Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2008)
Тексты этого рода до недавнего времени были “в позиции тройной маргинальности”: как автобиографическая литература (имеющая статус “пограничного жанра” всего-то “со времен Белинского” — не так давно, и тем не менее “свидетельства о ее „законнорожденности” и праве присутствовать в приличном обществе прочих узаконенных литературных жанров” все еще требуются); как женское творчество (в котором, на взгляд “патриархатной критики”, по определению не может быть ничего существенного) и, наконец, как русские женские автобиографии, которые (в отличие от западных) до недавних пор почти не занимали исследователей — если только их создательницам не повезло участвовать в жизни какого-нибудь значимого мужчины.
Ирина Савкина исследует записи не только тех, кто был связан с известными мужчинами. Есть и такие: Анна Керн и Анна Оленина, оставшиеся в истории благодаря знакомству с Пушкиным; Анастасия Якушкина — жена декабриста, навcегда разлученная с любимым мужем и оставившая дневник в виде неотправленных писем к нему; Софья Скалон (Капнист) — дочь видного поэта и драматурга XVIII века Василия Капниста; Наталья Захарьина, больше известная как Герцен — по фамилии своего знаменитого мужа. Остальные состоялись сами — как кавалерист-девица Надежда Дурова и забытые ныне писательницы Надежда Соханская (Кохановская) и Александра Зражевская — или просто были ничем не примечательны, кроме того, что жили на свете. Впрочем, знаменитых и незнаменитых женщин Савкина рассматривает на равных: все они интересны ей не достижениями своих мужчин или их собственными, а сами по себе.
Кому бы записи ни адресовались — конкретному ли собеседнику, потомкам или себе самой, — повествовательница вступает в диалог с некоторым “другим”: представителем норм, стереотипов, требований современного ей общества. О полном их принятии нет речи — даже когда пишущая вроде бы совершенно с ними согласна. Это всегда — взаимодействие, иногда спор, нередко — принятие через силу и непременно — отбор и выбор. Женское “Я” строит себя из этих элементов. На языке, заданном патриархальной культурой как безусловный, личность выговаривает себя, не сводимую ни к каким рамкам.
Книга интересна еще и тем, что в ней на вполне локальном вроде бы культурном материале осмысливаются общечеловеческие вещи: взаимодействие своего, единственного, личного — с чужим, предписанным, внешним. Оно неизбежно в любом случае: требования той или иной степени жесткости (включая степень очень высокую) стоят ведь перед каждым из нас, а не только перед женщиной в патриархальном обществе. Разве что требования другие.
Соломон Крапивенский. Еврейское в мировой культуре. М., “Собрание”, 2007, 247 стр.
Цель книги философа Соломона Крапивенского (1930 — 2006), много лет возглавлявшего кафедру теоретической и социальной философии Волгоградского государственного университета, — “выяснить принципиальное место еврейской культуры в общемировом социокультурном пространстве и времени”.
Задача, обреченная, кажется, балансировать на грани публицистики: как ни жаль, в нынешней, не к ночи будь помянута, социокультурной ситуации есть слишком много помех тому, чтобы говорить на темы, связанные с еврейским присутствием и участием в иных культурах, вполне беспристрастно. Крапивенскому это, похоже, удается — при том, что во всех названных помехах он отдает себе отчет (и даже посвящает им отдельную главу: “Антисемитизм как феномен мировой культуры”).
Поставленный вопрос автор рассматривает с нескольких сторон. Во-первых, он представляет еврейскую культуру как результат межэтнических взаимодействий — выделяя две главных линии влияния на ее становление: ближневосточную и арийскую, или индоевропейскую. Во-вторых, анализирует происхождение идеи “избранности” евреев. Последовательно развенчав три основных мифа на сей счет: “о Народе Книги”, “о пастушеском народе” и “о торговом народе”, он в итоге следует Карлу Ясперсу, полагая, что эта идея рождена Осевым временем и свойственна всем “осевым” народам (сам он показывает ее присутствие, кроме евреев, лишь у китайцев). В-третьих, выявляет еврейский вклад в общемировое достояние: иудаистские корни христианства и ислама, еврейский вклад в “нравственную культуру человечества” вообще и “иудейские составляющие западной цивилизации”. Составляющие получаются такие: представление о линейности исторического времени и идея прогресса как ее следствие; культ активного человека и его весьма далеко идущие следствия — протестантская этика, дух капитализма (о ветхозаветных корнях которых писал еще Макс Вебер, что автор и отмечает), а с ними в конечном счете и техногенная цивилизация; культ рациональных знаний и науки; наконец, демократические традиции — их корни автор видит в устройстве древнееврейского государства и в его социальной политике. Отдельная тема — участие евреев в европейской науке.
