Качели Ангела - Елена Воздвиженская

Качели Ангела

Елена Воздвиженская

Художник Игорь Валериевич Майков

© Елена Воздвиженская, 2021

ISBN 978-5-4498-0369-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Баюшки-баю…

– А всё оттого, что Настька-то ребёночка заспала! Всё оттудова ить и пошло, – потрясала рукой раскрасневшаяся с мороза Шурка, соседка, полная и краснолицая баба с громким голосом и всегдашней уверенностью в непреложности собственных умозаключений.

– Да тише ты, – зыркнула на неё мать, – Чего орёшь-то при девчонке?

А потом повернулась к дочери Аннушке:

– Ну, чего уши развесила? Ступай спать.

Аннушка, курносая, белобрысенькая девчонка лет девяти, единственная поздняя дочка у родителей, нехотя полезла на полати. На полатях было душно и жарко, пахло овечьей шерстью. Аннушка улеглась поудобнее на отцовом тулупе, и, сделав вид, что засыпает, вслушивалась в каждое слово Шурки. Слово-то какое необычное – заспала. И что оно интересно обозначает? По тому, как соседка вбежала, запыхавшись, в избу, впустив с собой густое морозное облако, Аннушка поняла, что дело неотложной важности и весьма любопытное. Шурка непостижимым образом завсегда узнавала все деревенские новости первой, а затем, словно сорока, разносила их по всем домам. Вот и сейчас видать принесла на хвосте что-то важное.

Мать пряла шерсть, бабушка сидела рядом и вязала носки отцу, Шурка встала перед ними, подбоченясь, отдышалась, отёрла с лица пот и принялась рассказывать, поглядывая спит ли Аннушка:

– Месяц уж прошёл, как Настька-то мальчонку своего заспала, а всё никак не придёт в себя-то.

– Жалко девку, – сказала бабушка, – Ить первый робёночек у ей. И такая беда. Уснула крепко. Молодая ишшо, неопытная. Подсказать-то некому, матерей уж нет ни у самой, ни у мужа Павлуши. Всё сами. Всё одни.

– Жалко, – кивала Шурка, таращась рыбьими глазками, в которых ни было и тени сожаления, и тут же тараторила дальше, – Маня видала, как Настя по избе ходит и пустой свёрток качает. Она было за солью к ней забежала, вошла в избу, а Настя и не отвечает, ну ровно не видит её, ходит по избе туда-сюда, да свёрток трясёт, а сама колыбельную поёт. Маня постояла, да и ушла ни с чем. А после уж Галка видала, ну ей Маня-то рассказала, так она пошла на другой день под окно подглядывать за Настей, и видит, как Настя зыбку пустую качает и разговаривает с робёночком-то, которого нет. Вот что творится!

– А вам и радость за чужим горем-то подглядывать, – с укором сказала бабушка, – Что неймётся тебе, Шурка? Своим бы делом занялась, чем за людской-то жизнью подсматривать да подслушивать.

Но Шурка не обиделась на замечания бабушки, во-первых, она была рада любому слушателю, а во-вторых, умом была небогата, чтобы умозаключения делать.

– Так я чо пришла-то, – продолжала Шурка, – Я ж сейчас пошла было половики выбивать, только повесила на забор, да вижу – Настька идёт. Б-а-атюшки, мои, в одной исподней рубахе, волосы всклокочены, босиком, ровно упокойница! Идёт, шатается, я её окликнула, а она не слышит, как пьяная бредёт. Ну а как за угол свернула, я к вам побежала.

– Ох, и дура ты, Шурка! – вскричала мать, вскочив со скамьи, – Что ж ты стоишь уж сколь времени, да языком мелешь, сорока ты бестолковая! Ведь Настя неладное задумала! Показывай куда пошла она, бегом!

И мать, накинув свою шубейку, нараспашку и как была простоволосая бросилась из избы. Шурка переваливаясь с боку на бок, засеменила следом. Аннушка соскочила с полатей:

– Бабонька, куда мама побежала? Мне страшно!

Бабушка прижала к себе испуганную внучку:

– Не бойся, милая…

А затем, вздохнув, добавила:

– А пойдём-ка и мы следом, как бы и вправду беды не приключилося.

Бабушка с Аннушкой наскоро оделись и побежали на улицу вслед за женщинами.

