Дональд Бартельми - Шестьдесят рассказов
- Не боюсь почтового ящика, во всяком случае - не так, как когда-то, все эти письма с угрозами, я просто говорю бодливой корове, бодливой корове, это еще кто кого.
- Это только если вдруг задуматься. Я и не задумываюсь.
- Не боюсь ураганов, потому что они у нас часто бывали, где я раньше жил, не боюсь тарантулов, их там тоже хватало, они прыгают, приходилось рубить их тяпкой, только лучше длинной тяпкой, а не этой, коротенькой, для работы внаклонку.
- Природа в целом не видится враждебной. Так же, как и другие люди, за исключением тех, кто норовит шарахнуть тебе по уху, не представив предварительно разумно обоснованных, внятно сформулированных угроз.
- Поведение в целом это волшебное море, в котором мы можем плавать, или скакать, или спотыкаться.
- Она встала с кровати и такими маленькими, аккуратными шажками прошагала в ванную. Я страшился того дня, когда я увижу, как она ходит в действительности.
- А на закате стреляет пушка. Это значит, что мы можем скинуть напряжение и стать этакими рубаха-парнями. Думаешь, нам отколется что-нибудь из этих казенных денег?
- Я заказал бланки. Весело, весело встретим Новый год.
- Думаешь, нам отколются приличные суточные?
- Если решишь делать ноги, так лучше всего автобусом. Никто не сидит напротив тебя. Окна теперь стали больше, а водители чаще всего надежные.
- Вот уж чего мне бы очень не хотелось. Я насчет бежать. Слишком смахивает на капитуляцию.
- Но когда я приезжаю во все эти необыкновенные места, они кажутся пустыми, покинутыми. На улицах - никого, а я к такому не привык. Во всех тамошних ресторанах подают одно и то же: филе, серф-н-терф[71], бифштекс на ребрышке. Проторчал несколько дней в гостинице и съехал, оставив доллар-другой чаевых горничным.
- Толкался без толку туда-сюда, пытаясь устроиться.
- Искать комнату, чтобы с ней переспать. А что, если она вдруг согласится?
- Со мной такое случалось, и не раз. Тут нужно просто быть честным.
- Корыстолюбие ненасытно. Это старая истина.
- Чего вы боитесь? Утра, дня, ночи?
- Утра. Я рассылаю уйму открыток.
- Сфотографируйте это поразительно грязное окно. Его серые тона. Пожалуй, я смогу добыть вам рыцарское звание, я знаю одного парня. Так что там насчет вечного возвращения[72]?
- Все это не скоро, не скоро, не скоро. Спасибо, что пригласили Джима, было очень приятно с вами поговорить.
- Они играли «Уан о'клок джамп», «Ту о'клок джамп», «Три о'клок джамп» и «Фор о'клок джамп». Отлично работали. Я видел их по телевизору. Теперь они все уже на том свете.
- Это вас пугает?
- Не-а, это меня не пугает.
- Это вас пугает?
- Не-а, это меня не пугает.
- Что вас пугает?
- Меня пугает моя рука. С ней что-то не так.
- Слышал? Это волчий оклик[73]. Неплохо, верно?
- Едва успел перезарядить, как на тебе - черный носорог, самка, как потом выяснилось, стоит и пьет себе воду.
- Позвольте мне сделать небольшую подсказку: найдите хоть одно животное, способное к личной дружбе.
- Так что я решил, что пора бы нам и встряхнуться. Я сменил пластинку, это сразу помогло, затем поколдовал с освещением…
- Позвонить Бомбе, который еще «Бесхвостый обезьян»? Получить его взнос?
- Зарядил пунш одной такой дурью, как раз под рукой была. Усложнил декор продуманно расположенными предметами садовой мебели, птичьими ванночками, солнечными часами, зеркальными шарами на подставках…
- От этого невольно начинаешь пристукивать ногой в такт, ты заметил?
- Они были очень довольны. Мы танцевали под «Инвенции и Симфонии». Получилось совсем неплохо. Здорово получилось.
- Именно это должны были отметить новые портреты.
- Затем из другого люка появилась невеста. Не задерживаясь ни на секунду, она прогарцевала, взбрыкивая, через всю арену.
- Я знал ее. Я ее очень любил. Я ее очень люблю. Я желаю им счастья.
- Я тоже. Она очень отважная.
- Думаешь, нам перепадет что-нибудь из этого симпатичненького гранта?
- Если мы сумеем сделать так, чтобы нас поняли. Если я аплодирую, артисты понимают, что я доволен. Если я беру иголку и обжигаю ее кончик на спичке, ты понимаешь, что я занозил ногу. Если я спрошу: «А были жертвы среди живущих англичан?» - Ты поймешь, что я осведомлен о мятеже туземцев. Если я вручу тебе два экземпляра реферата диссертации, переплетенные в черную ткань, ты поймешь, что я забочусь о своем росте. Призывы к патриотизму, предупреждения мелким плавсредствам.
