Зэди Смит - О красоте
— Зачем ты пришел? — не оглянувшись, тускло и спокойно спросил Чу.
— Ну… Просто решил тебя проведать, — смущенно признался Леви.
— Я не болен.
— Ну, в гости заскочить. — Они добрались до площадки с раздолбанной дверью, кое-как залатанной куском некрашеной деревяшки. — Так в Америке говорят, когда кто-то к кому-то приходит узнать, как дела.
Чу открыл входную дверь.
— Хотел посмотреть, как я живу?
Это тоже было правдой, но, как неожиданно осознал Леви, данное объяснение тянуло максимум на троечку. Но в чем тогда дело? Он и сам точно не знал. Просто Чу не шел у него из головы. Потому что… Потому что Чу был не похож на других парней из тусовки. Не мотался бесцельно по стране с рюкзаком за спиной, не ошивался без дела, не танцевал на улицах — напротив, он всегда казался обособленным одиночкой. В общем, Леви просек, что Чу откровенно умнее своего окружения, и решил, что раз сам он много лет живет под одной крышей и нянчится с такими же жуткими умниками, то может пригодиться и новому другу. А потом, когда ему попалась та книжка про Гаити, в памяти всплыли кое-какие обрывочные наблюдения. Ходит в тряпье, никогда, в отличие от других, не купит себе сандвич или банку колы. Космы. Угрюмый вид. Шрам на руке.
— Да… В общем… Мы с тобой приятели, верно? То есть, ты, конечно, почти всегда молчишь, когда мы работаем, но… Я считаю тебя своим другом. Да. А о друзьях принято заботиться. В Америке.
Целую вечность Леви казалось, что Чу сейчас разорется и даст ему под зад. Но тот с тихим смехом опустил тяжелую руку на Левино плечо.
— Видать, тебе делать нечего. Занялся бы чем - нибудь.
Комната, в которую они вошли, оказалась средних размеров, но Леви поразило то, что вся мебель: кухонные причиндалы, кровать, стол — теснилась в одном помещении. Внутри было холодно и пахло марихуаной.
Леви снял рюкзак.
— Я тут принес всякой всячины.
— Всячины? — Чу достал из пепельницы и снова раскурил толстый косяк. Указал Леви на единственный стул, сам устроился на постели.
— Ну, еды.
— Это еще зачем? — вскинулся Чу, рубанув воздух рукой. — Я не голодаю. Мне гуманитарная помощь без надобности. Я всю неделю работал и в подачках не нуждаюсь.
— Нет, что ты! Так принято. Идешь в гости и что - нибудь с собой несешь. В Америке так все делают. Например, кекс. Моя мама всегда приносит кексы или пирог.
Чу медленно поднялся и взял протянутые пачки. Похоже, он толком не знал, что в них за еда, но сказал спасибо и, с любопытством на них поглядывая, отнес на кухонный стол.
— Кексов под рукой не оказалось, и я решил… Это китайский суп. В холод самое оно, — Леви изобразил озноб. — Ну, как дела? Во вторник вечером тебя не было.
Чу пожал плечами.
— Работал малость. Во вторник перепало несколько подработок.
На улице, щедро матюгаясь, заорал какой-то псих. Леви вздрогнул, а Чу, похоже, и не заметил.
— Да, дела, — сказал Леви. — У тебя тоже, как у меня, много разных наметок, это круто. Все время на ногах. Крутимся, как можем.
Леви сунул руки под себя, чтобы согреть. Он уже начинал жалеть, что пришел сюда. В этой комнате ничто не разбавляло тишины. Обычно в квартирах друзей фоном вещал телевизор. Отсутствие телевизора в этом вообще скудно обставленном жилище особенно остро, до нестерпимости, резануло Леви.
— Хочешь воды? — спросил Чу. — А может, рома? У меня настоящий.
Леви с сомнением улыбнулся. На часах было десять утра.
— Лучше воды.
Отвернув кран, Чу принялся хлопать дверцами кухонных шкафчиков в поисках чистого стакана. Леви огляделся. На низком столе возле его стула лежал большой лист желтой бумаги — один из тех гаитянских «бюллетеней», что задаром раздают на каждом углу. В глаза бросалась фотография: низенький чернокожий мужчина на золотом троне, рядом, на таком же троне, женщина смешанных кровей. «Да, я Жан-Бертран Аристид[94], - гласила подпись, — и я только и делаю, что забочусь о бедных, неграмотных гаитянах! Поэтому я и женился на моей прекрасной жене (я уже говорил, что она светлокожая???), она bourgeois de souche[95], не то что я, выходец из трущоб (как видите, я ничуть об этом не забываю!). Я не купил эти недорогие кресла на прибыль от наркотиков, что вы! Я мог бы быть ужасным тоталитарным диктатором, а я по-прежнему содержу свое многомиллионное поместье и продолжаю стирать гаитянскую бедноту в порошок!»
Чу поставил стакан с водой прямо на эту фотографию и сел обратно. На бумаге расползлось мокрое пятно. Хозяин курил косяк и молчал. Похоже, он не привык принимать гостей.
