Андрей Диченко - Минское небо

Андрей Диченко

«Минское небо»

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

Посвящается Ярославе Голянтовой

Предисловие

В помещении было темно и сыро. Изредка весь этот мрак рассекали странные цветные огоньки, загорающиеся на одиноком оборудовании и сигнализировавшие отсутствующему оператору о чем-то.

[Command START]

Ок. In progress…

Semantic Net 3.0 active

Central processor active

System enabled[1]

[Центральный процессор]: в секторе 445 неправильный алгоритмический ход

Doctor Bew installing[2]

Doctor Bew enabled[3]

[DISABLE DOCTOR BEW][4]

[ERROR][5]

[Центральный процессор]: в секторе 445 обнаружена нестабильная программа

Command DELETE

[File not found][6]

?

Цифровая подпись: Kostya 0.55

Location: not found[7]

[Центральный процессор]: total reboot![8]

All systems ready. Total reboot in progress[9]

Сектор 445 поврежден. Отправить отчет об ошибке.

ОК.

Над Минском сгущались тучи, и в небе как будто витало само пришествие глубокой грусти. Облако за облаком накрывало столицу, которая вот-вот была готова расплакаться в первых сентябрьских каплях еще теплого, но до боли противного дождя. Минск был готов впасть в истерику, со своими широкими улицами, людными площадями и марионеточным метро, обособившимся от всей столичной суеты.

Парень стоял посреди Октябрьской площади и разглядывал чудные и грациозные немые облака. Недавно, вот так же глядя в небо, он видел в этих сгустках застывшего пара самые разные гримасы человеческих лиц, чьи обладатели живут собственной жизнью на высоте сотен метров.

Постояв еще с минуту, он огляделся по сторонам. Вокруг, в основном, гуляла молодежь, разговаривая между собой и улыбаясь; чуть дальше, возле мавзолея, звавшегося «Дворцом Республики», дежурил бдительный наряд ОМОНа. Рыцари справедливости и порядка сурово разглядывали прохожих и, бывало, с неким ведомым только Косте оскалом оглядывались.

Костя вернулся с первых пар в университете. Он был рад, что, наконец-то, сбылась его мечта, и он оказался в Минске. Сейчас он сядет на автобус номер 100 и доедет до Института культуры. Потом он пересядет на 59-ый троллейбус и уедет на улицу Могилевскую, где они вчетвером снимали квартиру.

Это были первые дни сентября. И в эти же неприступные и многообещающие дни пошел дождь, нагло сменив теплый воздух и обстановку влагой бунтующего неба.

КОСТЯ

1

Проснулся. Полный отстой. Не соответствует минимальному жизненному уровню, как сказал бы Ботаник. Еще темно — следовательно, раннее утро. Можно спать дальше, но я не могу. Не хочется.

Минус три, за окном мороз. Вот черт, а у меня только летние кроссовки. Ничего, натяну на ноги носки потеплее, и все будет хорошо. Не в первый раз у меня так происходит.

«Когда же я уснул?» — глупый вопрос, заданный от нечего делать ранним утром. А уснул я, по-моему, с первой электричкой осиповического направления. Значит, всего пару часов назад. Спать почти не хочется, только непреодолимая тяжесть под глазами и привкус мятной жвачки во рту.

Почти все хорошо. Все ОК. Very nice,[10] млин.

Я скидываю с себя одеяло и босиком, по холодному и скрипучему полу иду на кухню. На своем полосатом и дырявом матрасе ворочается и невнятно говорит про себя Олеся. Та самая Олеся, чье лицо я вижу практически каждое утро в допотопной съемной квартире в Октябрьском районе.

Олеся спит. Олесе на вторую пару. У Олеси красивое лицо. Она была молодой красивой девушкой, полной энергии и святости. Мне она нравилась больше всего с самого утра, когда ее продолговатое личико было слегка припухшим и помятым, вероятно, из-за прохождения стадии возврата из мира снов в серый мир. Именно утром она была такой же, как и ее душа, слегка сонной и не совсем осознающей серьезность своих действий… Еще каждое утро мною овладевает странное чувство, что ее раньше никогда с нами не было.

В другой комнате по соседству, отделенной старой деревянной дверью, выкрашенной в белую дешевую краску, живут еще два человека[?] — Философ и Ботаник.

Один вечно пьяный, а другой всегда с книжками, в которых и проводит девяносто процентов своей жизни. Читает свои книжки и вечно всех достает своими научными изысками. Он и Философ — они как будто две стороны одного чего-то целого и непонятного, но родного каждому из нас. Разумеется, оба еще спят. Так рано просыпаюсь только я, и, следовательно, моя мозговая деятельность начинается первой. Чуть позже проснутся они.

