Татьяна Соломатина - Коммуна, или Студенческий роман
Или вот та несчастная женщина… Да-да, несчастная, что бы о ней ни думали окружающие! Очень хорошо, что эта женщина сошла с ума. То есть, конечно, не хорошо. Потому что если бы она не сошла с ума, то ничего подобного не произошло бы! Но хорошо, что она так и не вернулась в ум, эта несчастная женщина, задушившая собственную дочь! Нет, не алкоголичка, не наркоманка, не дворничиха-поломойка какая-нибудь! Нет. Жила-была себе очень интеллигентная, образованная женщина, работала учительницей в школе. В хорошей общеобразовательной школе. И была у неё единственная дочь – красавица, комсомолка, спортсменка. Мастер спорта по спортивной гимнастике всего в тринадцать лет! И мать в своей дочери души не чаяла. Потому что больше никого у неё не было – только дочь. Дочери самое лучшее. И тряпки, и еда, какие уж можно достать. Всё для неё, ненаглядной. И дочь матери отвечала взаимностью, между прочим. Росла доброй, заботливой, матери чай заваривала, когда та с работы приходила. И вот однажды мать пришла с работы, подошла сзади к своей единственной ненаглядной кровиночке и… задушила её. Насмерть. Тонкая слабосильная учительница, никогда не занимавшаяся даже физкультурой, сдавила сильную мускулистую шею пятнадцатилетней девушки, мастера спорта и… И на следующий день на работу не пошла. И на следующий после следующего. И к телефону не подходила. На третий день к ней с работы сами пришли, потому что за учительницей за -надцать лет беспорочной службы никаких ни больничных, ни прогулов не было, – не открывает. Звонили, стучали, кричали – не открывает. А шорохи и подвывания из-за двери слышны. Вызвали слесаря из ЖЭКа, милицию – потому что без неё слесарь замок отпирать не соглашался. Вскрыли дверь. А там – женщина в спутанном состоянии сознания. И трупный дух не пойми откуда… Вот же – из свёрнутого ковра! Женщина неконтактна. От ковра оторвать невозможно – воет и рычит. Вызвали психиатрическую подстанцию, седировали, в смирительную рубаху замотали. Из ковра труп молодой девушки – по опознанию коллег – дочери – размотали. На шее – синяки, гематомы, царапины. Причина смерти – удушье… Хорошо, что та несчастная женщина в ум, с него сошедши, не возвращается. Вот как?! Вот почему?!! Профессор долго и нудно, часа три, объяснял возможные причины, механизмы, поломки. Употребляя слова «фрустрация», «подсознание», «замещение», «климактерический психоз»… А санитар из буйного сказал, что очень часто в этой стране бабы того – тю-тю! Особенно если всю жизнь без мужика, а тут дочка-красавица подросла… Так, конечно, редко. То ж интеллигенция. А вот ножом кухонным или, там, топором народ попроще частенько родню косит. Ну да там всё чаще делириум тременс и недоёб, без вот этих вот фрейдистских изысков а-ля профессор.
Но стоит ли подходить к собственным любимым и друзьям с точки зрения не то что психиатрии, а даже и более мирной банальной психологии? Наверное, нет. Потому и не находила Полина Романова объяснения дурацкой злой шутке, сыгранной Алексеем Евграфовым с молоденькой девушкой-первокурсницей. Вот вроде ничего особенного. Но осадочек какой-то остался. Непристойный. Нерастворимый…
Впрочем, вскоре он растворился. Потому что верный Примус всегда рядом и всегда безупречен. Ну, почти… Не хочется ставить глагол «был» рядом с таким наречием, как «безупречен»… В конце концов, Алексей Евграфов всего лишь человек, а не ангел, не демон и не святой. Хуже того – не просто человек, но мужчина. И Полине давно пора бы это понять! Потому и взгляд его тогда был так… нет, не сердит. Надрывен. Так дай ты уже ему то, чего они все хотят! Убудет с тебя, что ли?! Тем более что Примус как раз более прочих заслужил «того самого одного»! Ладно… До лета… Или до осени. Успеется. Никуда он не денется, хоть тучи Анечек у него по оба локотка повиснут. Примус – собственность Полины! Нехорошо так думать о живом человеке, ох нехорошо. Ну так не о человеке же, а хуже – о мужчине. О мужчине – можно… Глупые мысли. Надо бы думать о том, что теория и пропедевтика – во всех их смыслах – уже закончились. Вот они, клинические базы. Вот она – желанная взрослая жизнь! Делай с ней что хочешь. Или можешь. Знать бы ещё точно, чего ты хочешь. Или хотя бы что ты можешь. Уж это-то можно знать о себе наверняка? Ты можешь дать Примусу того самого? Да легко! Вот и… Вот и отложим.
