Йоханнес Зиммель - Я признаюсь во всём

— Их может и не быть, мистер Чендлер, может и не быть. В большинстве случаев обследование показывает полную безобидность симптомов…

— Да-да, — сказал я. — Что это за изменения?

— …и даже если результаты плохие, с помощью средств современной хирургии легкое…

— Господи боже мой, что за изменения?!

— Новообразования, — сказал Ойленглас.

— Вы имеете в виду — опухоль?

Он медленно кивнул:

— Да, мистер Чандлер, я имею в виду именно это.

6

Какое-то время в комнате было тихо.

Ойленглас внимательно посмотрел на меня:

— Вы хотели все знать, мистер Чендлер, — произнес он наконец, — и я вам сообщил это. Я повторяю: это может быть, но это не обязательно. В большинстве случаев подобного рода…

— Уже хорошо, — сказал я.

— …это действительно только мера предосторожности, если вы позволите себя обследовать в целях личной безопасности.

— Да-да, — сказал я.

— Теперь, раз уж мы об этом заговорили, я советую вам обязательно провести обследование, чтобы самому удостовериться. Чтобы вы в своем подсознании исключили даже саму возможность, что у вас есть…

— Моя жена попросила об обследовании?

— Да, она была очень обеспокоена.

— И сколько времени что-то подобное проводится?

— Вы должны остаться у нас на три-четыре дня.

— Это больно? Я довольно-таки труслив.

— Вряд ли это больно, мистер Чендлер. Это сложное обследование, но совершенно безболезненное. Мы сделаем энцефалограмму.

Это слово я уже однажды где-то слышал, но никаких приятных воспоминаний с ним не связывал.

— Энцефалограмму?

— Электроэнцефалограмму, — сказал он успокаивающе, сделав ударение на первую часть слова.

— А в чем разница?

— Раньше энцефалограмму делали таким образом, что пациенту закачивали воздух в мозг и по тому, как вел себя воздух, делали определенные заключения.

— Тьфу, черт!

— Не скрою, это было скорее неприятное, а кроме того, совсем небезопасное обследование. Обследование при помощи электроэнцефалограммы, напротив, приятно и абсолютно безопасно.

— Вы очень хороший психолог, — сказал я.

— Почему?

— Потому что вы хотите избавить меня от страха перед вторым методом, рассказывая плохое о втором.

Он усмехнулся и ответил, он никоим образом не преувеличивает: новый способ действительно безболезненный и является чистой формальностью. Затем он спросил, не согласился бы я на общее обследование.

— Конечно, — сказал я. Это было единственное, что я мог произнести. Если бы я сейчас не получил однозначного заключения о своем состоянии от одного из первых светил, то с моим душевным спокойствием было бы покончено.

— Очень хорошо, — сказал он и поднялся. — Тогда я сразу же извещу вашу жену. Я приду к вам во второй половине дня с профессором Вогтом.

Он кивнул мне и вышел из комнаты. Через минуту миловидная сестра принесла обильный обед, который я заказал. К большей его части я не притронулся. У меня пропал аппетит, и я попросил унести сервировку. Потом я позвонил Клейтону в офис.

— Привет, привет, привет, — весело завопил он.

— Добрый день, Джо, — произнес я.

Клейтон ни слова не говорил по-немецки. Он выучил только несколько слов приветствия. Это был толстый краснолицый делец, который во время войны занимался сталью и при этом завоевал доверие многих фирм, переживший конъюнктуру в период войны. После войны он основал в Голливуде независимую кинокомпанию и первым решил работать в Европе, после того как выяснил, что это можно сделать, потратив всего лишь долю тех средств, которые необходимы для съемок одного фильма в Голливуде. Суммы, в которых он нуждался, внесли его старые друзья-промышленники военных времен. Клейтон был деловым человеком, ничего не понимал в искусстве, и даже не притворялся. Впрочем, эта бесхитростность имела и свои отрицательные стороны: он постоянно принимал точку зрения того человека, с которым в последний раз говорил о какой-либо проблеме в искусстве. Это немного осложняло его работу.

— Очень жаль, что я доставляю вам неприятности, — сказал я по-английски, но он меня тут же перебил:

— Замолчите, Джимми! О каких неприятностях здесь может идти речь? Все в лучшем виде! Вы великолепно выполнили свое задание. Теперь премило оставайтесь в своей маленькой постельке и флиртуйте с медсестрой, ха-ха-ха!

— Это всего лишь на несколько дней.

— Как долго это продлится — не важно, даже не думайте об этом! Я к вам приду после обеда, Джимми. У меня есть хорошие новости! Ташенштадт прочел сырой сценарий, и он в восторге!

