Махмуд Теймур - Египетские новеллы
Она удивленно посмотрела на него, но он не остановился и снова начал продавать билеты… Их взгляды встретились… И они улыбнулись друг другу!
* * *Смена Ханафи подошла к концу. Он сдал сумку с деньгами и пошел по улице Мухаммеда Али, направляясь к кварталу аль-Мунасара… Но что-то заставило его оглянуться. Посмотрев назад, он продолжал свой путь, но на лице его сияла улыбка…
Войдя в свой квартал, он прислушался: за ним кто-то шел.
Проходя мимо знакомого кафе, он ускорил шаги, чтобы никто из друзей, сидевших в кафе, его не заметил.
Наконец Ханафи оказался у своего дома… И в ожидании остановился у двери…
Нейтралитет
Перевод В. Борисова
Дело было летом. Однажды после полудня мне очень захотелось поехать в Гизу, провести часок-другой в садах аль-Урмана, поблаженствовать в зеленой роще, прислушиваясь к журчанию ручейков, ощущая на лице легкое, благоуханное дуновение ветерка, которого я лишен в моем старом жилище на улице Мухаммеда Али.
Я сел на площади Ибрагима паши в автобус № 6. Он был пуст, кондуктор лениво пересчитывал деньги.
На следующей остановке в автобус важно и медленно вошел толстяк… Я его сразу узнал. Да кто ж его не знает? Всем нам знакома его единственная в своем роде наружность. Узнать его имя никому не приходило в голову, но кто забудет это упитанное, всегда горящее ярким румянцем лицо, этот свешивающийся на шею двойной подбородок, этот великолепный живот, который следует впереди хозяина, словно прокладывая ему дорогу?
Не припомню случая, когда, зайдя в кафе «Гуруби», я не застал бы там этого человека, занимающего целый стол. Перед ним всегда тарелки с аппетитными пирожками. Он с удовольствием ест их, явно наслаждаясь… А направившись в какой-нибудь известный ресторан, я и здесь непременно встречаю его. Он сидит один, и стол перед ним ломится от изысканных блюд. Время от времени он отпивает из бокала отличное вино.
Я долго наблюдаю за ним, потом с горечью смотрю на свой стол: на нем вареная курица и пузырек с противным на вкус лекарством.
Мы часто встречались, и между нами установилось какое-то молчаливое знакомство, не переходящее, однако, границ приветствия, сопровождаемого соответствующей улыбкой…
Войдя в автобус и заметив меня, толстяк поклонился, потом сел на ближайшее к двери место, и живот его уместился перед ним, как дитя на коленях матери.
На нем был роскошный костюм из белого полотна; время от времени он доставал из бокового кармашка своего пиджака дорогие золотые часы на золотой цепочке, внимательно и любовно разглядывал их. Я уверен, что он только недавно приобрел часы.
У квартала Булак в автобус вошел какой-то тщедушный человек. Он огляделся и сел рядом с нами.
Я с первого взгляда определил, к какому сорту людей принадлежит этот человек. Одет он был с дешевой изысканностью, а его глаза казались похожими на глаза голодного кота. Приторная улыбка не сходила с его губ… Он сел, положил ногу на ногу и стал украдкой приглядываться к нам.
А когда мой дородный друг достал часы и самодовольно, с гордостью стал рассматривать их, я заметил, как в глазах незнакомца вспыхнула молния.
С этого момента неизвестный не спускал взора с живота моего друга. Автобус подходил к аз-Замалику, и свежий приятный ветерок овевал наши лица. Мой тучный друг прислонил голову к оконной раме и смежил веки, а немного погодя уже послышался его легкий храп.
Я раскрыл газету и сделал вид, что углубился в чтение, но на самом деле зорко следил за незнакомцем… Его зрачки нервно бегали. Я приблизил газету к лицу и улыбнулся — меня охватило неожиданно злорадное чувство.
Заметив, что новый пассажир проявляет беспокойство, я стал смотреть в окно и закрыл глаза, притворившись спящим и изобразив на своем лице блаженную улыбку… Мгновение спустя неизвестный осторожно приблизился к моему богатому другу.
