Вера Галактионова - Спящие от печали (сборник)
Помедлив, Лунная Красавица двинулась за нею. Девочка обернулась, нахмурилась и спросила:
– Ты зачинила дверь? …Запри. Бо мене корова забодае, – и легла на пол.
Ночью девочка спала рядом с Лунной Красавицей, на разостланном по полу одеяле. Она так и не захотела снять старушечьего своего платка и сопела во сне угрюмо и тяжко. Лунная Красавица помнила про сумасшедшую – та молчала в зеркале.
Ближе к утру пошёл дождь, с поздним громом и синими молниями. А на рассвете разгулялся холодный стремительный ветер.
Мать Лунной Красавицы засобиралась уезжать на другой же день. Но девочка выходить из квартиры отказалась.
– Мы с тобой проводим бабушку, погуляем по городу. Хочешь на карусель? На карусели покатаемся. А вместо платка я дам тебе шарф, он прозрачный… – уговаривала девочку Лунная Красавица.
Девочка сидела, ссутулясь, за кухонным белым столом и будто не слышала её.
– Как?! Ты не хочешь меня провожать? – вдруг удивилась мать Лунной Красавицы, перестав собираться в дорогу. – На улице, между прочим, солнце, хоть и прохладно немного. Такая маленькая, а упрямая… Ты в самом деле не хочешь меня проводить?
– Уйди вид мене, скотина, – равнодушно ответила ей девочка и отвернулась, подперев щёку ладонью.
– Да кто… Кто тебе позволил так относиться ко мне?! – возмутилась мать Лунной Красавицы. – Разве можно так разговаривать со мной?
– А чорти б тебе забрали… – сказала девочка, тихо зевнув.
По дороге на автовокзал мать Лунной Красавицы ругала полуслепую бабушку-хохлушку.
– Неграмотная и безответственная. Уйдёт в другое село за хлебом, в магазин, а её бросит без присмотра. А я ей сказала: «Что вы делаете? У вас во дворе – навоз!.. Ребёнок ходит прямо по грязи. Это издевательство. Разве моя внучка может жить в таких условиях?!» Ты знаешь, до чего она её там довела? У неё из ушек текло!..
Возвращаясь, Лунная Красавица купила для девочки пистолет – он был как настоящий, а стоил удивительно дёшево. Но в квартире ей показалось, что девочки нет на свете и что она только привиделась Лунной Красавице совсем ненадолго. Перепугавшись, она вслушивалась в глубокую нежилую тишину – вслушивалась терпеливо и напряжённо, с пистолетом в руках. Как вдруг, раздавшийся непонятно где, тревожный девочкин голос спросил её:
– Ты заперла двери?
Лунная Красавица вздрогнула. И поспешно кинулась к замку – на пороге стоял Старик, бледный после болезни.
– Ой-ёй-ёй… – сказал он не ей.
Девочка между тем выбралась из-под кухонного стола и теперь застыла в коридоре с сандалиями, надетыми на руки.
– …А у меня дочь приехала! – обрадовалась Лунная Красавица.
Он подошёл к девочке, поднял её, покряхтывая. Она прижалась к нему и замерла.
– Какой у тебя хороший платок… – сказал Старик с грустью.
– Уезжала куда-нибудь? – спросил он Лунную Красавицу, полуобернувшись. – Я звонил тебе – я видел тяжёлые сны.
Лунная Красавица не ответила.
– …Вона издила мени на пистоль заробляти! – громко сказала девочка.
Лунная Красавица осмелела. Она обула девочку и впервые взяла её на руки, от Старика. А потом дала ей игрушку, усадив в комнате на стул. Девочка жадно схватила пистолет и нахмурилась.
– А хочешь, я куплю тебе куклу? Хочешь – куплю большую куклу? Нарядную? А? – Лунная Красавица опустилась перед девочкой на корточки и заглянула ей в лицо.
– Ни… – покачала головою девочка, вцепившись в пистолет обеими руками.
– А что ты хочешь? Скажи мне! – упрашивала Лунная Красавица.
Девочка опять уставилась на шёлковый жёлтый халат, валявшийся на кровати, и засопела.
– Я не хочу жити, як моя баба стара живе, жлобина, що вона одну погану картоплю варит? Я хочу жити, як ты… – угрюмо ответила девочка и направила пистолет на Лунную Красавицу.
Старик расхохотался.
– Как ты сказала? – смеялся Старик за спиною Лунной Красавицы и спрашивал девочку: – Как?
– Я хочу жити, як ты живёшь! – повторила девочка громко.
Лунная Красавица поднялась и отошла к окну.
– Я хочу жити, як ты живёшь! – кричала девочка, балуясь, и тоже смеялась, и болтала ногами.
Потом девочка бегала, сильно топоча. Старик на четвереньках догонял её. Он рычал и был похож с затылка на волка. Девочка опрокидывала стулья, пряталась за них и так веселилась, что сломала ножку табурета, повиснув на ней животом. Но Старик скоро устал и ушёл, пообещав наведаться послезавтра. А Лунная Красавица уговорила девочку искупаться.