Что до особенно волнующей нас отечественной культуры, автор с самого начала замечает, что “проблема еврейского ” в ней “остается менее всего изученной и освещенной в научной литературе”. Не будучи историком-профессионалом, он и не берется за претендующее на основательность исследование и посвящает проблеме относительно небольшую главу: “Отдельные штрихи к анализу еврейского в русской культуре”. Штрихи выбраны следующие. Культурная роль Библии и анализ разных позиций в отношении “еврейского вклада в русскую культуру”: преуменьшение его; “удвоенность и раздвоенность” — свойственное некоторым художникам и мыслителям еврейского происхождения (даже, например, “насквозь русскому” Пастернаку) чувство неполной принадлежности к русскому культурному миру; “умолчание” о еврейском культурном присутствии вообще и, наконец, “очернительство”, получившее редкостно богатое развитие “с началом „перестройки” и установлением „свободы слова””.
То, что автор — не историк, все-таки сказывается: хотя бы в том, что здесь трудно говорить о сколько-нибудь достаточной полноте источников и литературы (значительную часть последней составляют исследования, вышедшие очень давно — даже в начале прошлого века, без какой бы то ни было рефлексии о том, насколько сказанное в них устарело, а также статьи в периодике явно неакадемического характера). Кроме того, еврейский народ рассматривается как своего рода константа мировой и собственной истории — с практически неизменными характеристиками. Исключение — анализ современной израильской ситуации: автор прожил в стране четыре года и принял в происходящем там, насколько можно понять, активное и заинтересованное участие. Тому, как на современных евреев повлияло обретение собственного государства, посвящена взволнованная до публицистичности подглавка “Древнеизраильские традиции и современное израильское общество”.
Как бы то ни было, в книге сведены воедино некоторые наработки исторической и философской мысли о еврейской культурной судьбе и задано направление внимания. Другие исследователи могут с этим работать, как сочтут нужным. А нам, частным людям, найдется о чем подумать.
Русско-еврейская культура. Сборник статей. Ответственный редактор О. В. Будницкий. М., РОССПЭН, 2006, 495 стр., с ил.
Кажется, любая книга о взаимодействиях разных культур — это книга о возможностях универсальности (которые человеком вечно недоосваиваются, но это уж отдельный вопрос). Судьба восточноевропейских евреев в Новое время оказалась такой, что разговор об универсальности постоянно получается “встроенным” в рассказ о его истории: вбирание в себя элементов многих культурных миров если и не принадлежит к самой сути еврейского исторического самоопределения, то стало, пусть поневоле, одним из важнейших его инструментов.
Представляемый сборник составили материалы одноименной научной конференции, которую проводил в декабре 2005 года в Москве Международный исследовательский центр российского и восточноевропейского еврейства.
Исследователи из разных стран — России, Белоруссии, Литвы, Венгрии, США, Великобритании и даже Новой Зеландии — пытаются разобраться в особенностях уникального смыслового образования, возникшего в результате симбиоза как минимум двух культур — русской и еврейской и, при всем трудноохватываемом разнообразии, обнаруживающего несомненную цельность. Ее, правда, еще предстоит теоретически артикулировать.
Ученые разных специальностей: историки, филологи, театроведы, философы и даже один историк архитектуры (Алла Соколова, представившая работу об архитектурных особенностях еврейского штетла и восприятии их современниками) — рассматривают русско-еврейскую культуру с разных сторон: повседневности — включая кулинарию и бытовые суеверия, — политики, общественной жизни, философии, искусства. О каком бы культурном явлении ни заходила речь — каждое с двойным дном: русским и еврейским. И это как минимум. Есть кросскультурные сюжеты и посложнее: из трех компонентов — польско-еврейско-русские судьбы польских поэтов Александра Вата, Бруно Ясенского, Юлиана Тувима, русско-еврейско-немецкие странствия Эль Лисицкого; даже из пяти — такова немецко-еврейско-словацко-русско-венгерская биографическая траектория венгерского писателя и теоретика кино Белы Балажа. Такое многокультурье для европейского еврейства в ХХ веке было совершенно естественным. О многочисленных русско-украинско-еврейских взаимоналожениях и говорить нечего: этот пласт взаимодействий чувствуется в нашей культуре до сих пор.
