Артем Черников - Все как у людей
— Короче, парни, такое дело. Я поговорил с юристом. Требуйте у судьи переноса слушания до заключения договора с адвокатом! Слышите, меня отпустили! Слушание перенесли на неделю! Судья так и сказала: наконец-то, говорит, хоть один грамотный нашелся!
— Эх, Федя, — говорю, — где же ты был вчера?
— Я был здесь! Откуда же я знал?
— Ладно, — сказал Илья, — спасибо. Но нас уже успели осудить. Теперь эта магическая фраза не поможет.
Федя ушел. У автобуса мерзли друзья. Мы через тонированные окна видели их зыбкие силуэты.
— Извините, — обратился я к полицейскому, — а можно выйти покурить? Пообщаться с друзьями?
— Конечно, — печально произнес он, — почему нет. Только недолго, пожалуйста.
Я вышел. Иванов и Кадлубинский смотрели на меня с тревогой.
— Да ладно, — говорю, — не ссыте. Двое суток я уже отсидел. Как вы нас хоть нашли-то?
— Бушма с вами сидел? — спросил Иванов.
— Да, — говорю, — был такой чувак.
— Мы его блог читали. Оттуда вся информация.
Федеральный судья Цветков вел себя так же, как до этого мировой. Он был вежлив, серьезен, благостен и глух.
— Куда, — спрашиваю, — мне садиться? В эту клетку?
— Ну что вы? — отвечает судья. — Туда сажают только уголовников! Вам же, как преподавателю, должно быть удобнее за конторкой.
Вот, думаю, этот хотя бы дело мое читал. Похоже, есть еще надежда. Но надежда снова оказалась напрасной. Все решения остались без изменений.
Когда я вернулся в автобус, позвонил Федя.
— Менты рядом? — спросил он шепотом.
— Да, — говорю, — рядом.
— Тогда отвечай, первое или второе.
— Что?
— Значит, первое — пол-литра коньяка. Второе — литр.
— Литр, — говорю, — то есть второе, конечно.
— Будет, — коротко ответил мастер конспирации.
Через десять минут менты открыли Феде дверь. Федя передал пакет с продуктами. Там были шоколадки, бутерброды и две полулитровые бутылки чая «Нэсти». Один из полицейских стал откручивать пробки, чтобы убедиться в том, что это действительно чай. Водитель пробасил:
— Да ладно, чего ты проверяешь? Пусть ребята сладенького поедят.
Таим образом у нас появился коньяк. Нам даже разрешили курить в автобусе, только, разумеется, не всем сразу. Выпивали медленно и со вкусом. Не знаю, что за бурду купил Федя на последние деньги, но вкуснее этого я никогда ничего не пил.
Уже в темноте нас привезли в спецприемник № 1. Интеллигентный мент передал меня лично в руки местной охране. Меня тщательно обыскали и облаяли. Оказалось, что собака Маруся надрессирована рычать на всех новеньких. Приземистое упитанное добродушное животное в поперечном сечении представляло идеальную окружность. Это я утверждаю как архитектор.
Меня оформили и описали личные вещи. Сопровождавший меня полицейский неожиданно протянул мне руку.
— Рад был познакомиться, — сказал он негромко. — Удачи.
— И вам того же.
Я ответил на рукопожатие и пошел получать комплект постельного белья. Увидев перед собой длинный коридор с множеством металлических дверей, я обернулся и крикнул седому вертухаю (по ощущению, начальнику):
— Извините, могу я попросить вас об услуге? Сейчас приведут моего брата Илью. У нас разные фамилии. Не могли бы вы подселить его ко мне в камеру?
— Как фамилия брата? — спросил седой.
— Иванкин.
— Значит, Илья Иванкин?
— Да.
— Маша! — крикнул вертухай. — В шестой есть еще места?
Глава девятая.
Кича
Как вы уже, конечно, поняли, я совершенно не разбираюсь в чинах и погонах. Для меня менты бывают «толстые с усами», «интеллигентные в очках» и «вертухаи, по виду начальники». В каких субординационных отношениях они состоят друг с другом, для меня загадка. Еще в школе я пытался запомнить, как соотносятся символы и звания, но не преуспел. А ведь оба моих деда были военными. Вот оно, тлетворное влияние мирного времени. Но к делу.