Ветерок приносил с собой пахучий аромат цветов, и я погрузился в безмятежные мечты. Передо мной вставали картины прошлого, изредка возникала и туша моего жирного друга, поглощенного едой… и фигура незнакомца, в руках которого блестят дорогие часы на золотой цепочке…
Затем я перестал думать о толстяке и воре и, овеваемый живительным ветерком, думал только о себе. Но вот я почувствовал, что кто-то трясет меня за плечи… Меня будил кондуктор. Мы были в Гизе. Я удивился тому, что время прошло так быстро, и приготовился сходить… Передо мной развалистой походкой шел к двери мой богатый друг… А незнакомца и след простыл…
У меня появилось желание опередить толстяка и выйти первым. Мимоходом я бросил взгляд на верхний кармашек его пиджака…
Цепочка и часы исчезли! Широкая улыбка появилась на моем лице, но тут же ее сменил игривый смешок. Я вышел из автобуса и сунул руку в карман, чтобы достать носовой платок: я хотел сдержать или хотя бы приглушить смех. Но тут же я стал лихорадочно шарить в карманах… Где моя новая ручка «Паркер», которую я купил в рассрочку и только что уплатил первый взнос?
Я остановился и вытер пот с лица. Я сочувствовал моему толстому другу, который, покачиваясь, исчезал в толпе…
* * *Прошли дни. Между мною и новым знакомым укрепились узы дружбы. Я с радостью разделял его трапезу и мне уже не приходилось вздыхать при виде вареной курицы и бутылки противного на вкус лекарства…
Шeйx Сейид
Перевод В. Красновского
Вот что рассказал мой друг.
Мне было девять лет, когда я впервые увидел шейха. Это был плотный человек с толстой шеей и грубыми, неправильными чертами лица, глазами на выкате и большим приплюснутым носом. Я увидел его у сакийи[12], наблюдая за волом, медленно и лениво ходившим по кругу, и прислушиваясь к журчанию воды, стекавшей из глиняных ковшей, которые то поднимались, то опускались. К этим звукам примешивался скрип колеса и пение парня, время от времени понукавшего вола. Именно тогда я увидел величественную фигуру шейха, которого едва прикрывала тень раскинувшихся ветвей акации и тутовника.
Он шел неторопливо; белая рубаха — это все, что на нем было — то вздувалась от ветра, и тогда его фигура казалась еще более массивной, то поднималась, обнажая его ноги, которые по цвету и форме напоминали ноги слона. Он медленно подходил ко мне, тяжело дыша под палящим зноем и размахивая одной рукой, как гребец веслом; другой он поддерживал привязанную через плечо сумку, в которую собирал подаяние. Не обращая ни на кого внимания, он направился прямо к каналу, откуда качали воду, и, опустившись на землю, где обычно поили скот, начал пить с жадностью животного, проработавшего целый день.
Я продолжал спокойно очищать перочинным ножом кору с веток, которые принес мне садовник дядюшка Хадр. Затем, подрезав ненужные ветки, я стал делать из них тросточки, чтобы лучшую из них взять с собой, когда поеду кататься на муле. Увидев шейха, я испугался, и мой страх усилился, когда парень, сидевший у сакийи, вдруг перестал петь и его лицо исказилось от ужаса. Я громко вскрикнул, призывая на помощь садовника, он подбежал и стал успокаивать меня. Затем улыбка озарила его старое морщинистое лицо, обрамленное седой окладистой бородой.
— Не бойся, о господин! Это шейх Сейид. Он благочестивый чудотворец.
Садовник оставил меня и направился к шейху, который располагался у канала, собираясь поспать. Садовник поцеловал его руку и сказал:
— Помолись за меня, о Шейх, помолись аллаху, чтобы он исцелил мою несчастную жену.
Шейх ответил ему грубо и невнятно:
— Да проклянет аллах твоего отца и всех вас!
Садовник улыбнулся, еще раз поцеловал руку шейха и, удаляясь, сказал:
— Аллах услышит тебя.
Шейх устроился у канала и, положив под голову руку вместо подушки, мгновенно погрузился в глубокий сон.
Дядюшка Хадр присел около меня на корточки, взял одну из палочек, осмотрел ее своими добрыми глазами и сказал:
— Красивые палочки… Молодец!
Но я в этот момент совсем не думал о тросточках, я прервал его:
— Он выругал тебя, а ты целуешь ему руку.
Садовник отдал мне палочку и, ласково улыбаясь, сказал:
— Знай, мой господин, что аллах окажет милость тому, кого ругает шейх.
— Он очень страшный, этот шейх… Я не так боюсь быка, который вращает колесо, как этого человека.
— Но ведь шейх Сейид никогда никого не обижает. Ты должен любить его, как любит его аллах. Он святой.
Мне представлялось, что для святых, уходящих в другой мир, должны строить гробницы, у которых люди возносят молитвы и дают обеты. На их могилах должны гореть свечи. Я вспомнил, что так было на могилах святой Зейнаб, святой Нафисы и святого Хусейна. Когда мы жили близ Танты, я ходил с бабушкой к гробнице Сейида аль-Бадави, сам поставил двенадцать свечей шейху аль-Арбаину, гробница которого была недалеко от нашего дома в Каире.
