Михаил Лифшиц - Почтовый ящик
– Откуда деньги-то?
– Родители дали.
– Не, денег не надо, – не очень твердо отказал Сережа.
– Возьми, я от чистого сердца, – Таня протянула Сергею пачечку двадцатипятирублевок.
– Ладно, спасибо, я потом отдам.
– Отдавать не нужно, спасибо, что взял. Это означает, что ты считаешь меня другом… – расчувствовалась Татьяна. Она смотрела на себя со стороны и очень себе нравилась, что она такая взрослая, такая благородная, мудрая и щедрая.
Этот разговор оставил у молодых людей очень теплое воспоминание. «Смотри, Танька – человек, – думал Сережа. – Помощь предложила, денег дала и особо не навязывалась. Видно, у Таньки только оболочка идиотская, а натура добрая и преданная».
А Татьяна была рада, что вела себя так умно и сдержанно. Когда родители сказали, чтобы она предложила Сереже сопровождать его на похороны родных, Таня категорически отказалась. У нее были планы на эти дни. В книжном магазине на Кировской выступал поэт Андрей Вознесенский, и Таня непременно хотела побывать на этом выступлении и передать Вознесенскому свои стихи. Самое удобное мероприятие для передачи стихов как раз встреча с читателями. А у Тани появились такие хорошие строки, что настоящий поэт если бы их прочитал, то мимо бы не прошел. Например, вот эти, посвященные французскому летчику, писателю и аристократу Антуану де Сент-Экзюпери:
Я тебя приручила. Но где же ты сам?Чтоб могла бы припасть я к твоим ногам!Знай же, что где бы ты ни ходил,Ты меня приручил, ты меня приручил!..
Таня всегда плакала, когда читала это свое стихотворение. Целый месяц она ожидала встречи с Вознесенским, а тут родители говорят, что надо куда-то ехать. Она ответила родителям, что человеку нужно одному побыть со своим горем. Отец, было, подпрыгнул от возмущения ее словами, но мать увела его в другую комнату. Через некоторое время они вернулись и сказали, что ехать, вероятно, никуда и не придется. Но у человека такая беда, нужно ему помочь и добрым словом, и материально. Затем родители стали Татьяне объяснять, как вести беседу с Сережей, по несколько раз повторяя, что Таня должна говорить и что, вероятно, скажет Сережа. Так примерно разговор с Сережей и пошел, все-таки у родителей большой жизненный опыт. От себя Таня добавила только, что человеку нужно одному побыть со своим горем, ведь это такие грустные и поэтичные слова. Потом родители дали Тане двести пятьдесят рублей, эти деньги Таня отдала Сереже.
Смерть родных полностью поглотила Сережу. И после поездки в Читу, с которой помогли московские милиционеры, похорон и всего с ними связанного, после всяких имущественных дел и прочего Сережа ни о чем другом не мог думать, только о своих бедных покойниках. Сережа плакал, если видел поезд на переезде, или львовский автобус, или похороны.
Он был, как полупустой кисет, какой-то бескостный. Не мог долго слушать собеседника, отворачивался и уходил. Убегал с лекций через полчаса после начала.
* * *Таня взяла Сережу за руку и повела за собой на улицу.
У подъезда стояли новенькие «Жигули» ее отца.
– Куда? – слегка уперся Сережа.
– Ничего, ничего, Сереженька, садись в машину, – потянула его Таня.
Андрей Прокофьевич специально приехал за ним, чтобы Сергею не пришлось ехать в ненавистном поезде. Через сорок минут они были у Татьяны дома. Анна Петровна уже накрыла стол.
– Ну, Сергей, давай помянем твоих родных, – сказал Прокофьич. – Не довелось познакомиться, но, по тебе вижу, замечательные были люди. Светлая память!
Танин отец выпил не чокаясь и тут же налил вторую. Мать тоже выпила, и Таня пригубила. Сережа сидел и горько плакал, ничего не понимая.
Так и просидели вечер. Прокофьич пил и закусывал. Хвалил Сережу. Просил, чтобы не раскисал. Объяснял, что деваться все равно некуда, надо жить. Сережа плакал. Пил и ел, когда заставляли. Таня сидела, как кукла, и смотрела то на отца, то на Сережу, иногда под столом гладила Сережино колено. Мать приносила, уносила, подсаживалась к столу, пригорюнясь.
Борисовы оставили Сережу ночевать у себя, а ночью к нему пришла Таня.
* * *Учебный год прошел как обычно. Некоторые текущие задолженности Сергей досдал, некоторые деканат простил, ребята помогли. К сессии Сергей догнал учебный график. Экзамены Сергей сдал прилично, а Таня, как всегда, еле-еле. Сергей стал снова появляться на кафедре.
Зиму и весну Сережа ночевал то в общежитии, то у Тани. Решили, что в июле, когда сдадут экзамены, распишутся. После похорон пройдет больше полгода, и Борисовы убедили Сережу, что срок достаточный.
