати заправлены покрывалами, подушки стоят горкой, ажурной накидкой сверху покрытые. А Никитишны нет. Оторопела Гавриловна и про дым позабыла. Обошла всю избу, тишина. Осмелев, заглянула в шкаф, и под кровати, и в чулан. Как есть – никаких следов, что в доме пожилая женщина живёт.

– Как же это, – забормотала Гавриловна, спускаясь с крыльца и останавливаясь у хлева.

– Погоди, дак ведь небось Верунька вернулась уже, да баню растопила, вот и дым я чуяла, вот и Никитишны не видать – в баню наверное Верунька её снесла. Только как она одна её дотащит?

Но всё же дошла Гавриловна и до бани, заглянула в предбанник – никого. Не топлена баня. Дверь нараспашку.

Совсем Гавриловна озадачилась. Неспешным шагом прошлась она по двору, завернула за угол. А за углом закуток был небольшой, глухой, между сараем да домом, сзади забор, за забором берёзы растут высокие.

Смотрит Гавриловна, а в том закутке вроде как могила, холмик земляной, вокруг цветы посажены и крест небольшой, деревянный стоит. Обомлела Гавриловна, страшная догадка пронзила её, ноги вмиг обмякли, тело сделалось словно ватное, да так и села она на те цветы.

– Ну вот и знаете вы теперь, что нет моей бабушки, – послышался сзади голос.

Гавриловна обернулась. Позади стояла Верочка.

– Верочка, дак как же это? И когда померла она?

– Да уж лет пять как.

Гавриловна прижала к губам концы платка.

– Как пять?… А, а почему же ты никому не рассказала, не похоронила по-человечески бабушку, на кладбище?

– А мне тут нравится, – улыбнулась как-то нехорошо Верочка, – Всегда бабушка рядом, а за могилой я хорошо ухаживаю, видите? Цветы вот посадила, крест поставила. Я ведь хорошая внучка.

Гавриловна всё не могла придти в себя от открывшейся правды:

– Верочка, дак не по-людски это всё. Надо бабушку захоронить на кладбище, батюшку позвать, ведь не отпетая она покоится.

– Да что вы заладили своё – на кладбище, на кладбище? – злобно сверкнула глазами Верочка, – Вам-то какое дело? Шли бы отсюда подобру-поздорову.

– Но ведь это бабушка твоя, которая тебя вырастила. Нельзя так.

– Нельзя? – Верочка взметнулась фурией, затряслась вся, – А ей можно было учить меня как жить? Правила свои навязывать? Попрекать меня мамкой моей? Мол я непутевая расту, вся в неё! А то и руку поднимала на меня, когда я помладше была.

Гавриловна медленно поднялась на ноги, не спуская глаз с Верочки, лицо девушки перекошено было ненавистью, щеки полыхали, а безумный взгляд блуждал по двору, словно выискивая что-то. Никогда до того не видели она милую и добрую Верочку такой. Пятясь, Гавриловна дошла до калитки, а после резко обернувшись, рванула со всех ног, несмотря на свои годы, припустила так, что потеряла где-то по дороге платок с головы.

Прибежав в свой дом и заперев дверь, Гавриловна накапала в щербатую чашку капель из флакончика, стоявшего на полке шкафа, а когда отдышалась и сердце в груди перестало прыгать, словно загнанный заяц, принялась размышлять.