Кухня. Я сразу лезу в холодильник с маркировкой «ЗИЛ». Громадина еще та, но, кроме старой сухой коричневой морковки и нескольких подозрительных сосисок, там ничего нету. Стоял еще и белый пакет со скисшим молоком, но остатки разума не позволяли мне глотать содержимое образовавшегося там биологического оружия.

Я повернул один из тумблеров старого радиоприемника и — «о чудо!» — донеслись звуки из веселенькой песни про любовь, примитивные, в отличие от самого чувства, до сих пор достоверно не изученного, как и влияние музыки на человека.

Алюминиевый чайник. Я точно не помню, его кто-то привез или это архаическое изобретение было в этой дыре изначально, на первом проценте процесса нашего заселения и адаптации в этой местности.

— Доброе утро, Беларусь… — говорю я радио, хоть оно и немое, как большинство среднестатистического населения нашей республики. Это так, чтобы горло прочистить после недолгих, но мучительных сновидений.

Вода закипает, а я ем сырую сосиску, вглядываясь в темноту пугающего коридора. За ним две комнаты — а там люди. 4 человека включая меня. И все студенты разных университетов, элита и будущее многострадальной обожженной страны. Элита — это вроде бы те, кто должен всем этим заправлять… Нет, это не мы, скорее. «Элита» гоняет на черных дорогих машинах и не живет на квартирах с ЖКХ из первых советских пятилеток.

Сырые сосиски есть куда приятнее, чем вареные. Они бодрят. Сок их содержимого холодной жирной пленкой покрывает горло, и в нем начинает мягко першить, как после попойки самогоном. Олеся всегда мне твердила, что так, типа, делать нельзя. Отравиться можно. Однако я всегда (как и она, впрочем) все делал на «авось пронесет». Может, в чем-то я был экспериментатором, по крайней мере, мир заставлял нас идти на эксперименты. И все же я был ничем не лучше всех остальных в этой холодной квартире.

Когда я налил в синюю кружку с рисунком Базлайтера кипяток, то в коридоре послышались мягкие и ритмичные шаги. Проснулась Олеся. Тоже рано. Она в бежевом халате прошла по коридору, сверкнув взглядом голубых глаз, и скрылась в ванной, едва успев мне кивнуть головой и тем самым пожелать доброго утра. Я тоже кивнул. Она этого не видела, но знала, что сделал я именно это (просто напросто, больше никто этого сделать не мог по простой причине отсутствия). Кроме шипения воды в чайнике на неостывшей плите, послышался схожий шипящий звук водопроводного крана. Точнее, это было скорее гудение, чем шипение. Нам бы давно не мешало пригласить в дом сантехника, да только, пока тут все не утонут, этому сбыться, чует сердце мое, не суждено.

Я металлической ложкой бью и мешаю заварку в стакане, чтобы быстрее заварилась, иначе опоздаю в университет. А первой парой у меня дикий преподаватель по «Правам человека», в случае опоздания просто выгонит меня из аудитории, и потом зачет ему сдавать будет крайне тяжело. Он личность известная в нашем универе, да и за его пределами. Из категории тех, кто думают, что их предмет самый важный во вселенной и что студенты там должны знать все наизусть о Великой хартии вольностей и прочей никому не нужной доктрине справедливости в современном мире, управляемом хладнокровной технократией. В белорусской системе образования я разочаровался спустя нескольких недель жизни в нашей любимой столице.

Пошарив по полкам, сахара я не обнаружил, поэтому всю горячую жидкость пришлось выпить в ее горьком виде. Сплюнув в раковину попавшую в рот черную заварку и вылив туда же остатки чая, я пошел обратно в комнату, краем глаза узрев в дверном проеме согнувшуюся Олесю, которая, по всей видимости, умывалась.

Пошарив в деревянном шкафу, я достал синие джинсы, слегка зеленые от грязи у пят, но вполне чистые для походов в «землю обетованную». Под ними была красная майка, а мешковатый свитер серого цвета я нашел на стуле, что стоял впритык к моей кровати. На стул я обычно складывал носки и майки. Как там оказался свитер, я не помнил, да и не утруждал этим свой мозг. Глубоко вздохнув, я со скрипом открыл форточку, впустив прохладного осеннего воздуха с улицы в наше одинокое четырехстенное пространство. Так будет лучше. Пусть проветрится минут десять. Потом в комнату придет Олеся и закроет форточку, и, укутавшись одеялом, она положит несколько тетрадок в свою сумочку и тоже пойдет на учебу. Может быть, ближе к обеду, мы пересечемся где-нибудь в метро или на проспекте Независимости. Она, как всегда, поздоровается, улыбнется и попросит сигарету. Я не стану ей отказывать.