Ульяна Гамаюн - Ключ к полям
— Си шарп?
— Простите?
Он продолжал, не глядя на меня, полоскать в кружке с белой в черных яблоках коровой чайный пакетик. В то, что этот человек что-то сказал секунду назад, а тем более мне, не верилось совершенно.
— Си шарп, ява, делфи. — Он оставил пакетик в покое и пододвинул поближе пол-литровую банку с сахаром («Огірки солоні»). Зачарованная, я пролепетала:
— C++, вижуал бейсик, яву я сама изучала, еще паскаль, но ведь делфи это, в сущности, и есть…
— Мне нужны живые, — перебил он, насыпал третью ложку сахара и старательно завинтил «Огірки».
— Ж-живые? — прожужжала я.
— Живые примеры, реальные проекты, в которых вы принимали участие. Ваше портфолио, так сказать.
— Проектов нет… Пока… Но вот по С++, к примеру, я делала курсовую — интрузивные контейнеры и…
— Ассемблер? — перебил он, размешивая сахар. Звон стоял оглушительный.
— Да, мы на третьем курсе…
Он поперхнулся. Медленно багровея от стыда, я нашла в себе силы продолжить:
— … но я знаю SQL, довольно неплохо…
— Так. — По-прежнему не глядя на меня, он отхлебнул из чашки (корова в яблоках накренилась) и скрылся под столом, оставив после себя слабый чайный дымок. Потарахтев коробками (чем же еще), он вынырнул на поверхность, багровый и запыхавшийся, как водолаз после трудного погружения, с плиткой шоколада в руке. Сверкнувший затылок показался мне смутно знакомым. Подув на чай, Мартышкинс потянулся к телефону:
— Игорь, зайдите ко мне с Глебом на минутку. Здесь у меня интересный экземпляр.
Бросив трубку, он засуетился, как будто о чем-то вспомнив, лихорадочно зашелестел фольгой, откусил кусок побольше и прикрыл шоколадку блокнотом. Подумав, положил сверху еще и газету.
Игорь с Глебом явились с чашками и бутербродами, не проявили к «интересному экземпляру» ни малейшего интереса, уселись по левую сторону т-стола и дружно засербали. Подпевая им, задумчиво присосался к своей далматинской корове Мартышкинс. Чашки у всех троих были из одного стада, с одинаковыми пятнистыми буренками. Муха, разбуженная Игорем-Глебом, отчаянно затарабанила в окно. Святая простота!
— Вот, — кивнул в мою сторону бородач, и двое из ларца покосились на меня, не отрываясь от трапезы.
Розовые уши Игоря-Глеба, большие и криво обрезанные по краям, затрепетали. Я сразу догадалась, что это их самый чувствительный орган, как усики у тараканов.
— Угу, — сказал один.
— Ага, — сказал второй.
— Выпускница, — резюмировал Мартышкинс.
— О?
— А?
— Да, представьте.
И все трое обреченно вздохнули.
Беседа лилась, как кипяток из самовара: струя Мартышкинса, капель Игоря-Глеба; влажные рты ходили ходуном, щеки вздувались парусами, крошки летели во все стороны. Я втянула живот, чувствуя, что еще немного — и желудок мой предательски заговорит, и перестала слушать, забавляясь тем, что отгадывала, кто из сиамских близнецов Игорь, а кто — Глеб. Оба вертлявые, оба удивительно похожие на Беатрис Хастингс, в одинаковых клетчатых рубашках, с одинаковыми, грубо сработанными ушами. Большинство людей использует уши как одно из средств постижения окружающего мира. Игорь с Глебом свои лапидарно сработанные раковины использовали намного успешнее других: они ими осязали и обоняли мир, забираясь в такие лакуны, о которых человек со среднестатистическими органами слуха мог только мечтать.
— … что скажете? — донеслось издалека.
Пока я разгадывала собственные шарады, на столе жирным пятном проступила банка сардин, полупустая. Я посмотрела на Мартыненко. Его грушевидный нос и кончики усов лоснились, в углу маслянисто поблескивающего рта застыл, точно забытый, раздвоенный кончик рыбьего хвоста. Игорь-Глеб переглянулись, хихикнули. Тот, что сидел ближе к начальнику, вдруг напружинился, дрогнул и повел ухом.
— Я говорю, сколько бы вы хотели получать? — проклокотал кто-то из Мартышкиного желудка.
В этот момент произошло сразу несколько событий: муха громко стукнулась о стекло и кулем свалилась на подоконник, близнец номер один поскреб затылок, а близнец номер два привстал, потянулся к столу начальства, стряхнул газету, блокнот, ухватил шоколадку за шелестящий бок и так же быстро вернулся в исходное положение. Мартыненко от неожиданности втянул, как макаронину, сардиний хвост. За плотно сомкнутыми створками его рта что-то жалобно хрястнуло и заурчало. Чувствуя, что кто-то внутри меня, более смелый и непосредственный, вот-вот заорет благим матом, я стала мелкими шажочками отступать к двери. Интересно, что будут делать эти веселые бражники, если меня сейчас вывернет наизнанку? Продолжат чаепитие, это как пить дать.
