Тот Город (СИ) - Кромер Ольга

Заместитель главного прокурора, усталый человек с красными воспалёнными глазами, не дослушав Осю, сказал:

– Вы амнистированы, работаете, вам дали жильё, какие ещё у вас есть жалобы?

– Я хочу узнать о судьбе мужа, – ответила Ося и принялась считать до ста двух.

Он открыл тонкую картонную папку, совершенно новую, единственную папку на большом толстоногом столе, достал оттуда листок, тоже, как показалось Осе, совершенно свежий, протянул ей.

«Свидетельство о смерти», – прочитала Ося и вцепилась в стол, который оказался неожиданно лёгким и поехал вместе с ней на потолок. Она закрыла глаза, стол остановился, она сделала три глубоких вдоха, снова открыла глаза и принялась читать дальше.

Тарновский Ян Витольдович умер 23 ноября 1938 года в возрасте 33 лет, о чём в книге регистрации актов о смерти 1954 года февраля месяца 11 числа произведена запись за № 38. Причина смерти – заболевание почек. Место смерти (город, селение, район, область) – не указано.

– Я вам не верю, – сказала Ося. – Он был здоров, у него не было никаких заболеваний.

Заместитель не ответил, только дёрнул плечом так сильно, что галстук выбился из-под пиджака.

– Могу я узнать о судьбе сына моей подруги? – спросила Ося. – Он остался сиротой после ареста родителей. Я бы хотела найти его. Куницын Пётр Андреевич, 1932 года рождения.

– Справки выдаются только родственникам арестованного, – ответил прокурор.

Одиннадцатая интерлюдия

– Садитесь и слушайте, – сказал Лев Яковлевич. Мы стояли в небольшой комнате, освещённой двумя керосиновыми лампами. Окна не было, зато, в отличие от всех других виденных мной комнат, здесь были деревянные полы и стены.

– У меня книги, – поймав мой взгляд, пояснил старик. – Они не любят сырости. Я её тоже не люблю.

Я огляделся: вдоль стены шли самодельные полки, рядом стояли два деревянных стула с высокими жёсткими спинками. Я сел, он опустился напротив, откашлялся и заговорил медленно, не сводя с меня цепкого, пронзительного взгляда.

– В июне сорок шестого, когда мы нашли этот пресловутый рудник, этот так называемый Тот Город, он оказался всего лишь системой пещер, по которым тёк ручеёк. Только две из этих пещер позволяли стоять прямо и хоть как-то годились для жилья. Они были обшиты досками, уже полусгнившими, в них валялись несколько истлевших пустых мешков, видимо, из-под муки, три удочки, два ржавых топора, одна берданка и штук сто патронов.

Сказать, что мы были разочарованы, – ничего не сказать. Мы просто развалились на части. Только Катя с Андреем крепились и нас всех поддерживали. Иногда мне кажется… Впрочем, неважно, это я отвлёкся. Мы начали обустраивать эти пещеры, важно было успеть до зимы. Пропитание добывали охотой, рыбной ловлей, собирали в лесу грибы и орехи. В одной из пещер развели огород, посадили картофель под сено – мы принесли с собой десяток клубней. Огонь получали по старинке – кремнём и кресалом, их тоже нашли в пещере.

Летом было не так страшно, главные неприятности наши начались зимой. В пещерах очень влажно и холодно, а костры разводить нельзя, чтобы не угореть: нет тяги. Выводить наружу дымоход тоже нельзя, очень заметно. Река замёрзла, рубить лунки мы боялись, чтобы не оставлять следов. Охотились, но патронов осталось совсем немного, мы начали голодать. Впрочем, голод не так нас пугал, мы привыкли в лагере обходиться минимумом. К тому же мы запасли летом немного орехов, рыбы насушили, силки ходили ставить всё время. Холод пугал гораздо больше. Гиги простудился, кашлял ночи напролёт, другие спали, а я не мог, мне этот кашель в прямом смысле слова раздирал душу. В январе Катерина родила, стало совсем весело.

Вы знаете, в книжках про кораблекрушения и необитаемые острова всегда оказывается рядом затонувший корабль с запасом продовольствия либо парочка кокосовых пальм и прекрасный климат. У нас не было ничего. Десять голодных, больных взрослых и один грудной ребёнок в ледяной пещере, где даже огонь надолго не разведёшь. В феврале Гиги умер, видимо, от крупозного воспаления лёгких. И я решил, что нужно пройти всю эту систему пещер до конца, может, есть что-то ещё, тайник или пещера посуше. Это была наша последняя надежда, наша соломинка.

