Дневник одинокого копирайтера, или Media Sapiens (сборник) - Минаев Сергей Сергеевич
– Это понятно, стандартная схема. Я интересуюсь тем, как освещалась моя смерть.
– Вот ты о чем… – Вербицкий сделал еще глоток. – Антон, мы профессионалы. Я это знаю, ты это знаешь. И если абстрагироваться от чувств, придется признать, что мы на войне. Ты сам не раз говорил о великой отечественной медиавойне, помнишь?
– Припоминаю, и что?
– А то, что мы солдаты. Если бы на твоем месте оказался я, а ты на моем, ты повел бы себя так же. В общем, мы запустили в СМИ информацию о том, что российские власти знали о твоем нахождении в Грузии. И этот удар был не по грузинам, но по голове российских оппозиционных СМИ. Власть настолько обезумела от вкуса крови, что не может остановиться. И так далее. В общем, сделали из тебя героя-мученика.
– Ай, молодца! – Я хлопаю себя ладонями по коленям и встаю. – Красавцы какие, ну ты подумай!
– Антон, на моем месте ты поступил бы так же.
– История не терпит сослагательных наклонений. В данном случае это сделали вы, а не я.
– Медиасреда бесчувственна и неразумна, ее формат…
– Аркадий Яковлевич, вы, по-моему, с коньяком переборщили. Вы уже путаете тех, кто в формате работает, с теми, кто его создает. Вы уж определитесь, господин Вербицкий, пока нас тут только двое, а то некрасиво получится. Вы в формате работаете или вы его создаете? Кто, по-вашему, заставляет нас ежедневно пудрить мозги аудитории? Кто это такой, этот мифический и бесчеловечный формат? Что же это за душегубка такая – медиа? Бесчеловечная, бесчувственная и неразумная, а?
– Антон, я хотел сказать…
– А не надо хотеть и говорить разные вещи. В этом проблема, понимаете? В том, что мы хотим сказать одно, а говорим другое. А подразумеваем вообще третье. Так где же эти неодушевленные убийцы людского сознания? Два ангела ада, Медиа и Формат, а?
– Антон, я понимаю, ты взвинчен. Еще бы, пережить такое! Но я тебя прошу…
– А я вас прошу, ответьте, кто это? Не можете? Тогда я за вас отвечу. Это мы с вами. Вы – Формат, а я – Медиа, которая работает в этом формате. Или наоборот, как вам больше нравится. И не надо мне тут гнать про медиа. Она очень даже разумна, потому что ОНА – ЭТО МЫ. Мы media sapiens, а потому и формат, и информационная среда, и приемы доведения информации до аудитории – все это мы, бесчувственные и аморальные твари, движимые жаждой наживы и тщеславием. Давайте хотя бы сегодня друг другу лапшу на уши вешать не будем, а?
– Тогда, Антоша, дорогой, давай вернемся в русло столь любимого тобой цинизма.
– Давайте. Цинизм – он хотя бы честнее.
– Вот-вот. Когда Горчакова подралась с собственными строителями, кто предложил двигать в прессу легенду о том, что ее, известную правозащитницу, избили «Наши»? Не ты ли, Антон?
– Ну, я, и что?
– А метро? А Зайцев? Начал мне тут задвигать про медиа сапиенс, философ доморощенный. У тебя у самого какие принципы и какая мораль?
– Никакой. Как и у вас.
– Так чего же ты хочешь? Ты умер. Точнее, мы думали, что ты погиб, и решили на этом выстроить удар. Тебе как мертвому разве не все равно, кто и в каких целях использует твое имя?
– Может, мне мое светлое имя дорого?
– Ай, – отмахнулся Вербицкий, – брось ты! На наших именах пробы негде ставить.
– Согласен. И что дальше будет?
– Будешь жить, я так понимаю, долго и счастливо. Говорят, кого хоронят раньше срока, тот долго будет жить.
– Я говорю в практическом плане. Я же теперь воскрес. И как нам всем с этим жить?
– Да… надо подумать…
– Может, церковь создадим? Имени отрока Антона, от кровавой гэбни умученного и счастливо воскресшего? Я буду мессией, вы – апостолом, прибыль пополам. Идет? Или даже вы будете воскресителем меня. А чё? Грабовой вон «воскрешает» и неплохо на этом зарабатывает. Только он не может ни одного воскресшего предъявить, а у нас – пожалуйста, живой воскресший. Да какой!
