Марек Лавринович - Солнце для всех
Ян пристально посмотрел в глаза Профессора и не нашел в них ничего, что указывало бы на душевную болезнь. Взгляд был необычайно умным, слегка ироничным.
— Простите, но я совсем запутался, — признался Я н. — Ничего не понимаю.
— Это не так просто понять, — заявил Профессор. — Но ведь мы никуда не спешим. Позвольте, мой друг, рассказать вам все с самого начала. Тогда мой выбор станет вам понятен.
Профессор посмотрел в окно, мгновение он наблюдал за танцующими в легком ветерке листьями, затем начал:
— Как вы, должно быть, знаете, дорогой пан Ян, я много лет занимаюсь научной деятельностью, а именно — исследованием жизни и творчества Вильяма Шекспира. Вы спросите: а что, собственно, там можно еще исследовать? Ведь о Шекспире все давно известно.
Однако так может рассуждать лишь человек, незнакомый с вопросом. Все время появляются новые работы, касающиеся творчества Шекспира и всего того, что с ним связано. Вокруг гениального художника всегда, к сожалению, вьются бесталанные ремесленники, которые входят с гением в отношения. Ведь большой мастер не возникает из небытия, у него есть предшественники, кто-то является для него примером, он с кем-то общается, подражает авторитетным мыслителям, и все это удивительным образом его формирует. Я не хочу утомлять вас ненужными подробностями. А вот для исследователя подобные детали очень важны, поскольку позволяют понять предпосылки возникновения гения и являются темой больших и малых диссертаций, рефератов и докладов. У каждого шекспироведа — а их в мире тысячи, быть может, даже десятки тысяч — свои предпосылки и объяснения, которые вступают в противоречие с нашими, а это повод для полемики, а оттуда недалеко до новых диссертаций, рефератов и выступлений. Резюме: дорогой друг, это только кажется, что о Шекспире все давно известно; тем временем у его исследователей море работы.
Жизнь шекспироведа чрезвычайно насыщенна. Доклады в университете, работа в библиотеке, членство в редколлегии какого-либо научного журнала и, кроме того, постоянные поездки. Вы даже не представляете, как много в мире устраивается научных и научно-популярных конференций, посвященных этому гению елизаветинской эпохи. Поскольку я слыл самым выдающимся знатоком Шекспира в Польше, большинство присылаемых приглашений адресовывалось именно мне. Вот представьте себе: постоянные переезды из одного университетского города в другой, проживание в приличных отелях, прогулки с друзьями по прелестным узким улочкам, вино, шутки, дискуссии, торжества, чтение рефератов, словечки типа ad vocem[1] и à propos[2], одним словом, замечательная, приятная атмосфера интеллектуальной жизни, за которую тебе вдобавок платят, благодарят за то, что почтил своим вниманием их мероприятие. Разве можно представить себе что-либо лучшее?
— Нет, — отозвался Ян, восхищенный рассказом Профессора.
— А теперь постарайтесь себе представить, дорогой друг, что именно в этой благословенной атмосфере скрывалась ловушка, которая обернулась для меня страшным несчастьем. Это случилось в Тюбингене, университетском городке на юге Германии, известном тем, что там, в огромной башне над Неккаром, жил Гёльдерлин[3] и похоронен там на местном кладбище. Я надеюсь, вы знаете, кто такой Иоганн Кристиан Фридрих Гёльдерлин?
— К сожалению, нет, — простодушно признался Ян.
— Ничего, это знание не имеет значения в современном мире. В Тюбингене проводились прекрасно организованные шекспироведческие конференции. Среди ученых преобладали немцы, но были также англичане, американцы, испанцы, итальянцы. Из Польши был только я. Я должен был представить диссертацию, а затем прочитать лекцию студентам тамошнего университета. Как всегда, в Германии я пользовался услугами переводчика, в тот раз это была переводчица. Мне необходим был переводчик не потому, что я не знаю немецкого, напротив, я прекрасно владею языком, особенно письменным. Дело в том, что я родился в Гурном Шленске и рос среди ровесников — поляков и немцев. Можно сказать, язык Гёте я знаю почти с рождения. Однако к сожалению, не могу избавиться от специфического акцента, присущего гурношленскому люмпен-пролетариату. А такой акцент не делает чести всемирно известному шекспироведу.
