Николай Дежнев - Пояс Койпера

Нахмурился, спросил, как спрашивают тяжелобольного, аккуратно подбирая слова:

— Слушай, Дэн, что с тобой происходит? Какой-то ты сам не свой. Здоров, при деньгах, жена красавица… чего тебе еще надо?

Моя слабая улыбка если о чем-то и свидетельствовала, то лишь о неспособности что-то связное произнести. Мы часто и с упоением играем словами, но, когда речь заходит о нас самих, мало что можем объяснить. В том и заключается подлость жизни, что ничего вроде бы не происходит и сегодня ты в точности такой же, как вчера, а обернешься — за спиной унылая пустыня, и не понять, как ты все это время жил.

— Видишь ли, Фил… — начал я и тут же умолк.

— Вижу, — кивнул он, — все вижу! Ну выдохся, с кем не бывает, ну язык на плечо — будь мужиком, соберись.

Прием был стар, как мир: взять на «слабо», и в другое время сработал бы, но не сейчас. Американцы говорят, человек может двинуть по ведру ногой только раз, последним движением перед тем, как вытянуться в струнку и отдать концы. Что-то похожее происходило и со мной.

— Не знаю, Фил, ничего не знаю…

Он продолжал меня скептически разглядывать.

— Мятый какой-то, с недельной щетиной… Хватит валять дурака, принимайся за новый проект! Хандру и меланхолию надо лечить работой, не давать себе времени вздохнуть. Вспомни, сколько я для тебя сделал, сколько раз выручал. Одна твоя выходка с туалетной бумагой стоила мне седой головы. Надо же было додуматься порекомендовать для увеличения спроса печатать на отрывных листках портреты политиков! А рекламный слоган: «Вы кем сегодня подтирались?»! Я уже не говорю о твоей идее воспользоваться моделью евреев: разогнать русских по миру, пусть учатся себя уважать, и только потом собрать в новую Россию… — тяжело вздохнул. — Но что меня действительно чуть не убило, так это предложение ратифицировать международную конвенцию по борьбе с коррупцией! Неужели тебе, коллекционному идиоту, не понятно, что на следующий день пришлось бы отправить за решетку все руководство страны? — перекрестился. — Слава Господи, я успел перехватить бумагу, иначе скандала было бы не избежать!.. Н-ну, что лыбишься?

А я вовсе и не улыбался, просто не хотел говорить, что в первую очередь Фил спасал собственную задницу. Да и жарко было, как в предбаннике преисподней, и душно, словно под солнцем в парнике. Наверное, от этого он и изменился в лице и, вытащив носовой платок, принялся промокать взмокшие лоб и щеки. Долго протирал стекла очков и, лишь водрузив их на нос, поднял на меня глаза.

— Извини, Серега, я только что это понял! Плохой диагноз, да? Врачи сказали?..

Я кивнул. Что ни говори, а приятно, когда друг о тебе беспокоится. Даже если в то же время прикидывает, кем тебя после похорон заменить. Знал, что был к нему несправедлив, но не мог ничего поделать со своим изощрившимся в анализе вариантов умом.

— Может, слышал, есть такой синдром хронической атаки! Это когда окружающий мир не оставляет человека в покое.

Феликс видимым образом колебался, но все-таки не выдержал, спросил:

— Это смертельно?

— Более чем!

На его пошедшем красными пятнами лице появилось выражение недоумения.

— Как это?

Свет люстры под потолком играл гранями хрустальной рюмки у меня в пальцах.

— Более чем — значит, что человеку еще жить и жить в этом мире!

Феликс шумно выдохнул и бесцветным будничным тоном констатировал:

— Сука ты, Денников, редкостная, каких поискать!..

И был прав. Врачи говорят о синдроме хронической усталости, но этого мне показалось мало и я заменил усталость на атаку. Впрочем, очень возможно, что я просто опередил науку и со временем новая напасть займет достойное место в списке донимающих человечество недугов.

Курить не хотелось, но на столе валялись сигареты, а для сохранения осмысленности разговора требовалось сделать паузу. Фил сидел насупившись, его дорогая рубашка взмокла и прилипла к телу. Чтобы загладить вину, надо было сказать ему что-то приятное или хотя бы как-то развлечь и заинтересовать.

— Знаешь, один мой знакомый купил по случаю авианосец. Когда нас достанет, попросимся к нему матросами. Представляешь, ласковое южное море, на волнах дрожит лунная дорожка, а над головой мириады ярких звезд. Мы сидим с тобой на палубе с бутылкой кубинского рома и любуемся всей этой красотой. Веет легкий бриз, из воды стаями выпрыгивают летающие рыбки, а захочется оттянуться, в паре часов хода Гавайи или Капакабана с загорелыми девочками в бикини…

Феликс поморщился и, сделав над собой усилие, поймал меня в фокус.

