Йоханнес Зиммель - Я признаюсь во всём
На следующий день она переехала ко мне, а через день я уже разговаривал с Ирвингом Уоллесом, нашим продюсером. Он позволил Маргарет что-то продекламировать, пройти пробы, и она получила маленькую роль. Лафтон был с ней мил. Но это не помогло. Это было настолько бездарно, что в конце концов в интересах фильма и по велению сверху сцены с ее участием были вынуждены свести к минимуму.
Она держалась очень мужественно, когда узнала об этом, и сказала, что она меня предупреждала и сама никогда не ощущала себя актрисой. В день показа она мне сказала кое-что еще. При этом она улыбнулась и нежно прильнула ко мне. На показе мы сидели в отдалении сзади, и она ждала, когда мы увидим ее на экране. И тогда она сказала мне, что была у врача и нет никаких сомнений.
У нее будет ребенок.
7
— Не помешаю? — спросил Джо Клейтон.
Я не слышал стука, он уже стоял в моей палате, с иллюстрированными журналами и бутылкой виски в руке.
— Конечно нет, — сказал я, — проходите, Джо.
Он широко улыбнулся и крепко пожал мне руку. Он был похож на веселого толстого биржевого маклера.
— Давайте сначала выпьем по глоточку, — предложил он и позвонил, усаживаясь и доставая портсигар и карманный ножик, который мог служить и штопором. С помощью него он открыл бутылку. Он показал на портсигар:
— Здесь можно курить?
— Конечно.
Он зажег огромную сигару и выдохнул перед собой большое облако дыма. Казалось, он был очень доволен собой.
— Вы кажетесь мне очень довольным собой, Джо, — сказал я.
По какой-то причине я чувствовал себя неуютно. Что-то не сходилось, я не мог сказать, что это было, но я ощущал это совершенно отчетливо. Он был слишком расположен ко мне.
— Так и есть, так и есть, мой мальчик, — сиял он, сцепляя свои короткие толстые пальцы. — «Крик из темноты» закончен. Через четыре недели мы начинаем съемки.
«Крик из темноты» — так назывался мой фильм. От веселости Клейтона мне с каждой минутой становилось все более тревожно.
— Почему через четыре недели? — спросил я. — У вас же только мой сырой сценарий.
— Ваш сырой сценарий великолепен, Джимми! — Он похлопал меня по спине. — Лучше он и не мог бы быть! Все от него в восторге, даже Ташенштадт. А вы сами знаете, как трудно ему угодить.
— Да-да, — сказал я, — но это все-таки всего лишь сырой сценарий. Мы с Хельвигом хотели изменить некоторые сцены, а потом… — Я осекся. — Постойте, но ведь Ташенштадт вообще не говорит по-английски!
— Конечно нет, а что?
— Как же он тогда прочитал сценарий?
— Конечно, он прочитал не ваш сценарий, а Хельвига.
— Да, тогда ясно.
— Что — тогда ясно?
— Конечно, это совсем другое. Диалоги Хельвига уже готовы. Над моими нужно было еще поработать.
— Разумеется, разумеется, — сказал он отстраненно. Я вообще перестал его понимать. Я хотел что-то спросить, но тут отворилась дверь, и появилась медсестра. Она была безобразная и толстая.
— Два стакана, пожалуйста, — сказал Клейтон по-английски.
— Два стакана, пожалуйста, — сказал я по-немецки.
— Конечно, сейчас, — сказала безобразная сестра по-английски. Она исчезла.
— Вы тоже придерживаетесь мнения, что над диалогами еще надо поработать?
— Да, Джимми, — он облизнул свою сигару, которая собиралась потухнуть. — Над ними надо будет еще немного поработать. Но не беспокойтесь! Не торопитесь, вы должны хорошенько отдохнуть, сейчас это самое главное! Здоровье прежде всего! Важнее ничего нет!
— Да, но…
— Вы свое дело сделали великолепно, я вами более чем доволен. Хельвигом тоже. Но вами особенно, Джимми. И когда я буду снимать свой следующий фильм — это будет, вероятно, осенью в Испании, — вы твердо можете рассчитывать на то, что я снова вспомню о вас.
— Что с вами, Джо? Вы говорите так, будто я уже закончил свою работу.
— Так и есть, Джимми, ха-ха-ха! — он засмеялся и снова похлопал меня по спине.
Безобразная сестра принесла два стакана.
— Спасибо, — сказал Клейтон и улыбнулся ей.
— Пожалуйста, — произнесла она. Но не улыбнулась. Она посмотрела на бутылку виски, а потом на меня, покачала головой и ушла.
— Вот, возьмите! — Клейтон протянул мне стакан. — За то, чтобы вы снова были абсолютно здоровы!
