Григорий Канович - Местечковый романс
Поезда ходили редко.
Зал ожидания смахивал на тюрьму без решёток и надзирателей, с той лишь разницей, что никто из беженцев не знал, к какому сроку он приговорён. Ни мы, ни Селькинеры не отчаивались, верили в удачу — машинист сжалится и подберёт нас.
Незадолго до того, как судьба проявила к нам благосклонность, к нашим скамьям подошёл молодой худощавый мужчина в чёрном лапсердаке и глубоко надвинутом на глаза картузе. С висков у него стекали извилистые струйки смоляных пейсов, а из-под верхней одежды свисали нити цицес[55]. В руке у незнакомца был молитвенник в кожаном переплёте.
— Меня зовут Меир Жабинский, — представился он, поглаживая пейсы. — Я учился в Паневежской ешиве. Тысячу раз извините… Позвольте, как еврей евреям, задать вам один щепетильный вопрос.
— Задавайте. Как известно, вопросы у евреев бесплатные, — сказал Велвл.
— Скажите, пожалуйста, в России есть ешивы, синагоги и, не про нас будь сказано, хевра кадиша[56]?
Отец пожал плечами.
— А что? — снова с подковыркой в голосе полюбопытствовал сапожник. — Разве это для нас сейчас главное?
— Главное, не главное… Молиться в одиночестве, конечно, не воспрещается, славить Господа можно повсюду. Но лучше, когда все сообща творят молитву в Божием доме.
— Есть там синагоги, ешивы, погребальные братства или нет, мы понятия не имеем, — пожал плечами отец. — Мы до этого кошмара в России никогда не бывали.
— Кого ни спрошу, никто не знает. Что делать там, где ничего для тебя нет?
— Для того чтобы молиться, сначала надо выжить.
— Святые слова! — воскликнул Меир.
Он стал вместе с нами ждать поезда в таинственную Россию, где, может, и нет ни одной синагоги и ни одного погребального братства, зато евреев пока не хватают на улице и не убивают.
Ближе к вечеру нам удалось сесть в товарный состав, и до Двинска мы доехали в вагоне, приспособленном для перевозки на бойню крупного рогатого скота.
В вагоне стоял густой запах навоза и мочи. Всю дорогу мы были вынуждены простоять на ногах — охотников присесть на щербатый, грязный пол не нашлось. От духоты тошнило, кружилась голова, но двери были плотно закрыты на железный засов, и никто не отваживался открывать их на ходу, чтобы глотнуть свежего летнего воздуха.
Наш новый попутчик Меир Жабинский всё время потихоньку молился, и от этого самозабвенного шёпота клонило ко сну, но преклонить голову было негде.
Уткнувшись в тёплый бок мамы, я стоял посреди полупустого вагона с крохотным оконцем, вырезанным, видно, не столько для тусклого освещения, сколько для проветривания. Прислушиваясь к молитвенному бормотанию выпускника Паневежской ешивы, я вспоминал бабушку Роху. Вспоминал, как она в своем доме на Рыбацкой улице стелила мне постель на скрипучем топчане и, как бы заклиная меня, тихонько говорила: «Пусть, золотко моё, прилетит к тебе во сне твой ангел-хранитель и даст тебе своё благословение». Бабушка тогда и думать не думала, что не пройдёт и пяти лет, как мне будут сниться не ангелы небесные, а немецкие бомбардировщики и несчастные, не ведающие, как и мы, своей участи, латышские коровы, которых перевозили в таких вагонах на бойню.
Перед прибытием в Двинск отец предложил всем подкрепиться. Ужин на шестерых был скромным — каждому по кружочку ливерной колбасы и ломтю ржаного хлеба с тмином. Прибившийся к нам правоверный Жабинский от этой трефной еды наотрез отказался.
— Простите, но я некошерную пищу не ем. Мою долю отдайте вашим мальчикам.
— С такими строгостями вы в России пропадёте, — выпучил на глаза Велвл. — Чем же вы, любезный, собираетесь там питаться? Манной небесной?
— Того, кто верит в Господа Бога, Он всегда накормит.
До желанного Двинска мы доехали довольно быстро. Товарняк загнали на запасной путь, потому что вся железнодорожная станция из-за отмены дальних маршрутов была забита поездами. Билетные кассы не работали, и над их окошечками белели написанные ещё по-русски и по-латышски краткие объявления: «Временно закрыто». Дежурный по вокзалу отправлял на восток только поезда специального назначения — с ценным промышленным оборудованием и высокопоставленными пассажирами.
На привокзальной площади толпились беженцы, а их разведчики шныряли по зданию вокзала и по путям, чтобы добыть какие-нибудь обнадёживающие сведения или увидеть хотя бы одного машиниста в окошке паровоза.