Танины родители радостно готовились к свадьбе дочери. Сняли банкетный зал, пригласили родню, человек тридцать, да институтские. Получилось шестьдесят человек. Продукты достали, пригласили повара, официантов. Будь здоров, свадьба!
В подготовке Сережа участвовал активно. Бегал много. Деньги у него кое-какие были. Купил себе костюм, кольца себе и Тане. Очень уж Тане хотелось, чтобы были кольца и машина с мишкой или куклой на радиаторе. Только в церковь отказался идти – сам он некрещеный, а креститься сейчас комсомольцу как-то нехорошо. Но на венчании Танина семья особенно не настаивала.
Таня не делала ничего. Больше всего Сережу удивляло, как привычно Таня ничего не делала. Вставала из-за стола и уходила, само собой подразумевалось, что уберется мать. Приносила домой задание на курсовой проект и клала на стол отцу. Само собой, что чертить должен был отец. Отдавала отцу чужой конспект, взятый «до завтра», и тот, не возражая, сидел допоздна и переписывал пропущенную лекцию. Нет, если оставить конкретное задание, то Татьяна сделает, через пень колоду. Но сама она интересовалась только своими стихами, поездками к каким-то интересным людям, в которые не приглашала Сережу, походами на выставки, про которые могла только сказать, что там было «очень интересно», а что было интересного, рассказать не могла.
Свадьбу сыграли. Родители преподнесли молодым путевку на теплоходную экскурсию на двенадцать дней, и молодые поплыли в свадебное путешествие.
В ноябре, ближе к распределению, Сережа выписался из общежития и прописался к жене. А на распределении ему предложили институт, в котором работал Андрей Прокофьевич. Ректор, председательствующий на комиссии по распределению, видимо, вспомнил, что Зуев приехал издалека, и спросил: «А как с пропиской?» Ему ответили, что Зуев как раз в этом подмосковном городе и прописан. «Тогда все в порядке! – сказал ректор. – Поздравляю вас, это очень хороший институт, а то бы мы вас им не отдали». Вопрос с Сережиной работой был решен. Таню распределили туда же, в отцовский институт.
Глава 7
Сережа вошел в единственную открывающуюся дверь, к которой вела мокрая дорожка. Дверей было много, но открывалась только одна, и время от времени туда-сюда ходили люди с озабоченными лицами.
За дверью оказалась шеренга застекленных будок с вертушками по обе стороны от каждой. Будки были пусты. Только в одной сидела моложавая женщина в зеленоватом форменном платье с ярко зелеными петлицами. Если человек выходил с предприятия на улицу, то он отдавал даме пропуск и беленькую бумажку или, если у выходящего был важный вид, показывал небрежно красную раскрытую книжечку. Если человек приходил с улицы, то он направлялся к своей будке и там облокачивался на ограждение вертушек и посматривал искательно на кабинщицу. Та как бы не замечала его, но через некоторое время, не глядя на человека, вытискивалась из одной будки и шла к другой. При этом обнаруживался огромный зад и толстые ноги кабинщицы, плохо сочетавшиеся с ее миловидным и молодым лицом. В новой будке она находила в кассе пропуск, отдавала его сотруднику и нажимала ногой на педаль, после чего получивший пропуск имел возможность тазом повернуть вертушку на четверть оборота и оказаться на территории.
Справа от двери, в которую вошел Сережа, на стене на крюках висела батарея, а рядом с ней стояла телефонная будка. Слева в стене было окошечко с надписью «Бюро пропусков». Отдела кадров, вроде бы, тут не было. Сережа нерешительно походил вдоль вертушек, прочитал с одной стороны, что телефон работает только при закрытой двери кабины, с другой стороны около окошечка было написано, когда можно получать разовые пропуска, когда временные, а когда постоянные. На каждой кабинке висел плакатик с указанием размеров разрешенных к проносу вещей, и была схематично изображена женская сумка в виде равнобочной трапеции с ручкой и стрелками, показывающими как правильно определить ее размеры. Отдела кадров точно не было. Сережа помялся и спросил у кабинщицы, где отдел кадров? Кабинщица весело ответила.
– Да выйдите из проходной и направо первая дверь. Там две надписи: «Партком» и «Отдел кадров», вам на первый этаж. Спросил бы раньше, а то, я думала, ждет кого.
Сережа пошел, куда сказали. За дверью с надписью «Отдел кадров» оказалась комната с диваном и столиком около него. Но в комнате не было ни души. В противоположной стене было еще три двери. Прямо против входной двери находилась еще дверь с надписью «Заместитель начальника отдела кадров», потом дверь «Начальник отдела кадров», затем дверь с окошечком «Прием документов». Сюда Сережа и постучался. В окошечко выглянула сотрудница, сказала: «Первый раз? Иди к начальнику» и захлопнула окошечко. Сережа даже сказать ничего не успел.
