Татьяна Соломатина - Коммуна, или Студенческий роман
– Правда? – Анечка доверчиво пошлёпала густо унавоженными тушью «Ленинград» ресницами.
«Господи, какая дура! Ну и пусть! Ничего не буду ей говорить. Кто жалеет мышь, которая собралась пожрать на твоём поле!» – зло подумала Полина.
– Анечка, вы на каком курсе? – ядовито-приторно поинтересовалась она.
– На первом! – гордо проблеяла та. – Ну так, Лёша, ты мне нальёшь своей минералки водку запить? – требовательно обратилась она к Примусу.
– Конечно! Любой каприз! Как вовремя у меня случился гастрит – теперь всегда есть с собой напиток не только для грубых мужланов и властительницы оных, Полины Романовой, но и для трепетных дам. Таких, как вы, святая Анна! Вова, разливай!
Вовка щедро разлил по стаканам из принесённой барменом бутылки. Никто не утруждал себя графинами в спорт-баре в то время. Да и из бутылки – обязательно закрытой! – пить было безопаснее, чем из положено-сервировочной тары.
– А это Анечке запить! – сказал Примус, открывая бутылку «минералки». А попросту – той самой молдавско-приднестровской водки, лейблы с которой были сорваны на всякий случай. Но вся компания, исключая Анечку, была в курсе, что за жидкость находится в этой лимонадной ёмкости. – Принеси, пожалуйста, ещё один стакан! – крикнул он бармену.
«Неужели доведёт эту злую шутку до конца? Девка же призналась, что никогда водки не пила…»
Провозгласили тост («За контрабандистов до дна!») и опрокинули гранёные стограммовые стопки. Все. Даже Анечка. Юная глупая первокурсница – тоже явно вчерашняя школьница. Ей очень хотелось быть взрослой в компании взрослых мужчин. Девушка выпила, ахнула и схватилась за стакан с «минералкой»… Ох, не сразу снимается водочное послевкусие. Ох, не сразу приходит понимание, особенно если ты пьёшь водку впервые. Бедная девушка, выпив залпом полстакана, продолжала глотать, понимая, что что-то не то… Что-то не так.
– Ну хватит! Шутка затянулась! – Полина отобрала у неё двухсотграммовую ёмкость. – На, закуси! – протянула она ей что-то со стола – не то печенье, не то какой-то бутерброд. Анечка лишь мотала головой, и из глаз у неё лились слёзы, размазывая тушь по щекам. Наконец она смогла вдохнуть и тут же закашлялась.
– Аня! Пришла в себя?! – Примус был подозрительно спокоен. Даже не вскочил, не охнул. И зло смотрел на Полину. Все остальные рассмеялись.
– Не вижу ничего весёлого! – Полина встала, резко отодвинув стул. – Если и с вами малолетка не в безопасности, то я даже не знаю, с кем вообще можно иметь дело! Я надеюсь, вы проводите эту пигалицу домой, Алексей Евграфов? И не воспользуетесь её состоянием в каких-нибудь не очень приглядных целях?! Впервые была не очень рада вас всех повидать. Всего хорошего! Меня провожать не надо. Я уже достаточно взрослая, чтобы в одиночестве чувствовать себя куда более защищённой, нежели в такой компании. До свидания все! До свидания, Анечка! Вы сейчас очень сильно окосеете, так что если пока помните номер телефона папы-мамы или старшего брата, если он у вас есть, – звоните им! Телефон попросите у бармена.
– Я в общаге живу! – Анечка икнула и захихикала.
– Жаль. Жаль, что вас, совершенно к жизни не подготовленную, отпустили жить в общагу. Если у меня когда-нибудь будет дочь, я научу её пить дома, чтобы никакие полудурки не смогли её вот таким вот самым низким образом разыграть. При моём попустительстве… Ну да вы мне – не дочь! Всех благ.
Полина пошла к выходу. Нагнавшего её было Примуса впервые в жизни послала матом по конкретному адресу без каких-либо бесед и разъяснений. Сама от себя не ожидала… А он так и остался стоять в тёмной аллее с открытым ртом.
Разумеется, забылось-сгладилось. Позже. Чуть позже…
Тогда же Полина шла тёмным Пролетарским-Французским бульваром, глотая злые слёзы. Как?! Как они могли?! Неужто это те самые Кроткий и Примус и все остальные, с которыми никогда и никуда не страшно? Благородный муж всегда благороден, а не только с Полиной Романовой. То есть если завтра Полина Романова станет не мила, то и она может быть просто случайно подвернувшейся под руку пешкой в чужой игре? Да-да-да, с этой глупой Анечкой-первокурсницей ничего не случится. Конечно же, Примус отвезёт её в общагу и уложит в постель. Ага! Хорошо бы ещё – в её, Анечкину, постель. Ну не может же Лёшка так, как все! Не должен! Не должен, мол, Кроткий, погуляй где-то часок, пока я тут Анечку… Фу! Не может!!! Не должен!!! Тогда во что верить?.. В любом случае, с этой дурочкой ничего не случится. Да и она, Полина, хороша! Знала же, что в той бутылке. Ну а нечего лезть на её территорию. Хотя кто ей сказал, что это её территория? Это просто компания великовозрастных балбесов, и они точно такие же, как и все остальные мужчины, опасные звери, общаясь с которыми надо соблюдать технику безопасности! И пунктов в этой инструкции ох как много! Бетономешалки и прецизионные станки, скальпели и микротомы, автомобили и бойлеры куда как безопаснее грязных тупых подонков, коими в той или иной степени являются все мужчины!