Пещер было много, но почти все кончались узкими проходами, из мужчин только я мог там протиснуться. Расширить проходы мы не успели, отложили до будущего лета. Но когда Гиги умер, я решил сходить разведать. Я учёный, мне ложный оптимизм не свойственен, скорее уж изрядный скептицизм, только так и можно в науке. Я понимал, что, если не случится что-то экстраординарное, зиму мы не переживём. Если мы не умрём от голода и холода, то просто глотки друг другу перегрызём. И я пошёл.

Я уже говорил вам, две пещеры, вторая и третья от входа, были обшиты досками, за ними шла ещё одна, с ручейком, из неё – ещё одна, крошечная, из которой было три выхода. Один вёл наружу сквозь очень узкий и длинный проход, видимо, это была штольня. Про этот проход мы знали, даже завалили его большим валуном. А два других, ещё более узких, не исследовали. И вот я пролез в один, а там тоже проход. Я шёл по нему, наверное, минут десять – пятнадцать, лучина догорела, пришлось зажечь другую. Он привёл меня в огромную колоколообразную пещеру метров двенадцать высотой. Я стал осматриваться, и тут мою лучину задуло ветром, это означало, что есть выход наружу. Я обрадовался: тут можно было жечь костёр, не боясь угореть.

В абсолютной темноте я никак не мог сориентироваться и решил зажечь ещё лучину, но споткнулся, упал и выронил кресало. Это было одно из двух наших кресал, я долго ползал по дну пещеры, всё искал и не мог найти его. Направление я потерял полностью, было очень холодно, я промок и понимал, что, скорее всего, до утра не дотяну, но всё же шёл вдоль стены, ища проходы. Их оказалось пять. Я взял камень, решив выдалбливать ямку на высоте своего роста возле каждого, в который заходил. Надеяться я перестал и только думал, как это глупо, такая смерть, да ещё в свой собственный день рождения. Это было 18 февраля 1947 года, мне исполнилось тридцать восемь лет.

В первом проходе оказался тупик. Ощупью я вернулся в колокольную пещеру, начал долбить ямку, и тут сверху послышался странный шум, потом появилась ослепительная вспышка, меня толкнуло, как ударной волной, и я упал. Вспышка погасла, стало очень тихо. Потом зажёгся электрический свет, и я увидел, что в центре пещеры на огромном то ли мешке, то ли бауле сидит человек. В руках у него был очень мощный фонарь, который он направил вверх, чтобы разглядеть меня и в то же время не слепить. Он не сказал мне ни слова, просто встал, показал пальцем на мешок и посветил на него. При этом он тоже попал в полосу света, и я смог разглядеть его. Одет он был очень просто, в клетчатую рубашку, брюки и куртку. Потом он погасил фонарь, последовала ещё одна вспышка, тот же шум, я бы сказал, шум самолёта, летящего на бреющем полёте, и стало тихо.

Я добрался до центра пещеры, баул всё ещё лежал там, и фонарь на нём. Я довольно долго возился в темноте, пытаясь на ощупь понять, как он включается, но всё-таки догадался, включил. Человека нигде не было. Баул был застёгнут с помощью незнакомой мне зубчатой системы, я опять долго возился, пока не понял, как она работает. В нём было всё. Абсолютно всё, чтобы пережить эту зиму. Консервы. Лекарства. Патроны. Винтовка. Одеяла. Сухое молоко. Свечки. Я ущипнул себя, потом сильно стукнулся головой об стену, рассёк себе лоб, но баул по-прежнему стоял в центре пещеры. Я вернулся в нашу жилую комнату, с фонарём это было просто, разбудил Лену и привёл её в пещеру. Баул по-прежнему стоял в центре, это была не галлюцинация. Лена перебирала все эти богатства, плакала и повторяла, что Бог есть. Но это был не Бог, Андрей. Это был не Бог, я готов поклясться чем угодно. Знаете, кто это был?

Старик замолчал, встал и посмотрел на меня. Начинал он свой рассказ медленно, почти неохотно, теперь же говорил быстро, громко, часто срываясь на визгливые, дребезжащие ноты, то прижимая к груди переплетённые пальцы, то опуская их.