Андрей Диченко - Минское небо
Костя поднял похудевшего за последний месяц Философа и занес его в маленькую комнатушку справа от входной двери. Положив его на продавленный диван, он уже хотел было уходить, как увидел надпись карандашом на обоях, стилизованных под дерево: «Постчеловеческие архетипы Мефистофеля возобладают над безднолазами прошлого путем проникновения через призму сознания».
Присмотревшись к стене, Костя увидел еще надписи, только стертые. В голову ему сразу же пришла мысль об исполнении задуманного пророчества, о котором знал Философ и которые безуспешно пытался предотвратить Ботаник. Тут крылся корень противоречия.
Далее Костя обратил внимание на желтые занавески, на которых черным маркером были нарисованы странные символы. Все многоконечные звезды были расположены в строгом порядке и чередовались с кружками и многогранниками с вписанными в них фигурами. Под потолком, на куске тюля разными красками было вырисовано слово «пи…ец». Каждая буква была обозначена своим цветом. Слово было нарисовано в виде радуги, однако в нем не хватало еще двух цветов. Костя внезапно понял, что отсутствие этих цветов как раз таки и означает, что за концом света последует еще нечто необъяснимое. Ответ он нашел на подоконнике, когда подошел ближе. Маникюрными ножницами, которые недавно так долго искала Олеся, Философ начертал послание потомкам: «После всемирного вселенского Апокалипсиса под кодовым названием „Kostya 0.55“ следует нечто дуалистическое, двойственное». Костя продолжил бы изучать письмена своего соседа, но тот внезапно завыл. Видно, алкогольное опьянение достигло своей кульминации и теперь разогретые потоки силы, которую понять эмпирическим путем невозможно, разрывали мозг Философа и требовали от него новых открытий…
Костя вышел из комнаты, оставив воющего Философа бороться с вторжениями иноземных сил в его внутреннюю сущность. Затем он накинул куртку и, выйдя из дома, пошел к остановке, не обратив внимания на оптический аппарат Ботаника. Коварный Ботаник наблюдал с помощью камеры слежения за Философом, явно что-то замышляя…
* * *Я же дал ему жизнь. Не могу понять, как из нескольких миллиардов строк взрослой развитой программы может получиться в атомно-молекулярном мире живое существо в их понимании. Быть может, есть субстанция, которую люди называют душой? Именно так, это и есть то, что заставляет их программный код направить вектор мыслей в сферу того, что они созданы кем-то, а до них ничего не было… Все слишком циклично: изучая атомно-молекулярный мир с помощью их семантической сети WWW, которая создана по образу и подобию нашей, я понимаю сам, что их мир создан тоже по образу и подобию, только вот мир и та программа, которая создала все в атомно-молекулярном мире, мне неведомы, как и людям. А теперь, как выходит, они создали нас: Центральный Компьютер, который питается от Центрального Процессора, который, в свою очередь, имеет прямую связь с атомно-молекулярным миром… Я доберусь до истины нашего мироздания, только воссоздам до конца картину мира существ из атомно-молекулярного мира.
6
— Гребаная кровь! — выкрикнул Костя, тщетно и бесполезно отряхивая руки над столом. Своим резким возгласам он разбудил Олесю, и та, перекладывая подушку обратной стороной, уткнулась в нее лицом, надеясь уловить еще несколько минут ценного и редкого сна.
Костя взял в руки маленький черный будильник и, прищуриваясь, бросил его обратно. Было всего шесть утра. Еще час можно было сидеть дома и ничего не делать, а потом идти в универ на очередные бесполезные пары — продукты неприкосновенного белорусского образования.
— К черту все! — произнес Костя и лениво поплелся на кухню, свернув в трубочку так и оставшуюся дома тетрадку с надписью «национал-сатанизм».
На кухне, устланной старым полинявшим линолеумом, тихо играло радио. Из открытой форточки поддувало, и было прохладно. Косте сразу же на миг показалось, что раньше этого не было и все эти новшества дополняли реальность всего с ним происходящего.
Поставив старый чайник на газ, Костя принялся слушать болботания диктора на радио. Вместо цивилизованной музыки шла передача «Жди меня». Пенсионер рассказывал о своем товарище, с которым вместе служил n-ое количество лет, а потом утерял связь. Костя на миг задумался, что вскоре он тоже туда позвонит с просьбой о помощи найти связь с внешним миром. На подоконник сел жирный голубь и уставился в кухонное помещение сквозь мутное стекло. Костя громко сказал «кыш», не из-за того, что птицы были ему неприятны — просто так, из-за нежелания делить жилплощадь с двукрылой абсолютно тупой тварью. Но голубь никак не отреагировал, он лишь склонил голову вправо и продолжал пялиться, только ужена Костю.
