Сулейман Файяд - Живой мост
— Зажги большую лампу, поставь в очаг котелок с водой. Ну, доктор, за работу…
Священник отошел в угол и стал раздеваться. Впервые в жизни я видела священника, снимавшего свое одеяние. Фигура его без рясы, с большим животом показалась мне смешной. Я едва не рассмеялась, но тут увидела, что он надевает медицинский халат, рыжеволосый также надел белый халат и разжег примус. Затем открыл свою кожаную сумку и достал из нее бутылочки, салфетки, вату, блестящий металлический автоклав. Но только тогда, когда он сказал мне: «Прими эту таблетку, ложись на спину и закрой глаза», до меня дошел смысл этих приготовлений. Мне будут делать операцию! Я испугалась… Потом подошел мой незнакомый товарищ и сел рядом, ласково погладил меня по плечу: «Не бойся, все обойдется! Тебе сделают укол, и ты не почувствуешь никакой боли. Я буду все время рядом. Когда ты проснешься, все будет хорошо».
— Марджана сейчас принесет чистые простыни, — сказал священник, — она будет здесь дежурить. Вода уже закипает. Пора начинать.
Открылась дверь, и вошла Марджана, низенькая, очень смуглая старушка. Она внесла белые простыни, расстелила их на диване и произнесла тоненьким детским голоском:
— Прошу вас, отвернитесь!
Марджана сняла с меня одежду и облачила в широкую белую рубаху без рукавов. Потом уложила на диван и прошептала, глядя на меня узкими черными глазами:
— Смотри на потолок и не волнуйся.
Она взяла мою обнаженную руку и стала гладить ее своими загрубелыми пальцами. Глаза врача ласково смотрели на меня. Рука моя задрожала в его руке, и что-то холодное коснулось моего тела. Меня трясло. Я слышала шепот отца Айяша. Потом перестала слышать, хотя губы его продолжали шевелиться. В руке врача блеснул шприц. Черты его лица в моем воображении слились с чертами лица Муина. Потом я почувствовала прикосновение чего-то холодного к уху: это отец Айяш подстригал мне волосы. Я попыталась поднять руки, но их держали Марджана и тот незнакомый товарищ.
Потом сразу наступило пробуждение. Сколько прошло времени? На другой день я узнала, что все кончилось благополучно. Извлечен осколок, и жизнь моя вне опасности. Незнакомый товарищ поил меня молоком, не разрешал разговаривать.
— Ты уже почти здорова, — сказал он, — через два‑три дня мы переправим тебя в Амман.
Анахид не успела закончить фразу. Дверь неожиданно отворилась, и вошла медсестра. Она спросила Бассама:
— У вас сейчас посетитель — журналист устаз Салах?
Тут ее глаза встретились с моими, и она смутилась, поняв, что именно я и есть тот, кого ищут.
— Да, я здесь! — отозвался я. — Кто меня спрашивает?
— Вас хочет видеть человек по имени Салим.
— Где он?
— Здесь, в коридоре.
Я встал.
— Что делать? Устаз Салим — это дядя той больной, о которой я вам говорил.
Тут Бассам, заметив, что к нам заглядывает устаз Салим, поспешил к дверям:
— Добро пожаловать! Проходите…
Я познакомил их. Потом уставился на Бассама и Анахид, не зная, что делать. Если я уйду сейчас с устазом Салимом, то, наверное, никогда больше не увижу Анахид. Я повернулся к устазу Салиму и, пытаясь выйти из неловкого положения, сказал:
— Садитесь, пожалуйста. Это мои друзья. Разрешилась ли наконец наша больная?
— Все будет в порядке, дай бог, — ответил устаз Салим, — начальник госпиталя просит тебя подписаться как свидетеля под документом о нашем согласии на операцию.
Я посмотрел на Анахид, потом на Бассама, пожал плечами и беспомощно улыбнулся:
— Что делать! Мне бы хотелось еще побыть с вами до того, как вы покинете госпиталь, и услышать конец истории. К сожалению, я буду занят в течение нескольких часов. За это время вы, вероятно, уже будете далеко.
— До конца истории осталось совсем немного, — произнесла Анахид, — я могу досказать в нескольких словах.
Она потупилась на мгновение, потом торопливо заговорила:
— На шестой день после операции пришли незнакомец и рыжеволосый врач. Они постучались ко мне очень рано, я еще спала.
— Собирайтесь! Через час вы с Марджаной уедете!
Анахид посмотрела на Бассама и устаза Салима, который слушал ее рассказ, ничего не понимая.
— Марджана принесла мне мужскую одежду, — продолжала Анахид с улыбкой, — сказала: «Надень этот костюм, так надо. Я тоже поеду с тобой и с нашим старшим братом». При этом она указала глазами на незнакомца.
В серых блестящих глазах Анахид засветилась грусть.
