Пётр Самотарж - Одиночество зверя

— Почему же никто? Есть же помощники, министры, вообще аппарат.

— Есть, но за всё отвечает президент. Аппарат вообще от него неотделим — он создан исключительно для содействия президенту в исполнении его конституционных полномочий. Президент не может сказать: «Мне помощники неправильно посоветовали», поскольку решение принял он, а не помощники. Что бы ни выкинул министр, все смотрят на президента — как он отреагирует. Почему не снимает с должности, почему не высказывает своего отношения, почему не поддерживает, если считает его правым.

— И ты добровольно согласился на эту работу? Мне интересно, как люди приходят к власти, а главное — зачем. Тебе нравится твоё положение?

— Елена Николаевна, я таких слов не понимаю. Нравится, не нравится… Я не маленькая девочка, в конце концов. В политике не существует таких понятий. Есть только нужно или не нужно, полезно или бесполезно.

— Хочешь сказать, тебе нужно было стать президентом, чтобы принести пользу отечеству?

— Опять вы огрубляете, Елена Николаевна. Только романтически настроенные мальчики-революционеры идут на самопожертвование ради общественной пользы.

— Так почему же ты пошёл во власть?

— Потому что это был логичный поступок. Потому что уклоняться от ответственности — недостойно.

— Но как всё происходило? В один прекрасный день ты пришёл к мысли о необходимости бороться за кресло президента и объявил о своём решении?

— Н-нет. Всё сложнее. В некотором смысле решение носило коллективный характер.

— Не ты сам решил, а тебе предложили?

— Предложили. А я подумал, взвесил доводы «за» и «против», а потом согласился.

— Ты говоришь общими понятиями, а конкретно — почему согласился? Что хотел сделать, чего добиться? Ради чего вошёл в свою тяжёлую тишину? Страшно, наверное.

— Не настолько страшно, чтобы утратить рассудок. Чего хотел добиться? Ничего конкретного я вам не назову. Я понимаю сейчас, и понимал тогда, что не совершу чудес и не избавлю Россию от всех её проблем.

Саранцев никогда прежде не пытался словами обосновать своё согласие с роковым предложением Покровского, и теперь он лихорадочно искал нужные определения, но они разбегались от него и упрямо не давались в руки.

— Просто хотел принести пользу?

— Откуда я знаю! Счёл правильным поступком.

— Правильным почему? Не из властолюбия, надеюсь?

— Елена Николаевна, вы подозреваете меня в тёмных намерениях?

— Нет, мне интересно понять, как люди становятся президентами. Когда ещё такая возможность подвернётся!

— Вы же понимаете, простые ответы, как правило, ошибочны. Я не могу разложить по полочкам и пронумеровать все свои мысли и умозаключения в тот момент. А в общем — решил сделать закономерный следующий шаг. Куда может дальше двинуться премьер-министр?

— Премьер-министру обязательно двигаться дальше и выше?

— Нет. Но если можно и нужно, почему бы не шагнуть вперёд?

— Ты всё время говоришь о правильном, необходимом и логичном выборе, а я никак не могу понять, почему ты счёл его именно таковым.

— Считаете моё премьерство провальным?

— Нет. Я уже давно бросила попытки оценивать деятельность правительств. Мне ученических тетрадок вполне хватает. Если мне завтра предложат начать президентскую предвыборную кампанию, я откажусь через мгновение, не успев подумать.

— А если вам предложат стать директором школы или заведующей РОНО?

— Насчёт директора, возможно, подумала бы, а в РОНО — ни ногой. Педагогу следует работать с детьми, а не с бумажками. К сожалению, наша Маргарита Григорьевна, кажется, именно моих претензий на директорство и боится.

— И на этой почве вы с ней воюете?

— Она со мной.

— Страсти бурлят?

— Школа никогда не была тихим местом и никогда не будет. Иначе я не смогла бы проработать в ней всю жизнь.

— Вам можно позавидовать. Я нигде не работал всю жизнь и уже никогда не проработаю.

— Каждый выбирает по себе. Ты бы хотел по сей день заниматься своим строительством?

— Зависит от ситуации и настроения. Когда всё идёт прахом, невольно думаю: какого чёрта я в это ввязался? А когда получается дело — едва ли не танцую от удовольствия.

— И думаешь: хорошо, что ушёл со стройплощадки?

— Нет, просто радуюсь.

— Как самый обыкновенный человек?

— Как самый обыкновенный.

— Напишешь потом мемуары?

— Мемуары? — рассмеялся Саранцев. — Думаете, уже пора?