— Боюсь, что мы тут застрянем, — приуныл Селькинер, легко впадавший в уныние.
— Господь Бог вывел нас из Египта. Выведет Он нас и из Двинска, — подбадривал спутников Меир Жабинский.
— Когда? — потребовал ответа Велвл.
— Небесного Владыку нельзя торопить и спрашивать, когда, в какой именно день и в котором точно часу Он что-то для тебя сделает. Всевышнего можно только убедительно просить, чтобы Он исполнил то, чего ты желаешь.
Мы с Менделем, наверное, больше всех желали, чтобы нас как можно скорее переправили отсюда в Россию. Туда, где можно спать, не стоя в зловонном вагоне для скота, а лежа в обыкновенной постели с подушкой и одеялом. Бабушка Роха всегда жаловалась, что Господь Бог за всю жизнь не исполнил ни одного её желания, хотя она Ему верила больше, чем деду Довиду. Но моё желание Он услышал — среди беженцев прокатился слух, что на третьем пути начинается посадка и готовится к отправке поезд с женщинами и детьми и что в освещенных окнах нескольких купе вроде бы видны свободные места.
— Там все пассажиры важные, у них особые билеты, а нас без бумажки не пустят, — сказала мама. — Может, подождать?
— Смерти? — вспыхнул отец. — А что, если пустят? Мы же не воры, не грабители.
Отца поддержала Эсфирь:
— Что мы, скажите, теряем? Пустят — хорошо. Не пустят, либо отступим, либо силой прорвёмся. Ради Менделя я на всё готова.
Никто такой решимости от Эсфири не ждал.
Слух о поезде с полупустыми вагонами, следующем по маршруту Двинск — Великие Луки — Ярославль, привёл беженцев в движение. Они тут же ринулись с платформы на третий путь, но то, что увидели ещё издалека, охладило их пыл.
Вдоль всего поезда стояла вооруженная охрана. Нетрудно было догадаться, для чего она предназначена — для безопасной эвакуации семей партийных работников и офицеров высокого ранга в глубь России.
Солдаты строго охраняли все подходы к этому поезду особого назначения, а проводницы с карманными фонариками в руках тщательно проверяли то ли билеты, то ли специальные пропуска, которыми обладали лишь вельможные пассажирки со своими наследниками.
Беженцев, стремившихся во что бы то ни стало уехать подальше от немцев, было не больше двухсот человек. Сначала охранники смотрели на нас с недоумённым сочувствием, но потом, когда кто-то стал приближаться к составу, засуетились. Послышался сочный командирский басок:
— Товарищи! Прошу немедленно освободить все подъездные пути, чтобы не подвергать опасности свою собственную жизнь и не чинить помех для прибывающих на станцию поездов!
Но поезда ниоткуда не прибывали, и беженцы приказ выполнять не спешили.
— Граждане, прошу вас по-хорошему: разойдитесь! — возгласил тот же бас. — Ждите, пожалуйста, свой поезд в зале ожидания!
Легко сказать — ждите свой поезд. Нет у нас своего поезда и, может, никогда уже не будет.
То ли от усиливавшегося с каждой минутой унизительного чувства безысходности, то ли от смелости, разбуженной отчаянием, передние ряды беженцев, вместо того чтобы отступить, продвинулись ещё ближе к цели.
— Может, не стоит их дразнить, — дрогнул Велвл. — Раз поезд охраняют солдаты, значит, они имеют право открывать по нарушителям огонь…
— И тебе не стыдно? — не дала ему договорить Эсфирь. — Мы же сторонники не немцев, а этой самой Красной армии. Неужели они осмелятся применить против нас оружие?
— Если нам всем суждено погибнуть, какая, скажите, разница, от чьих рук? Советских безбожников или немецких… — прошептал Меир Жабинский и, словно посоветовавшись с Господом, добавил: — Бог велит человеку бояться позора, а не смерти.
— Человек слаб и чаще всего выбирает позор, — сказал отец. — Но Меир говорит дело. Чего нам бояться? Ведь мы не бандиты, сбежавшие из тюрьмы, да и эти охранники — тоже люди. Не звери же…
— Это мы сейчас проверим, — отчеканила мама.
Когда толпа беженцев-евреев, охваченная сметающим все сомнения и страхи порывом, вплотную приблизилась к поезду, кто-то из охранников, демонстрируя свою верность присяге и преданность армейскому начальству, крикнул:
— Стойте! Стрелять будем!
Солдат несколько раз выстрелил поверх голов отчаявшихся, готовых на всё беженцев.
— Сволочи! — крикнул кто-то. — Нашли в кого стрелять…
Выстрелы толпу не остановили. Люди не повернули назад, а, как смертники, двинулись на штурм поезда, рискуя не только собой, но и своими детьми.