– Брось ты ерничать! – Вербицкий встает со стула и начинает ходить по комнате. – Без тебя тошно, клоун. Задача…
Мне уже по-настоящему смешно и безумно любопытно, как Вербицкий вырулит ситуацию. Такое впечатление, что это будто бы и не со мной происходит. Какой-то политический кинотриллер, да и только. Вербицкий тем временем успокаивается и снова садится за стол.
– Так, Антон Геннадьевич. Я думаю, мы ничего поменять не сможем. Если ты сейчас воскреснешь, нам придется отыгрывать назад наши обвинения, что спецслужбы охотились за тобой.
– Мне, виноват, в гроб теперь лечь?
– Нет, в гроб не стоит, конечно. А вот исчезнуть (Вербицкий поднимает палец к потолку) на время, думаю, было бы хорошо.
– Это на какое такое время?
– Ну, не знаю. На годик, к примеру. А что, хорошая мысль, – Вербицкий встает, подходит к шкафу, и видно, как его самого прет от столь удачной мысли. – За рубеж… Сделаем тебе документы и отправим на длительный отдых.
– Как шахтера? – смеюсь я.
– Именно. Ты же бился в каменоломнях путинской России за свободу слова. Шахтер и есть. Все мы шахтеры…
– Мы, Аркадий Яковлевич, не шахтеры, а ассенизаторы. Только неправильные. Настоящие ассенизаторы говно вывозят, а мы его, наоборот, привозим, в огромных количествах.
– Ты сегодня на редкость метафоричен.
– Это у меня от народа. Долго путешествовал, вот и набрался. Ладно, давайте дальше.
– А что дальше? Выбирай страну, выпишем тебе отпускные. Миллион тебя устроит? Поедешь к морю, будешь загорать, с девками кувыркаться. Может, книгу напишешь.
– А дальше?
– Там видно будет. Выборы проскочим, ситуация стабилизируется, все про тебя забудут, а через год много чего изменится. Ты, может, и вовсе возвращаться не захочешь.
– А если захочу?
– Ну… придумаем тебе легенду. Расскажем, что ты боялся за свою жизнь и был вынужден уехать. Правду скажем. Антон, это же гениально! Скажем правду, и все! Ты станешь национальным героем российской интеллигенции. Как Герцен. Ну или Огарев.
– Какая-то левая история получается… Но как же я буду целый год вдали от родины жить?
– Береза живет в Лондоне и не тужит, чем ты хуже?
– У меня нет таких денег, как у него. А так я не хуже, я лучше.
– Тебе миллиона мало? Давай обсуждать. Скажи, сколько хочешь, я обсужу с… ну, сам понимаешь. И решим твои вопросы.
– Ну как я уеду? У меня тут друзья, любимые женщины, Родина в конце концов.
– Антон, – кривится Вербицкий, – я тебя умоляю! Родина тут у него. Родина – там, где теплее. А с бабками везде тепло. Друзей у тебя нет, сам себе хотя бы не ври, а любовь ты себе купишь. С такими бабками, как у тебя, ты жених завидный.
– Я так не могу… не могу и не хочу. Я привык быть на острие событий. Living on the edge и все такое. Я не могу без работы, и в пенсионера, пускай союзного значения, мне превращаться рановато.
– Ну что ты ломаешься как девка? «Пенсионер, острие событий…» Вернешься ты на это острие. Через год. За год оно тупее не станет. Валить тебе надо. Это самый лучший вариант. Так будет лучше для всех. А главное – для тебя. Если ты останешься, всякое с их стороны возможно.
– Подождите. А что, если нам завтра… мне то есть… выступить по ящику, рассказать, как я выбрался из огненного ада, как за мной охотились и я прятался в лесах? Живое подтверждение того, как режим борется с оппонентами. Это же еще острее будет – свидетель бойни собственной персоной. Да меня после этого никто тронуть не посмеет!
– Ага, точно. И вся компания по канонизации мученика Дроздикова коту под хвост? Я даже не говорю про бабки, на это потраченные. Мы потеряем эффект. У нас послезавтра митинг оппозиции. У памятника Пушкину, вся площадь в твоих портретах, пять тысяч человек минимум. К нам сейчас из-за твоей гибели примыкает все больше и больше народа. Те, кто колебался, интеллигенция, правозащитники, Дума уже реагирует, собираются комиссию по расследованию назначить. А тут ты, здрасте, я ваша тетя! Сам посуди, куда это годится?
– А что, при живом Дроздикове такое невозможно? Там же люди погибли! Что, разве расследовать их гибель ни к чему?