- Скажите, что вы боитесь.
- Я боюсь. Только, пожалуй, не сегодня.
- Вот уж чего мне бы очень не хотелось. Вместо этого можно попросту прийти в бешенство. Я пришел в бешенство, в самое доподлинное бешенство.
- Искусственно распалять себя. Методика управляющих.
- Пришел в такое бешенство, что мог, пожалуй, перекусить долото.
- И очень любезно. Божественная кожа, следы краски, красные царапины, пятна от травы. Мы смотрели «Шестьдесят минут». Питались ирисами, диким чесноком, сердцевиной алоэ, соком акации. Она уже улетела, самым ранним рейсом. Как я себя чувствую? Великолепно.
- И снова великолепный солнечный день. Как вы себя чувствуете? Вы пробовали заказать в этом новом поезде выпивку? Это проще пареной репы. У вас есть что-нибудь, чем заделать окна? Толь или там доски? Вы хотите прослушать «Боевой гимн республики»? Там осталось еще красное?
- Навалом, вон сколько бутылок. Хватит двух недель. Две недели на фольксвагене «кролике».
- Домой.
- Нет, благодарю вас.
- Вы этого боитесь?
- Ну а правда, живу я еще или нет?
- Чего вы боитесь?
- Один старик наедине в комнате. Два старика наедине в комнате. Три старика наедине в комнате.
- Ладно, может быть, вам удастся поговорить с ними завтра или там еще как.
- И говорит: приветик, ты слыхал, что есть такая штука, удовольствие? А про веселье слыхал? Давай поедем в город, поставим на уши какой-нибудь бар, в кои- то веки. Что ты задумал, какие у тебя планы? Все еще ворочаешь железо? Я всю ночь пилился, а как ты? «Мне счастье по душе!»
- Знаешь, я об этом не очень задумываюсь.
- Смиренность босиком, Распущенность физически привлекательна и держит в руке побег рапса, Час это колесо, а Доблесть душит льва, засовывает в львиную глотку бронированный кулак.
- Как закончилась вечеринка?
- Меня там уже не было. Мне пора линять, сказал я, пора уходить, пора сматывать удочки, ведь времени-то уже сколько, ночь. Матфей и Марк, Лука, Иоанн, благословите мою постельку.
- Скажите, что вы боитесь.
- Все меньше и меньше. У меня есть детектор дыма и билеты всюду, куда угодно. У меня есть ангел-хранитель, слепой от рождения, а также пакетик семян репы сорта «Белый шар с красной верхушкой», для крыши.
- Ты хочешь посмотреть мою коллекцию басовых кларнетов? Ты хочешь посмотреть мою коллекцию ушей художников? Этот серый свет, не понимаю, как ты его терпишь?
- Я сам его сделал серым. Прекрасно оттеняет оранжевый.
- Прекрасный человек. Пошел на экзамен по пожарной безопасности и сдал его с блеском. И это только один случайный пример.
- Все женщины смертны, объяснила она, а Кай - женщина.
- Скажите, что вы не боитесь. Вдохновите меня.
- А потом стало совсем темно, и они прекратили поиски.
СМЕРТЬ ЭДВАРДА ЛИРА
Смерть Эдварда Лира состоялась в мае 1888 года, воскресным утром. Приглашения были разосланы задолго до намеченной даты. Текст приглашения гласил:
Сан-Ремо 29 мая
Мр. Эдвард ЛИР
Сочинитель бессмыслиц и пейзажный художник. Просит Вас почтить его своим присутствием На его кончине.
2.20 ночи
Просьба ответить.
Не трудно представить себе чувства получивших такое приглашение. Наш дорогой друг! готовится отойти в мир иной! - и все такое. Мистер Лир! Он, кто доставил нам столько удовольствия! И все такое. С другой стороны, принимая во внимание его возраст. Мистер Лир! Которому уже стукнуло, дайте-ка вспомнить… Ну и конечно же изрядное количество всяких «я помню тот день, когда я впервые (окунулся) (был захвачен)…». Но по большей части в подходе знакомых мистера Лира к намеченному событию превалировала некая смесь торжественности с практичностью, возможно, они припоминали слова Теннисона, одного из ближайших друзей виновника будущего торжества:
Старики должны умирать Или мир безнадежно закиснет.
а также:
Люди приходят и люди уходят,
Я же пребуду вечно[74].
Люди готовились к смерти Эдварда Лира примерно так же, как к однодневной вылазке на природу. В корзинки складывалась еда (при сложившихся обстоятельствах было бы трудно ожидать от гостеприимности мистера Лира слишком уж многого) и бутылки вина, завернутые в белые салфетки. Для детей подбирались игрушки. Разгорались споры, взять собаку с собой или пусть останется дома. (Некоторые из собак, которым удалось поприсутствовать при кончине Эдварда Лира, вели себя крайне несдержанно - носились по комнате, где лежал умирающий, пытались стащить с него одеяло и вскоре так всем досадили, что их пришлось удалить.)