— Ну, что ж вы? — продолжал меж тем бородач, с тоской наблюдая, как Игорь-Глеб, необычайно довольные, с траурной каемкой вокруг липких ртов, по очереди вгрызаются в шоколадку, друг друга подбадривая и подгоняя.
— А что вы мне можете предложить? — сделала ложный выпад я (никакие его предложения меня уже не заботили), продолжая отступление, как пойманный на горячем киношный злодей (в коридоре, если хорошо поискать, обязательно найдется продавец попкорна).
Облизав радужные пальцы, маслянисто улыбнувшись, Мартыненко назвал сумму, много ниже той, что предлагают даже несмышленым студентам, желающим подработать. Назвал в гривнах, как делают некоторые работодатели, в расчете на визуальный эффект: есть люди, на которых количество нулей производит неизгладимое впечатление. Впрочем, все это было уже далеко и неважно.
— Поработаете пока на старой машине, новых нет, — уже вовсю распоряжался мною Мартышкинс. Тон его заметно крепчал, зыбкий мираж сослагательного наклонения в нашей беседе исчез за горизонтом. Я вдруг отчетливо поняла, что мы вышли в открытое море, где все, начиная бородатым капитаном и заканчивая смешливыми юнгами, бодро жуют солонину и горланят песни, в то время как незадачливого пассажира мутит в темной каюте. — И еще: новички, а выпускники и подавно, у нас работают по выходным безвозмездно. Остальные тоже работают по выходным, но им кое-что перепадает (остальные крякнули, подтверждая). Да, выпускники, это, знаете, такая морока… И в будни мы их немножко больше, чем остальных… — замычал, подбирая слова, не подобрал. — Такая, знаете, проверка патриотизма. А что ж вы хотите? Вы ничего не умеете. Пришли тут… всему вас учи. Не за спасибо же, правда? Вот и отработаете. Для начала.
Никак на это не реагируя, избегая смотреть в сторону сардинницы, я пятилась к двери.
— Слушайте, вы хотите у нас работать или нет? Таких, как вы, пруд пруди. И не всем предоставляется такой шанс. За этот шанс мы ждем от вас полной, как говорится, отдачи. — Мартышка пошамкал, кого-то вылавливая под языком. — Детей же у вас нет?
Игорь-Глеб прыснули.
— Нет. Но какое отношение…
— Отлично. И не надо. — Он погладил бородку, затем живот и осклабился. — Так, когда вы можете приступить?
— Я должна обдумать ваше предложение, — соврала я.
— Обдумать? — В Мартышкином голосе зазвенело такое праведное негодование, что мне стало еще больше не по себе.
Игорь-Глеб заморгали.
— Да, несколько дней.
Нет уж, я в сардиннице не останусь. И где, спрашивается, мушка?
— Что ж, как угодно…
Ни на подоконнике, ни полу ее не было. Лягушонок-урод-красный шут!… Съели мушку. Сло-па-ли. А-а-м.
— Но смотрите, чтобы ваше место никто не занял за эти несколько дней. Советую поторопиться… Всего доброго.
Пробормотав «до свидания», я уже открыто бросилась к двери. Игорь-Глеб, выделывая на бегу замысловатые антраша, меня опередили и затеяли потасовку в проходе: каждый норовил выскочить первым. Выиграл Игорь. Или Глеб. Разницы, впрочем, никакой. Секретарша (тоже с долматинской чашкой) вежливо предложила мне воды; спохватившись, добавила: «правда, у нас ее мало». Я в свою очередь вежливо отказалась. Подобрев, она вытащила из рукава еще одно заманчивое предложение: поработать на них две недели, без зарплаты и оформления, чтобы «решить, что к чему». «Так многие поступают, чтобы не увольняться со старой работы раньше времени», — брякнула она, абсолютно не понимая, что вдрызг проболталась.
Я, конечно, не ангел-пери, но, оказавшись на твердой земле, за пределами сардинницы, обрадовалась, как моряк, чудом переживший страшный шторм.
Фотоувеличение
Ехали цыгане, кошку потеряли.
Кошка сдохла, хвост облез,
Кто промолвит, тот и съест.
МолчанкаВсе началось, разумеется, намного раньше. Красные комнаты с библиотекарями (не забудем ветер и хруст бумаги) — это лишь производная такой-то степени от затейливого выражения, спасительная передышка в череде ретроспективных скачков в неизвестность, и если продолжать дифференцировать в том же духе, никакие баснословные константы перед иксами от нуля не спасут.