Мы выпили. Виски было теплым и тяжелым. Я почувствовал, как оно разлилось у меня в груди. Я поставил стакан.
— Джо, что это значит: я закончил свою работу? — Теперь я уже точно знал, что случилась какая-то неприятность. Он смотрел в пол, избегая встретиться со мной взглядом. Он был порядочным парнем и врал очень неумело. Он не отвечал. — Отвечайте же! Как это я закончил со свою работу, если я должен еще переписать диалоги?
— Но вы же не можете переписать их, если вы больны и лежите в больнице!
— Я пробуду здесь всего три-четыре дня.
— Всего три-четыре дня? — Он пожал плечами. Без сомнения, он рассчитывал, что это продлится гораздо дольше. Почему, черт возьми, почему?
— Да, три-четыре дня! И потом я снова в вашем распоряжении! Что это значит? Я могу писать даже здесь, чтобы не терять времени. Мне больше нечего делать! Да, так даже было б лучше всего…
Он покусывал губы. Его сигара догорела, но он этого не замечал. В саду за окном постепенно темнело.
— Джимми, не говорите чепухи! — Он медленно поднимал глаза и наконец с измученной собачьей улыбкой посмотрел мне в лицо. — Как же вы здесь можете писать, здесь, в такой обстановке, в вашем состоянии?..
— Я в полном порядке!
— Разумеется, но все-таки… Вы еще не знаете результата обследования. Господи, конечно, оно покажет, что вы абсолютно здоровы, но пока…
— Джо, — медленно произнес я, — что вы от меня скрываете?
— Ничего, Джимми, ничего. Хотите еще виски?
— Нет.
— А я — да! — Он налил себе полный стакан и залпом его выпил.
— Итак! — сказал я. — Что это значит? Почему я не могу здесь писать диалоги? Кто же тогда их напишет?
— К счастью, Коллинз сейчас в Мюнхене, — произнес он, не глядя в мою сторону. Лицо его стало пунцовым. Бедный малый!
— Ах вот оно что, — сказал я и сел. Коллинз был автором, пользующимся большим спросом в Америке, в настоящее время он гостил в Европе. Мы были знакомы, я им восхищался, а он обо мне ровным счетом ничего не знал. И вот Коллинз должен был писать мои диалоги. В первый раз за этот день я почувствовал, как у меня снова начинают болеть виски.
— Он любезно откликнулся на просьбу внести несколько небольших изменений, когда я ему сказал, в какое затруднительное положение я попал из-за вашего приступа…
— Джо, — выговорил я, — еще по телефону вы мне сказали, что из-за моего приступа вы ни в какое затруднительное положение не попали. Вы старый лжец!
— Я же уже поговорил с Коллинзом, Джимми, — с мольбой в голосе и с несчастным видом проговорил он.
— Я полагаю, — продолжал я, — что вы действительно не попали из-за меня ни в какое затруднительное положение. Напротив. Мое несчастье, должно быть, оказалось для вас даже подарком небес.
— Джимми, не говорите так!
— Это был наилучший способ устранить меня, так?
— Пожалуйста, Джимми, вы знаете, как я вас ценю!
— Вы и ценили меня! С каких пор вы стали мной недовольны?
— Я никогда не был вами недоволен! — вскричал, подскочив.
— Не кричите, — сказал я. — Здесь больница. И сядьте! — Он сел. Его толстые руки тряслись. — Ну, давайте говорите, кто меня очернил, кто вам внушил, что моя работа ничего не стоит!
— Ни один человек мне ничего подобного не внушал, Джимми, действительно никто!
— Прекрасно. Тогда слушайте внимательно, что я вам скажу: Коллинз не будет менять мои диалоги!
— Он же это уже делает! — хватая ртом воздух, сказал он плачущим голосом. Значит, он был еще хуже, чем я думал.
— Хорошо, — сказал я, — тогда заберите у него рукопись. Наш с вами контракт еще в силе. Пока я работаю с вами по контракту, вы согласно закону о профсоюзах не можете работать с другим автором. Скажите Коллинзу, что вам жаль. Это моя работа! Я хочу закончить ее! Или увольте меня, если вам так лучше! Тогда вы сможете взять столько авторов, сколько захотите.
Он тяжело дышал и молча смотрел на меня.
— Вы меня поняли?
Он кивнул.
— И то ж?
Он снова встал:
— Джимми…
— Сядьте!
Но он покачал головой и продолжал стоять.
— Джимми, я надеялся, что вы избавите меня от этого. Если вы отказываетесь признать Коллинза, тогда… — Он набрал в грудь воздуха, теперь глаза его действительно были влажными.
— Тогда…
— …тогда я вынужден вас уволить, — тихо произнес он и снова сел.
После этого мы какое-то время молчали.
— Теперь вы можете мне налить еще виски, — наконец сказал я.