Передо мной открылась тяжелая стальная дверь. Я переступил порог и огляделся. Камера оказалась огромной, что меня поразило. Все, что я знал о тюрьме, ограничивалось строгим и нестрогим режимами. О заключенных, отбывающих срок по административным статьям, фильмы, как правило, не снимают. Первым делом я начал искать свободную койку. Двухъярусные кровати стояли плотно, и почти на каждой лежали матрасы со следами тюремной жизни. На одном из них я увидел несколько журналов, на другом — измятую простынь, на третьем — пачку печенья «Барни», на четвертом — еще два матраса и спящего человека. С одной из верхних «полок» мне навстречу спрыгнул худой сутулый парень в застиранной белой майке.
— Привет, — произнес он, протягивая руку. — Илья.
— Артем, — представился я.
— Политический?
— Полагаю, что да.
— Что там на улице? — спросил он с улыбкой.
— Холодно, — говорю. — Или ты о чем?
— Видел что-нибудь?
— Видел, — говорю, — девушку с плакатом.
— И что там написано?
— Там написано: «Свободу Навальному и…»
Я задумался, вспоминая фамилию второго. Что-то насторожило меня в облике собеседника. Какие-то смутные ассоциации заставили меня уточнить:
— Как твоя фамилия?
— Яшин, — ответил он.
— Вот, — говорю, — точно. Там написано: «Свободу Навальному и Яшину».
Яшин хмыкнул и вернулся на свою вторую «полку».
Минут через десять появился мой брат. Яшин снова ловко спустился на землю и представился.
— Аналогично, — ответил Иванкин и уверенно направился к свободной койке.
В общем, худо-бедно мы разместились. Я на койке Лимонова, Илья на койке Немцова. В спецприемнике эти имена еще не забыты. Постельного белья на всех не хватило. Выяснилось, что спецприемник никогда раньше не заполняли под завязку.
Думаю, что, когда человека «закрывают» надолго, хотя бы на пятнадцать суток, все дни, проведенные им в камере, сливаются в один. Все они однообразны и похожи друг на друга, как айфоны. Другое дело, когда срок заключения составляет всего один день. Тогда этот день превращается в неделю. До сих пор я сохранил ощущение, что провел в спецприемнике значительную часть жизни. Впрочем, может, так оно и было…
В основном, как выяснилось, здесь отбывают наказание «пьяные водители». Количество других правонарушителей незначительно. И коль скоро все мои сокамерники естественным образом (впрочем, что в этом естественного?) были разделены на «политических» и остальных, этих самых «остальных» мой брат в шутку прозвал «ворами». Он так и говорил:
— Похоже, воры (ударение на «ы») мне поганку решили завернуть. Накормили вчера несвежей колбасой.
В камере нас поместилось двенадцать человек: пять «воров» и семеро «политических». Из старой компании нас осталось трое: я, Илья и Зальцман. На этот раз наша перекличка выглядела так:
— Иванкин!
— Здесь!
— Черников!
— Здесь!
— ? — Вертухай смотрит в список и молчит. Потом переводит взгляд на Сашу.
Саша молча кивает.
— Ну все, кажется, на месте, — говорит вертухай с улыбкой. — Идемте на медосмотр.
Провести третьи сутки, ничего ровным счетом не делая, оказалось для меня обременительно. Поэтому я попросился работать на кухню. В связи с нахлынувшим потоком «гостей» поваров явно не хватало.
— Что? — спросил брат. — Крысятничать намылился?
— А чего, — отвечаю, — на хате весь день чалиться? На кругу с ворами дуплиться?
— Ладно, фраер, — говорит Илья, — остынь. Меня-то в долю возьмешь?
В общем, так мы с Ильей стали посудомоями.
Работать на кухне оказалось интересно. Во-первых, можно было заныкать какую-нибудь котлетку, чтобы съесть ее, скажем, утром вместо остывшей пресной каши. А во-вторых, кухня — единственное место, где можно встретиться и поговорить с обитателями всех без исключения хат. Дело в том, что жители разных камер никогда не пересекаются: ни на прогулке, ни в коридорах, ни в столовой. Единственные люди, которые видят и знают всех, — это менты и повара.
Я стоял на раздаче, выдавал миски, наполненные едой, просовывая их в низкое окошко. За стенкой Илья принимал у заключенных пустую посуду и мыл ее. Я взял очередную миску с макаронами и поставил ее на стойку.
— А в тюрьме сейчас макароны! — услышал я знакомый голос.
— Женя, — говорю, — Радист! Мать твою! Ты как?
Я высунулся из окошка, чтобы видеть его лицо. Радист сиял. Теперь он был похож на счастливого Челентано. Для полноты образа ему не хватало только больших солнцезащитных очков. Его рубашка была лихо расстегнута на груди. Он даже каким-то образом успел обзавестись трениками и тапками.