— Отлично! — ответил я. Ташенштадт был шефом одной немецкой кинопрокатной фирмы, которая должна была взять на себя съемку фильма.

— Сегодня утром от них пришло сообщение, — продолжал Клейтон. — Деньги переведены.

— Поздравляю.

— Спасибо. Видите, Джимми, все работает и без вас. Вам что-нибудь нужно? Могу я для вас что-нибудь сделать?

— Я думаю, нет.

— Я принесу вам бутылку виски, когда приду.

— Договорились!

— И отдохните, вы заслужили отдых, старина.

Я попрощался и положил трубку. Голос Клейтона звучал так чертовски весело, подумал я. Можно было подумать, что он был счастлив оттого, что я в больнице. Странно, очень странно. Но потом я пожал плечами. Чего я, собственно говоря, хотел? Стало бы мне лучше, если бы он неистовствовал?

Солнце теперь светило прямо на мою кровать, мне было тепло, уютно и клонило ко сну. Где-то тихо играло радио. Глубокий женский голос пел по-английски: «Я собираюсь в сентиментальное путешествие…»

Я знал эту песню.

Зазвонил телефон. Я поднял трубку.

— Вам звонок, мистер Чендлер, — произнес женский голос.

— Спасибо, — сказал я. В трубке раздался щелчок. — Алло?

— Алло, — это была Иоланта. Я лег на спину, прижал трубку к уху и не отвечал.

— Джимми, ты там?

— Да.

— Один?

— Да.

— Тебе уже лучше?

— Да.

— Я ужасно напугана, Джимми.

Я молчал.

— Это я виновата. Ты разволновался. Это было подло, то, что я сказала. Мне так жаль, Джимми. Ты меня прощаешь?

— …сентиментальное путешествие домой… — напевал женский голос.

— Джимми, ты меня слышишь?

— Да.

— И что?

— …семь, в этот час мы уедем, в семь…

— Да.

— Ты прощаешь меня?

— Конечно.

— …считая каждую милю железной дороги…

— Я только хотела тебя взбесить. В том, что я тебе сказала, нет ни слова правды, я тебе клянусь…

— …которые меня уносят, которые меня уносят…

— Уже все хорошо, Иоланта.

— Нет, не хорошо! Я слышу это по твоему голосу!

— …никогда не думала, что мое сердце может так тосковать…

— Мне все равно, Иоланта.

— Джимми!

— Возможно, у меня опухоль.

— Джимми!

— В голове. Опухоль. Я еще не знаю.

— …отчего я решила скитаться…

— Боже мой, боже мой, это же ужасно! Кто это сказал? Откуда ты знаешь? Тебя будут оперировать?

— Никто не сказал. Я вообще ничего еще не знаю.

— …я собираюсь в сентиментальное путешествие…

— Джимми, Джимми, позволь мне прийти к тебе, прямо сейчас, я возьму такси…

— Ни в коем случае.

— Почему?

— Потому что я этого не хочу.

— Потому что придет твоя жена?

— О господи, Иоланта!

— …сентиментальное путешествие домой…

— Но я должна прийти! Я должна тебя видеть! Я же люблю тебя!

— Прощай! — сказал я и положил трубку.

Женский голос допел песню до конца. Затем ожил диктор:

— Начало шестого сигнала соответствует пятнадцати часам.

Я лежал на спине и смотрел на белый потолок. В дверь постучали.

— Войдите, — сказал я.

Это была Маргарет.

На ней был узкий английский костюм из блестящего черного материала, белая шелковая блузка и маленькая круглая черная шляпка с вуалью. Она нанесла немного румян и выглядела уставшей. Я сел на кровати, и она быстро чмокнула меня в щеку.

— Ну, гуляка, — сказала она по-английски.

Она плохо говорила по-немецки. Она посмотрела на меня и улыбнулась. Я очень хорошо знал эту улыбку. Я знал ее по разным причинам. Все эти причины имели общее: в основе их лежали события, о которых Маргарет старалась не допускать и мысли. Если Маргарет чего-либо не желала признавать, то этого просто не существовало. Ее улыбка стирала это и заставляла исчезнуть навсегда. Это была улыбка холодного превосходства, улыбка прощения и благосклонного понимания. Это была королевская улыбка, и особенно хорошо она смотрелась в профиль. Я знал эту улыбку по премьерам, по интервью с критиками, по алкогольным ночам и семейным ссорам. Я очень хорошо ее знал.

— Я только что разговаривала с врачом, — сказала Маргарет. — Ты находишься в лучшей клинике. И я думаю, у нас у обоих камень с души упадет, когда мы удостоверимся, что ты абсолютно здоров, правда, Рой?