— Я же говорю — потом. Жутко интересно почитать. Только не начинай с детства — про себя я читать не смогу. Ни если похвалишь, ни если поругаешь. А если умолчишь — я тебя просто убью.

— Да вы опасный человек, Елена Николаевна.

— Есть немного. Могут у меня быть свои слабости?

— Почему же убьёте за умолчание, а не за критику?

— Ясно, почему. Если за семь лет я не оставила по себе ни единого воспоминания или оставила такие, что о них нельзя упомянуть, то кто же я?

— А если обругаю?

— Значит, я не достигла с тобой взаимопонимания. Но, если ты честно опишешь причины своего неудовольствия мной, многие, возможно — большинство, женщин, учителей или даже читателей твоих мемуаров вообще встанут на мою сторону. Ты спросил из пустого любопытства или действительно вспоминаешь обо мне плохо?

— Помилуйте, Елена Николаевна! С какой стати?

— Я понимаю, в глаза, да ещё в день юбилея, ты мне правду не скажешь. Подожду мемуаров. И можешь не сомневаться — дождусь. Умирать раньше времени не собираюсь.

— Не собираюсь я сочинять мемуары. Писатель из меня никакой.

— Ты перемешиваешь понятия. Мемуары не сочиняют, это же воспоминания. И писать их не обязательно. Наговоришь на диктофон кучу интервью какому-нибудь литературному негру, он и напишет. А ты потом проверишь факты и поставишь подпись.

— Спасибо за инструктаж. А вы напишете мемуары?

— Я? Опять ты путаешь. Учителя не оставляют мемуаров.

— Почему?

— Не имеет смысла. После них остаются ученики, и по ним можно составить представление об учителе. Слова оказываются лишними. К тому же, издать такие воспоминания можно только за свой счёт и распространить среди собственных воспитанников в ожидании комплиментов. Ты представляешь себе издательство, которое возьмётся опубликовать писания учителя средней школы из подмосковного райцентра?

— Представляю. Жизненный опыт любого преподавателя уникален, на нём можно построить психологический роман в духе Пруста. Сотни детских душ, сотни судеб, проблем, ошибок, побед. И сотни взрослых людей помнят вас всю жизнь, как часть своего детства.

— И некоторые из этих взрослых даже приглашают меня в ресторан отпраздновать юбилей и шокируют школьную общественность личностью президента страны.

— Ну да. Разве плохо получилось?

— Замечательно. Впечатления останутся неизгладимые, особенно у Маргариты Григорьевны.

— Я же не сделал ей внушение за ущемление ваших интересов.

— Да, я только удалилась из школы под ручку с тобой. Зрелище незабываемое, ещё и заснятое на сотню телефонов.

— Слух о вас пройдёт по всей Руси великой, родители со всей округи станут добиваться, чтобы именно вы приняли класс их отпрысков, а администрация, вплоть до министра народного образования, будет перед вами трепетать.

— Думаешь, я должна радоваться таким перспективам?

— Конечно. Мне кажется, перспективы вполне радужные.

— А я боюсь.

— Чего?

— Сама не знаю. Решат люди, будто я приближённое лицо, пойдут с просьбами. А я же остаюсь обыкновенной учительницей.

— Может, скоро директрисой станете и будете дверь в кабинет заведующего РОНО ногой открывать. Разве плохо?

— Чего же хорошего? Предпочитаю преподавать литературу и русский язык оболтусам, пользы больше принесу.

— Силой же вас не повысят. Хотите — продолжите нести свет в массы. Но то же РОНО ради вашей школы расстарается.

— За счёт других школ? И по всем углам станут шептаться, что я — серый кардинал и не заслуживаю свалившихся на меня почестей.

— Вы так плохо думаете о своих коллегах?

— Обыкновенно думаю, как о людях, не святых. Если тебе дают меньше, а другому — больше, поскольку у него связи на самом верху, положительные эмоции у тебя не возникнут, только самые низкие.

— Куда ни кинь, всюду клин? Надеюсь, я не отравил вам жизнь?

— Да нет, ну что ты. Жутко хочу с вами встретиться, поболтать, повспоминать.

— Но лучше было мне не светить физиономией?

— Да ну их, пусть подавятся. Я и до сих пор в благостной тишине не жила, и теперь никакой катастрофы не случится. Пускай говорят, и раньше всякое говорили. У меня есть друзья, они никогда ничего плохого не подумают, если только я гадость не сделаю. А не собираюсь. И плевать мне на прочих, всяких там шептунов.