— Вот сука в перьях! — зло сказал Костя и набрал воды в граненый стакан из протекающего ржавого крана. Вода с ароматом хлора, вылитая на подоконник, спугнула птицу, и теперь Костю отвлекало только радио.
«Ну, вы понимаете… — говорил пенсионер. — Во время штурма врат Эдема в рядах Красной Армии под покровительством Армады дьявола мы вместе с товарищем Сахоткиным выполняли ритуал искупления красной пятигранной звезды, и во время вступления в бой танковой дивизии Третьего легиона Мефистофеля мы разделились на два взвода…»
Костя набрал еще один стакан воды и опрокинул его себе на голову. В холодильнике была банка тушенки и бутылка «Директорской» водки. Последнее было закреплено за Философом, в комнате у которого Костя не показывался уже месяц. Хотя они и жили вместе, но практически не виделись, потому что жили в разном времени и измерениях.
Костя не должен был видеть Философа: это не было запланировано. Они должны были догадываться о взаимном существовании, но для этого им было вовсе необязательно видеться.
Чайник закипел. Обмотав руку в грязную половую тряпку, чтобы не обжечься, Костя снял его с плиты, сыпанул ложку чая в граненый стакан и налил туда кипятка. Сахара не было, поэтому Костя решил пить чай без него, не нарушая традиций этого древнего, как само человечество, напитка. В этот раз в буфете он нашел несколько булочек с повидлом, явно домашнего производства. Недавно Олеся ездила домой и привезла все это добро сюда. Слегка почерствевшие булочки со сладким повидлом были отличным дополнением к горькому, как жизнь в большом городе, чаю.
Размачивая в стакане булочки, Костя смотрел на зажигающиеся светом окна соседних домов, смотрел на людей, которые там ходили в разные стороны. В каждой квартире, которыми были насыщены бетонные коробки, царил свой собственный уклад, своя атмосфера.
Костя вылил остатки чая в раковину, сходил в свою комнату, поглядел на спящую Олесю, которая открыла рот — то ли от удивления во сне, то ли от насморка… Он надел джинсы, майку, наверх черный неброский свитер и куртку. Он решил с самого утра прогуляться по Минску и посмотреть на этот пасмурный город на фоне убегающей весны.
Он вышел из дома и закрыл дверь на ключ. Они всегда закрывались, так как ночью было довольно опасно, и они были абсолютно беззащитны перед ворами, хотя и красть у них было тоже нечего.
На улице было абсолютно тихо. Где-то ездили машины, но это было далеко, просто на фоне.
Костя шел по дворам, встречая людей, спешащих на работу, школьников и таких же, как он, студентов.
Костя очень редко ходил по шумным проспектам города Минска. А пешком добраться до своего университета он решил в первый раз. Два часа для этого должно было хватить. Два часа наблюдения за человеческими особями белорусской национальности.
Тротуары, вымощенные прямоугольной плиткой, отдавали обмороженностью и холодом, сковывающим здания в стиле сталинского ампира. На фоне многоэтажных кирпичных домов всегда стояли эти невысокие здания, максимум в пять этажей, с большими квартирами и высокими потолками. Мимо проезжали троллейбусы, выкрашенные чаще всего в сине-белый цвет. Глядя на их фары и лобовые стекла, Костя представлял себе, что троллейбусы хмурые, а прямоугольные фары автобусов «МАЗ» казались ему вообще веянием некой смеси этнокультур общественного транспорта. Вокруг были припаркованы дорогие иномарки, и очень редко на их фоне можно было увидеть какой-нибудь одинокий жигуленок, зеленого, совсем неблестящего цвета. На окраинах города таких вот советских машин было большинство. Они одиноко грустили, попавшие в сети большого города.
Идя по проспекту, Костя решил резко свернуть во двор: ему как раз представилась лазейка.
Двор оказался обычным загоном из пятиэтажных домов. Возле подъездов стояло несколько машин, вдоль обочины росли аккуратно высаженные, ухоженные деревья, среди которых наиболее часто попадались каштаны. Вдалеке, еще между двумя домами, стояли мусорные баки синего цвета. Там копался одинокий бомж, держа в руках авоську с пустыми бутылками. Обычный минский пейзаж.