Как?! Как мог Примус?!. Тот самый Примус, что так нежен и заботлив с ней, Полиной… Помнится, летом на даче у Вовочки были шашлыки, и Полина, изображая великую хозяюшку-хлопотунью, мыла и резала огурцы-помидоры и в процессе так нарезалась холодным шампанским – жарко же! – что до самих шашлыков уже и не дожила. В какой-то момент посреди светской беседы с Вовкиными бабушкой и дедушкой (доктор филологических наук и председатель одесской коллегии адвокатов!) она почувствовала себя нехорошо и на ватных ногах отправилась на Вовкину половину дачи. Только пришедший Примус чуть не два пальца ей в рот вставлял, и босоножки собственноручно с неё снимал, под холодным душем купал и в кровать укладывал. И чуть не баюкал. Она ему: «Ах, Лёшка, я как будто на карусели кружусь!» Он ей: «Деточка, это «вертолёты»! Что же ты, дитя неразумное, так нахлебалась? Холодное шампанское в полуденный июльский зной – вещь коварная! Ты больше, моя радость, не пей без взрослых дядь бесконтрольно!» А когда она, наконец, уснула, он её за руку держал. И только к вечеру они вдвоём вышли к публике – посвежевшая выспавшаяся Полина лихо отплясывала и с Вовкой, и с Примусом, и даже с дедушкой. Самое забавное, что потом те самые бабушка-дедушка сказали Вовке, что Полинушка – самая замечательная девушка. На стол помогла накрыть и отдыхать пошла. А все остальные напились и матом ругались. Ага! Оживший анекдот: «Какая хорошая девочка! Не пьёт и не курит!..» – «Да. Больше уже не может!»
И это тот самый Примус только что налил этой несчастной девчонке двести граммов водки, чтобы она ими запила первые сто? И всё на неокрепшую невинную душу… Руками благородного Примуса. Может, он хотел таким образом угодить Полине? Тогда, получается, она совсем ничего о нём не знает. Он хотел посмеяться над девчонкой? Тогда Полина Романова знает об Алексее Евграфове меньше, чем ничего.
Значит, это правда, да? То, что говорил Глеб. Что к обозным шлюхам относятся как к обозным шлюхам, а к королевам – как королевам? Знать бы ещё точные критерии отличия первых от вторых. Женщины – не гельминты и точной классификации не подлежат. Мужчина к любой женщине должен относиться как к королеве. Даже если та – самая что ни на есть обозная шлюха…
Очень подвёл Полину Примус. Очень. Ей не было так больно, когда Кроткий переспал с Тонькой, как было больно ей сейчас – когда Примус всего лишь зло пошутил с какой-то девчонкой. Но ведь всего лишь пошутил, да? Но боль была не тупая, ноющая – как когда Вадим и Тонька… Боль была кинжальная. Как будто без наркоза отрезали какой-то фрагмент не то жизни, не то самого тела.
«Я просто ненормальная! Поэтому мне так хорошо, спокойно и уютно в дурдоме!.. Да и хрен с ними! Вот сейчас потрачусь, куплю бутылку водки у таксистов на Средней – и выпью её с Тонькой и Козецким. И пусть все Примусы, Кроткие, Глебы, Серёжи и так далее и тому подобное – отправляются к дьяволу!»
Да, Полина дошла пешком от бульвара до Средней, деловито, как будто не впервой (хотя лично сама – в самый что ни на есть первый раз!), прикупила у таксиста две поллитры и снова пешком дотопала до своей Розы Люксембург угол Свердлова. Да, пеший ход. Пеший ход – самое оно. Где вы видели толстых апостолов? Где вы видели нервных апостолов? Где вы вообще видели апостолов? Вот то-то и оно, что апостолами они становятся уже потом. А пока они не «были», а «есть», никто их не замечает. И никто никому ничего никогда не прощает, не попрощавшись навсегда. Таковы уж особенности долбаной человеческой психики.
Кстати, о психике. Точнее – о психиатрии: Полина снова загремела в СНО. На сей раз она стала старостой кружка на кафедре клинической психиатрии. Было куда интереснее оперативной хирургии с топографической и патологической анатомией. Что уж говорить о биологии с её глистами! Психиатрия открыла перед Полиной целый мир. И мир этот был огромен, страшен и прекрасен одновременно. Сошедшие с ума художники, маниакально-депрессивные писатели, набитые фобиями по самые свои захламлённые чердаки. Гениальные учёные, страдающие параноидальными психозами. Доклады, доклады, доклады! По Ван Гогу, по Гоголю, по Хемингуэю, по Нэшу. Читальный зал библиотеки – впервые за истекшие годы не студенческой медицинской, за анатомическим корпусом, а той, что имени Горького, большой, красивой, фасадом выходящей на Пастера. Психиатрия была более сродни театральной студии, фантасмагорической пьесе, антиутопии, нежели науке. Так казалось Полине. Пока она не увидала парочку отделений – для буйных и гериатрическое. Но и тогда её страсти по психиатрии не остыли. Как знак особого доверия ей, всего лишь студентке, вручили ручку – съёмную ручку, поворачивающую штырёк на двери в любое из отделений «психушки». И даже приглашали перейти работать сюда из своих железнодорожных пенатов. Но нет. Для Полины психиатрия была и надолго осталась искусством, а не ремеслом. Она даже сдружилась со старым седым шизофреником, проведшим тут последние десять лет. Покупала ему чай и сигареты. Он рассказывал ей о загадочной Южной Азии, где провёл несколько лет, и читал свои стихи. Разве может нормальная студентка (или любой нормальный человек) дружить с шизофреником, покушавшимся на жизнь собственного отца?