— Я не забуду прощания с отцом Айяшем, который сказал: «Мне хотелось бы, дочь моя, вручить тебе очень ценную вещь. Но не сейчас. Я сохраню это сокровище и когда-нибудь… когда-нибудь…», я догадалась, что он имеет в виду мои отрезанные волосы, и хотела сказать, что я очень благодарна ему. Но незнакомый товарищ торопил нас: «Быстрее, быстрее… Машина у ворот, на виду у всех любопытных».
Я поспешила обнять отца Айяша, поцеловала ему руку. С влажными от слез глазами он погладил меня по голове: «Да благословит тебя бог, дочь моя… Счастливого пути!»
Анахид привстала с постели и, пожав руку мне и устазу Салиму, сказала с улыбкой:
— И вас пусть благословит бог! Я задержала вас. Уверена, что все будет благополучно и вас ждет радость. Счастливого пути в жизни и вам!
АБУЛЬ-МУАТИ АБУН-НАГА
(Египет)
ТОТ, КТО ОТВЕЧАЕТ
Перевод В. Шагаля
РазговорчикиОни быстро расправились с курицей, которую принес сержант Ахмед из родной деревни. Уж такой у них обычай: вернулся из отпуска, изволь всех угостить. Так было и сегодня. Клочком газеты, только что служившей скатертью, капрал Авад вытер руки и, бросив на землю скомканную бумагу, сказал:
— Ну вот и кончилось наступление!
— Что ты! — возразил Махмуд. — Оно еще только начинается!
У Махмуда не было воинского чина, но его веселый характер приносил ему популярность, какую не заработаешь никакими чинами. Шутливо нахмурившись, он подхватил с земли куриную косточку, прицелился и попал в придорожный камень. Что тут только началось! Солдаты как с ума посходили. Поражая видимые и невидимые цели, во все стороны полетели остатки курицы и скомканная бумага.
Бекр, призванный в армию из университета аль‑Азхар[3], стал нараспев читать известную всем притчу: «Возьми четырех птиц, поверни их так, чтобы они смотрели на тебя, и посади по одной на каждую горку, а затем позови их к себе. И они бросятся наперегонки к тебе, доверься аллаху всевышнему!» Голос его звучал громко и торжественно.
— Но только не эта курица! — заметил ехидно Махмуд. — Она‑то уж наверняка не бросится к тебе, прикажи ей хоть сам командир батальона!
Тут вступил в разговор сержант Ахмед — взводный философ. Никто не знал, почему его так прозвали. То ли потому, что он закончил философское отделение университета, а может быть, оттого, что редкие замечания Ахмеда, перемежавшие его вошедшее в поговорку молчание, всякий раз вызывали ожесточенные споры.
— Слава богу, эпоха чудес кончилась, — изрек Ахмед на этот раз.
— Кончились чудеса, говоришь? Одни закончились, другие начнутся, — выразил свое несогласие Авад — инженер, призванный одновременно со всеми. Его хлебом не корми, дай поспорить. Стоит Ахмеду что-нибудь сказать, Авад тут как тут. И сейчас он не преминул перейти в контратаку:
— У каждой эпохи свои чудеса!
— Чудеса — это нечто невероятное, так ведь? — не остался в стороне от спора и шейх Бекр. — Вот аллах и выявляет чудеса через всякого рода несоответствия.
— Наш век — век чудес, — философски заметил Авад. — И вот что интересно: чудеса эти не просто что-то необычное, это, скорее, возможное…
— Возможное, похожее на невозможное, — перебил Авада язвительный Махмуд. — Скажем, если достопочтенный шейх Бекр доставит нам из своей деревни курицу, похожую на ту, что мы сейчас прикончили, — это и будет чудо!
— О неблагодарные глупцы! — взревел задетый за живое шейх. — Сжираете все подчистую, а потом еще хаете. Забыли кролика, которым недавно отравились? Что я могу сделать, не дают мне отпуска, да и только, два месяца уже прошло! — сдался он под конец. И спросил у Ахмеда умоляющим голосом:
— Ну ладно, расскажи, как дела в деревне.
Несмотря на дружелюбный тон Бекра, Ахмед не спешил с ответом. Он молчал, думая о том, почему, как только прозвучал этот вопрос, на лицах его фронтовых друзей тотчас появилось хорошо знакомое ему горестное выражение. Всякий раз, когда кто-нибудь из них возвращался из дому, повторялась одна и та же история. Спрашивали по-разному, но вопрос — вопрос оставался тот же: ну как там, в деревне?
— Все хорошо, все в порядке… Все живы‑здоровы и шлют вам приветы… — заговорил он наконец. Ответ прозвучал, словно заученный урок. Ахмед уже привык отвечать на этот вопрос машинально, думая совсем о другом. Дома, в деревне, он отвечал то же самое, когда его спрашивали: «Скажи, как у вас там, в армии?»