– Видишь, какая душистая пена? – показывала она ей.
Девочка, размахнувшись, бросила пистолет в угол, быстро стянула с себя платок и платье, и пошвыряла всё на пол; глаза её сильно блестели и казались нездоровыми.
Лунная Красавица подхватила её, почти невесомую, неровно остриженную, медленно поставила в ванну.
– Ну, теперь садись… Садись… – приговаривала она.
Но девочка не садилась и боялась, и смотрела на Лунную Красавицу возбуждённым тревожным взглядом – дно ванны казалось ей опасно скользким.
– Что это у тебя, зачем это тебе? – спросила Лунная Красавица про оловянный крест на шее – он висел на суровой нитке, подвязанный грубым узлом.
– Уйди вид мене! Це моё! – громко расплакалась вдруг девочка, хватаясь за крест и пытаясь выбраться из ванны прочь.
– Успокойся… – перепугалась Лунная Красавица. – Успокойся. Я отойду. Купайся… Я около дверки побуду, а ты купайся.
Девочка перестала выкарабкиваться и, поревев немного, в самом деле успокоилась. Но садиться всё ещё не решалась, прикрывая крест одной рукой, другою же потихоньку трогала оседающую пену.
Лунная Красавица не шевелилась у порога ванной.
– …Чего вона на мене дывыться? – посопев, тихо спросила девочка. – Нехай ця титко на мене не смотрит… – повторяла она, жалуясь кому-то, кого Лунная Красавица не видела.
1992
Мы будем любить
Повесть
Кто-то отодвигал полог малой палатки, входил, пригнувшись, и молчал подолгу. Мария знала, что это Павел. Лицо её некрасиво напрягалось. Она не поднимала век, резко-белых на багровом от жара лице. И скорчившееся под байковым одеялом тело её хранило всё ту же неловкую скованную позу.
Павел мог бы сказать, что Марию надо к врачу, в посёлок. Но в словах этих не было толка сейчас, а ни о чём другом он не думал. Потоптавшись, Павел уходил из малой палатки в большую – людную; в тусклый неразборчивый говор и полумрак. Однако медлил перед входом под дождём.
Небо дымилось, набрякшее влагой. Сизое и тяжёлое, оно ползло над раскисшей степью, такой бескрайней, что казалось: вся земля – одна только степь, и не бывает на свете ничего другого. Всё другое – снилось, чудилось и не существовало никогда и нигде. И иного времени, кроме этого бесконечного холодного дня, не было тоже и не будет. А степь дымилась так же, как небо, – тем же сизым низким туманом, и уже давно не могла впитывать бурные водяные токи: дождь лил четвёртые сутки. Уставшая захлёбываться, плоская степная безбрежность покорилась неизбежному и теперь превращалась в топь, пахнущую холодом и мокрой продрогшей полынью.
Ничей взгляд не сумел бы приметить, чем отличается небо от земли. Лишь верхние непроницаемые дождевые дымы стлались и ползли в одну сторону, земные же – в другую, противоположную небесным. Но и те, и другие почти сливались между собой в дождевом кипении меж небом и землёй. И только две брезентовые палатки, почерневшие от дождя, – огромная, двадцатиместная, и малая, – чудом держались на бурых кольях, вбитых в текучий земной туман, и оставались странно недвижными меж двух движущихся сфер.
Резкий скипидарный запах обдавал на самом входе в большую палатку. По нескольку раз на день старик Учёный в своём углу озабоченно растирал мутной жидкостью нывшие в ненастье длинные жёлтые ступни. Потом он обматывал их байковыми портянками – бережно и ловко, как пеленают младенцев. Потрогав непросохшие кирзовые сапоги изнутри, Учёный рассеянно произносил что-нибудь важное для общей жизни:
– Человек мёрзнет не оттого, что на нём мало одежды, а оттого что он – мёрзнет.
Потом лицо его озарялось тревожным вдохновеньем.
– Надо прежде всего перестать зябнуть! – торопливо оставлял он в звуковом пространстве над землёю важную свою мысль. – Ибо тогда одежда перестаёт играть функциональную роль. А вера в теплоту одежды есть глупость самоуспокоенья.
Никто в палатке не стремился понять его, потому что ему этого не требовалось: он был человеком, одиноким во всём. Учёный не знал, что студенты прозвали его «Ибо» – единственным словом, которое охотно воспринимали они из его возбуждённых речей и которому улыбались, переглядываясь.
Вынужденное безделье томило молодых и ещё не закончивших обученья археологов. Их лица утратили живость. И слабый отпечаток тупости и лени отметил их взгляды, потухшие теперь от непомерно долгого сна.
Но Учёный, руководивший экспедицией, был неспокоен – он возился в своём углу, прошёптывал длинные цифры и тщательно кутал ноги спальным мешком, совсем не замечая ни механических жестов своих, ни шёпота: раскопки уже подтверждали многие его предположенья.