— У тебя есть музыка? Музыки у Чу не было.
— Ничего, если я?.. — Вынув из рюкзака небольшие белые колонки, Леви воткнул их в розетку и подсоединил к iPod. В комнате зазвучала песня, которую он слушал по дороге сюда. Чу восхищенно подался вперед.
— Бог мой! Такой громкий и такой маленький! Леви перебрался к нему и показал, как выбрать песню или альбом. Чу предложил ему свой косяк.
— Не, брат, я не курю. Астма и прочая ерундистика. Сидя рядом на полу, они целиком прослушали Fear
of Black Planet[96]. Сильно обкуренный, Чу, однако, помнил все слова и подпевал, параллельно пытаясь описать свои чувства от первого прослушивания пиратского диска с этим альбомом. «И тогда мы узнали, — с восторгом говорил он, выгибая вверх прижатую к полу худую ладонь. — А когда мы узнали — мы поняли! Наше гетто не одно на белом свете. Мне было всего тринадцать, но до меня вдруг озарило: в Америке есть гетто! Гетто Америки — Гаити!»
— Да… Круто подмечено, брат, — горячо кивал Леви. Его дурманило от одного только запаха, стоявшего в этой комнате.
— О да, ДА! — завопил Чу, когда началась следующая песня.
Таким криком он встречал каждую новую композицию. Чу не кивал в такт музыке, как это делал Леви, а странно трясся, словно на нем были ленты от вибромассажера для похудения. Леви каждый раз чуть не лопался от смеха.
— Жаль, не могу поставить тебе нашей, гаитянской, музыки, — посетовал Чу, когда альбом закончился и Леви стал щелкать кнопками и листать записи. — Тебе бы понравилось. Точно бы зацепило. Это политическая музыка, вроде регги, усек? Я бы тебе много чего порассказал про свою страну. Ты бы плакал. Эта музыка заставляет плакать.
— Да, дела, — отозвался Леви.
Он хотел рассказать о читаемой сейчас книге, но стеснялся. И потому уткнулся в свой музыкальный приборчик: нужный трек, записанный с ошибкой в названии, не отыскивался по алфавиту.
— Кстати, я знаю, что ты живешь не здесь, — прибавил Чу. — Слышишь? Я не идиот.
Он перекатился на спину и улегся прямо на пол. Задравшая футболка обнажила торчащие ребра. В его теле не было ни капли жира. Чу выпустил большое кольцо дыма, за ним второе, которое четко в него вписалось. Леви продолжал листать свою тысячу песен.
— Ты думаешь, мы тут все дремучие, от сохи, — сказал Чу, но без тени злости, а словно объективно констатируя факт. — Но не все из нас живут в такой дыре. Феликс обитает в Веллингтоне — #9632; конечно, ты этого не знал. В большом доме. Его брат заправляет там всеми такси. Он тебя видел.
Леви встал с коленей, держась к нему спиной. Врать в лицо он никогда не умел.
— Эээ… понимаешь, мой дядя, это он там живет… А я у него вроде как подрабатываю, прибираю во дворе и…
— Я был там во вторник. — Чу его не слушал. — В колледже. — Он выговорил это слово так, словно ему капнули на язык чернилами. — Прислуживал, как мартышка. Учитель сделался слугой. Это мука! Точно говорю, на себе испытал. — Он ударил кулаком в грудь. — Тут больно! Адская мука! — Он резко сел. — Я преподаю; там, на Гаити, я, видишь ли, учитель. Во как! Преподаю в школе. Французский язык и литературу.
Леви присвистнул:
— Ненавижу французский. А нам вдалбливают эту гадость. Бррр!
— И вот, — продолжал Чу, — кузен мне говорит: сходи, всего один вечер, тридцатка на нос. Умерь гордость! Надень мартышкин наряд, стань мартышкой и разноси важным белым профессорам креветки и вино. Там и тридцатки не вышло: пришлось отстегнуть за химчистку рабочей одежды. Чистыми перепало всего двадцать два доллара!
Чу протянул Леви косяк. Леви опять отказался.
— Как думаешь, сколько получают профессора? Сколько?
Не знаю, сказал Леви; он правда не знал. Из отца и двадцатку-то фиг выжмешь.
— А нам за то, что мы их обслуживаем, платят гроши. Чем не рабство? Что изменилось? А, к хренам собачьим! — сказал Чу, но с его акцентом это прозвучало беззубо и комично. — Хватит американской музыки. Поставь Марли! Я хочу что-нибудь из Марли!
Из Марли у Леви был только сборник «Лучшее», позаимствованный с материнского компакта.
— И я его видел, — Чу, с налитыми кровью глазами, встал на колени, вперил взгляд в неведомого демона где - то за пределами этой комнаты. — Сидит за столом, вылитый лорд. Сэр Монтэгю Кипе… — Чу сплюнул прямо на пол. Леви, который некогда долгое время считал, что чистота — лучшая красота, это покоробило. Как бы пересесть так, чтобы не видеть плевка?