На улице было светло от яркого морозного месяца, который сиял, отражаясь в белых снегах, и огромных мохнатых звёздах, повисших в небе. Над крышами домов ровными струйками

поднимался кверху дым. Снег скрипел под валенками весело и звонко. Но Аннушке было страшно, сердцем чуяла она, что творится неладное.

– И что же такое заспала ребёночка? – всё не шло у неё из головы.

Бабушка схватила Аннушку за руку и они побежали к реке, по пути встретили Павла, мужа Насти, он искал жену.

– Павлушенька, Настя-то никак на реку пошла, – задыхаясь вымолвила бабушка.

Они побежали дальше уже вместе.

На подходе к реке, уже издалека, заметили они белое пятно на фоне тёмной полыньи, а рядом в ярком свете месяца, увидели они мамину шубейку.

– Господи, – бабушка прижала уголок платка к губам, – Нешто потопли?…

Павел, спотыкаясь и падая в снег, со всех ног ринулся к зияющей полынье, на ходу скидывая тулуп и валенки. В это время из полыньи показалась мамина голова и руки, сжимающие длинные тёмные волосы Настасьи, мама вытолкнула девушку на лёд, а сама начала хвататься за край полыньи, но сил выбраться уже не было. Голова мамы скрылась под водой. Бабушка упала на колени в снег:

– Никола, батюшка, скорый заступниче и помощниче, помоги!!!

Аннушка рыдала во весь голос.

Павел ползком подполз к Настасье и потянув за подол рубахи, одним сильным движением вытянул её на безопасный лёд. А затем извернувшись, нырнул в воду. Бабушка встала с колен и подбежав к Насте, стала растирать её и укутывать в свой тулуп, била её по щекам, перевернула на живот и хлопала по спине ладонью. Вдруг раздался страшный звук и Настю вывернуло рвотой, она открыла глаза, но ничего не понимала, её трясло крупной дрожью.

– Что ж ты удумала, девка?! Что удумала?! Себя погубить! Душу дьяволу отдать! Ох ты ж моя, горемычная.

Бабушка прижимала девушку к себе и, качая, будто малое дитя, плакала, глядя на полынью.

– Аннушка, беги в деревню, людей зови! – крикнула она внучке.

Аннушка бросилась исполнять приказ бабушки. А в то же самое время ползком от полыньи передвигался к берегу Павел, волоча за собой маму Аннушки.

Бабушка побежала навстречу, кинулась растирать и тормошить дочь. А спустя несколько минут навстречу им бежали с деревни бабы и мужики.

Прошло два года. На дворе было лето. Мама развешивала во дворе выстиранное бельё. Из-за плетня окликнули:

– Маменька, я вам вишни принесла. Мы вот с Ванюшкой набрали.

Молодая женщина с мальчиком месяцев трёх на руках, протянула через плетень блюдо с ягодами.

– Настенька, доча, вот спасибо, милая! – откликнулась мама, – Проходи, дай я на Ванятку полюбуюсь.

Настя вошла в калитку, мама оставив бельё, взяла на руки младенца, и поцеловав в чистый лобик, улыбнулась:

– Гляди-ко, какой славный он у нас. А не зря мы тогда с тобой ныряли, а доча? Вон какого богатыря ты родила.

И обняв Настю, добавила:

– А жизнь, доченька, она длинная, всяко бывает. Только помни всегда, что на всё воля Божия есть. И на жизнь и на смерть.

Когда зажигаются окна

Алёна стояла у запотевшего окна, по которому медленно стекали крупные прозрачные капли, и смотрела невидящим взглядом вдаль. Она прислонилась к стеклу пылающим лбом и слёзы, подобно каплям на окне, медленно и тяжело закапали с её ресниц, смешиваясь с водой на стекле.

Там, за окном, уже второй день шёл серый холодный дождь, затяжной и унылый, обыкновенный, в общем-то, осенний дождь. И при других обстоятельствах Алёна была бы ему даже рада. Она любила дождливую погоду. В такие минуты так легко писались её необычные картины. Вдохновение рождалось в музыке дождя, стучащего по крыше, и кисть, словно по волшебству, казалось, сама выводила на холсте причудливые линии, которые складывались затем, в удивительной красоты, неземные пейзажи. «Когда светит солнце, – часто повторяла Алёна, – всё вокруг уже понятно и чётко очерчено, все границы решены за тебя, то ли дело дождливый пасмурный день, он словно серый холст, для безграничного простора фантазии, бери краски и раскрашивай