Встреча проходила как раз в день моего пятьдесят третьего дня рождения. Сначала совпадение не имело никакого значения. Я был занят подготовкой к лекции и не думал о банкете в швабском ресторанчике, на который пригласил коллег. На свою переводчицу — польскую студентку, учившуюся в университете в Тюбингене, — я тоже не обратил никакого внимания. Выступление прошло как по маслу, дискуссия была необычайно интересной, и я, обрадованный, пригласил на банкет еще несколько человек, в том числе и переводчицу, Басю. К этому имени я питаю слабость — так звали девочку, с которой мы дружили в детстве, я был в нее влюблен. Ведь, как известно, человек уже в возрасте семи лет открывает в себе заинтересованность противоположным полом. Но я не об этом хотел вам рассказать.
Так вот, прием сначала проходил в исключительно милой и веселой атмосфере. Профессора со всего мира произносили в мою честь разнообразные тосты, стилизованные в духе Шекспира, а некоторые весьма шутливые, да, да! Я отвечал им в таком же духе, до упаду смешил гостей этого старого, очаровательного ресторанчика. Затем мы приступили к ужину, надо сказать, отменному. После этого начался разговор, вертевшийся, как и принято на торжествах подобного рода, вокруг моей скромной персоны. Вскоре интерес собравшихся переместился на другой конец стола, что я заметил не сразу. Это слегка обескуражило меня и даже несколько обидело.
Я слегка приподнялся, чтобы разглядеть, что происходит, и, к своему удивлению, обнаружил, что внимание приглашенных сконцентрировалось вокруг студентки, моей переводчицы, причем без каких-либо усилий с ее стороны. Напротив, она скромно сидела с краю, ела (немного) и по большей части молчала. А вот мои коллеги, знаменитые ученые из европейских и иных стран, обращались к ней с разными вопросами, говорили изысканные комплименты и всеми способами пытались завоевать ее внимание. Поскольку меня больше никто не отвлекал разговорами, я тоже решил присмотреться к этой студентке.
Я еще раньше заметил, что ее фигура далека от идеала. Да, у нее были прекрасные, удивительно округлые плечи, чуть ниже из выреза белоснежного платья выдавалась роскошная грудь. Однако ее бедра решительно были широковаты, ноги полноваты и лишены изящества. А вот лицо ее, на что я, занятый разговором, сначала не обратил внимания, было прекрасно, несмотря на неправильные черты. Была в этом лице какая-то впечатлительность, нежность в сочетании с чувственностью. Только тогда я увидел, что от девушки исходила… необыкновенная свежесть. Вот почему мои ученые коллеги, серьезные мужчины в годах, совершенно потеряли головы в ее присутствии, раскраснелись, стали молоть чепуху, алкоголь полился рекой, а под потолком завис дым от профессорских трубок. Брошенный в одиночестве на противоположном конце стола, я смотрел на Басю, которая то и дело мило и многообещающе смеялась.
Ресторан постепенно пустел. Я попросил счет. Мои коллеги взяли в гардеробе плащи и зонты, и мы толпой вышли на улицу в теплую майскую ночь. В центре города было пусто и тихо, лишь издалека доносился шум Некара. Настало время прощаться и расходиться по гостиницам. Вдруг я почувствовал в своей руке нежную ладонь Баси и, сам не знаю почему, спросил ее:
— Может, вы согласитесь завтра со мной пообедать?
— С удовольствием, пан профессор, — ответила она.
— Здесь же?
— Да, прекрасно.
И она ушла в ночь, а мы, ученые, профессора, всемирно известные шекспироведы, смотрели ей вслед, пока ее фигура, двигавшаяся вниз по узкой улочке, не исчезла из поля нашего зрения.
На следующий день мы с Басей пообедали. Два дня спустя я вернулся в Варшаву, а спустя неделю в моей квартире, в которой после развода я жил один, раздался звонок в дверь. Я знал, что приехала Бася, и был бесконечно счастлив.
В конце сентября, перед самым началом очередного академического года, она стала моей женой.
То, что я чувствовал, невозможно описать словами. Это была непостижимая смесь нежности, страсти, безумства. Мои друзья-ученые были правы. Если и существовала когда-либо на свете женщина, созданная для любви, то это была Бася, озарившая осень моей жизни. А как она занималась обустройством нашей уютной, удобной квартиры с венецианскими окнами, выходившими в парк! Мой дорогой друг, никогда в жизни я не испытывал ничего подобного и уже никогда не испытаю, но я счастлив, что мне было дано это пережить.
Мы старались обустроить нашу жизнь. Годы обучения Баси в Тюбингене были засчитаны в университете, и вскоре она начала работать над магистерской диссертацией, конечно же, по Шекспиру и под моим научным руководством.