— Сколько?

Вопрос застал меня врасплох.

— Чего «сколько»?

— Сколько твой знакомый заплатил за авианосец?

С романтикой этим вечером у Фила как-то не складывалось… Не нужно ему было теплое дыхание ветерка, и устилавшие пляжи Рио сексапильные негритянки его не волновали. И вообще, мой друг как-то разом потух и пригорюнился. Взялся было за пустую рюмку и посмотрел на меня, но выпить ему я не предложил.

Он и не настаивал, только хмыкнул:

— Помнишь, пели: на дальней станции сойду, трава по пояс? — В чертах его лица проступило что-то болезненное. — Не верь, Серега, вытоптали ту траву под корень, теперь там коттеджи новых русских!

И засмеялся, хотя лучше бы он этого не делал. Тяжело оперевшись о стол, поднялся на ноги. Прихватил со спинки стула пиджак, сунул в карман модный галстук. В дверях задержался, привалился виском к косяку.

— Жизнь себе, я знаю, ты придумаешь, и с Нюськой у тебя наладится…

Я благодарно улыбался, хотя известно, что бомба в одну воронку дважды не падает. Бомбой этой был я или на худой конец сорвавшейся с привязи пушкой.

Но оказалось, что добрые его слова были лишь прелюдией к главному:

— …мне-то как быть?

3

К монахам я отношусь, прямо скажем, без особого почтения. Хорошо им там, в тиши за кирпичными стенами, спасать собственную душу, ты пойди послужи Господу в толпе оглашенных! Или оглушенных льющимися на голову потоками грязи и бессмысленной трескотни. И в монастырь меня никогда не тянуло, хотя принять на годик-другой обет молчания я был бы не против, отдохнуть от игры в слова, набившие на языке оскомину. Огромную, из всего имеющегося воска, свечку надо было бы поставить Господу, если бы хоть раз в день человек произносил нечто, пусть не новое, но имеющее смысл, однако не дано. В одном из американских университетов провели исследование: в течении недели снимали обыденную жизнь людей, а для анализа полученных данных применили технологию изучения поведения крыс. Оказалось, что девяносто три процента времени подопытные не пользуются сознанием, но мне кажется, цифра эта лукавая, ее намеренно занизили, чтобы сохранить иллюзию осмысленности жизни. В России такие эксперименты не проводят и правильно делают. Зачем тратить бюджетные деньги, если их можно своровать, достаточно оглядеться по сторонам: тех, что хомо, — пруд пруди, а сапиенсов днем с огнем не сыщешь. Если верить академику Павлову, то инстинкты, а по Пушкину — привычки, давно заменили нам не только способность мыслить, но и отпущенное человеку счастье, и я что-то не слышал, чтобы кто-то против этого протестовал.

Кто-то скажет, мол, старческое брюзжание?.. Да, пожалуй, думал я, выходя из дома за сигаретами, но при желании его можно выдать за житейскую мудрость. Это только в молодости жизнь представляется долгой и прекрасной, а пообтираешься в толпе себе подобных — и краски начинают линять, и наружу проступает серая, как шинель пожарного, канва обыденности. Что скрывать, в те далекие годы тоже возникали сомнения, но еще не душили, зато глупые стишки лились на бумагу, словно вода из крана. Достаточно было открыть рот, и на глазах потрясенных слушательниц рождался шедевр. Помнится, в порыве поэтического вдохновения родилось:

Марк Шагал и я шагал, оба мы шагали.Марк — он водочки алкал, ну а я шакалил.

Легок был в сочинительстве и беззаботен, одно слово — художественная натура. Не задумывался, жил. Оказалось, если талант надо закапывать в землю, способности уходят сами, достаточно не подкармливать их ежедневным трудом. По-английски, не простившись. В те счастливые, щедрые на глупости времена я об этом не догадывался. Как художник сломался на Левитане, как поэт не мог состояться в принципе, зато неуемная тяга к творчеству разбудила во мне буйную фантазию. А еще сказки, я на них вырос.

Но, как всегда и бывает, детство быстро закончилось, и я обнаружил себя стоящим на ступенях школы с аттестатом зрелости в кармане нового, купленного по такому случаю родителями костюма. Впереди была взрослая жизнь, мы ломанулись в нее радостной толпой. Думаю, в этот трогательный момент преподаватели нашего весьма среднего учебного заведения испытали большое облегчение. Не потому, что выпускной класс им попался буйный, ребята мы были интеллигентные, но каверзы любили и порой вытворяли такое, что руководство школы прямым ходом тащили на бюро райкома партии. Она в то время была одна, хотя в воздухе уже витал запашок разложения.