Потому что опять май в морском городе. Занятия терапией в шестой ГКБ, а это как раз в парке Шевченко на улице Тон Дык Тханга. Цветут каштаны, цветут акации, зацветают тополя (как вы там живёте-можете на своей микробиологии, Штефан Эдгар Эдуардович?). Солнце ещё нежаркое, и гулять пляжами и парками просто прекрасно. Пока парни стучат шарами на бильярде – о, благословен будь парк Шевченко, где незадорого и днём можно было приобщиться таинствам зелёного сукна, и это было почти буржуазно! – Полина сидит на парапете, смотрит на море и порт и ни о чём не думает. Ни об экзаменах – не сложно и не страшно. Ни о пятом и шестом курсах – всё тот же бег по кругу. То есть – вдоль. Потому что город Одесса не круглый, как Москва, а вытянут вдоль берега одесского залива. Ни о том, что дворник Владимир опять загадил туалет и свистнул у Полины пачку сигарет. Ни о том, что Тонька опять покоя не даст. Ни о Серёже, который вроде просто друг-приятель, но с элементами постели – как-то так вышло. Ни о ком из его компании – потому что уже давно прогнозируемо, что все мужчины – хотят, а все бабы – терпеть не могут. Ни о том, что хотят – это хорошо, но где же оно, о чём пишут в книгах? Ну, то, которое не «хочу», но «люблю»? Ни о том, что завтра она приглашена на очередную вечеринку и, разумеется, туда пойдёт, потому что она сейчас хороша, как никогда прежде. Ни о Кротком и Примусе, что, играя в бильярд, не забывают на неё поглядывать, потому что вот только что около Полины остановился молодой человек, явно намеревающийся познакомиться, но тут Лёшка подскочил как ошпаренный… Ни о том и ни об этом. Вообще ни о чём.
Полина сидит на парапете, закрыв глаза, подставив лицо майскому солнцу, и просто слушает город…
Майские жуки; шелест распустившихся листьев на ветру; далёкий перестук составов, что идут из порта и в порт; заливистый весёлый лай молодых собак; солидное цоканье престарелых мудрых псов; синкопальные шажки детей; парное шарканье благостных счастливых стариков; чьё-то одинокое, злобное, старческое, не на неё лично, а за всё про всё: «Расселась тут, шалава! Это что, бинт вместо юбки?!»; стремительный каучуковый лёгкий спортивный ход и задорное мальчишеское: «Что, бабуля, завидно? Добрее надо быть!»; барабанная дробь шпилек и рассыпчатый, как пшено, девический смех; и снова шелест… ветер… и никого… никого… Из многоголосья густонаселённого коммунального города погружаешься в отдельную комнату себя самого… Себя самого… Себя самого… И только жужжание, шелест, приятное кошачье мурчание… И – ничего! Ничего. Небытие…
– Полина! Ты что? Уснула, как полковая лошадь?
– Ох, Примус! Как ты меня напугал!.. Действительно, задремала. Полковые лошади, кстати, спят стоя, а не сидя. Да и это – просто распространённое заблуждение. И даже, скорее, фигура речи. Потому что лошади спят лёжа.
– Откуда ты знаешь, ты же лошадей в глаза не видела, разве что на ипподроме.
– Не знаю откуда. Знаю, что знаю!
– Кстати, лошади действительно спят лёжа, поверь деревенскому пареньку. Идём, детка, в кафешку с дядюшкой Примусом – он богат, как Крез, ибо только что вдул своих верных товарищей на десятку баксов в «Московскую пирамиду»[43]! Обсудим лошадей, недосып, экзамены, любовь и прочие…
Дела житейские
Спать на матрасе – ведь это не совсем прилично, да?
А между тем вот уже три года в этой комнате всё тот же самый тётки-Валькин матрас. Ну, может, не три, а два с копейками. Но всё равно – комната-то своя? Своя! Три года как своя, а ты всё как бомж – на матрасе! Спала на матрасе с Примусом. Занималась этим самым с Глебом. И даже с Кротким в тот единственный раз. Примус так и вовсе целый год на нём жил. А уж сколько преферансистских жоп на нём пересидело! Даже Козецкий пару раз с него на луну выл. И Тонькина Сима обсыкалась-обсиралась. И Татуня топталась – слон бенгальский! Всё! Решено! Человечество расстаётся с прошлым, выкидывая старое! А отдельные человеки – выкидывая матрасы! Да на нём, может, ещё Валя Чекалина и Витя Аверченко… Нет-нет, они не могли просто на матрасе. Тем более в тёткином альбоме есть фотография, где она сидит на красивой кровати с решётками в бляшечку и с дурацкой горкой подушек. Наверное, на этой самой кровати они с Витей и… И как же, наверное, это неудобно было! Эти же кровати панцирные, с сеткой. Такими ещё во многих больницах отделения полным-полны! Страсть как неудобно, особенно для травматологии или, там, для послеоперационных больных. А вдвоём на таких койках как разместиться? Это же друг к другу скатываешься. Если ты сверху – так мужчина в пояснице поломается, стараясь оставаться прямым чуть ниже спины – ухнет в «гамак» попа, ухнет и то, что спереди. Если мужчина сверху, то твоя задница до пола провиснет. А на коленки и вовсе не встанешь. На панцирных койках только дурачиться можно – прыгать, как в детском саду во время тихого часа. Да уж. Похоже, пришла пора обзавестись приличным ложем!
