Жан-Поль Сартр - II. Отсрочка

— Быстрее! Быстрее! — крикнула Ирен. — Идите сюда!

Матье был без пиджака, он причесывался перед зеркалом. Он положил расческу на стол, сунул под мышку пиджак и вошел в комнату друзей.

— Что?

Она с несчастным видом показала на раскладушку:

— Он удрал!

— Вот дела! — ахнул Матье. — Вот дела!

Некоторое время он рассматривал разобранную постель, почесывая голову, а потом расхохотался. Ирен посмотрела на него серьезно и удивленно, но смех заразил и ее.

— Ловко он нас провел, — сказал Матье. Он надел пиджак. Ирен все еще смеялась.

— Встретимся в кафе «Дом», в семь часов.

— В семь часов, — повторила она. Он наклонился и легко поцеловал ее.

Ивиш бегом поднялась по лестнице и, запыхавшись, остановилась на площадке четвертого этажа. Дверь была приоткрыта. «А вдруг это консьержка?» Она вошла: все двери были открыты, все лампы зажжены. В прихожей она увидела большой чемодан: «Он здесь».

— Матье!

Никто не ответил. Кухня была пустой, но в спальне постель была разобрана. «Он ночевал здесь». Ивиш вошла в кабинет, открыла окна и ставни. «Здесь не так уж безобразно, — растроганно подумала она, — я была к нему несправедлива». Она будет жить здесь, четыре раза в неделю она будет писать ему; нет, пять раз. Потом, в один прекрасный день, он прочтет в газетах: «Бомбежка Парижа» и перестанет получать письма. Она обошла вокруг письменного стола, прикоснулась к книгам, к пресс-папье в форме краба. Около произведения Мартино о Стендале лежала сломанная сигарета: она взяла ее и положила в сумочку с реликвиями. Затем она аккуратно села на диван. Через минуту на лестнице послышались шаги, и ее сердце подпрыгнуло.

Это был Матье. Он на несколько секунд задержался в прихожей, затем вошел, держа чемодан. Ивиш разомкнула руки, и ее сумочка упала на пол.

— Ивиш!

Казалось, он не слишком удивился. Он поставил чемодан, поднял сумочку и отдал ей.

— Вы здесь давно?

Ивиш не ответила; она немного сердилась на него, потому что уронила сумочку. Он подошел и сел рядом с ней. Она его не видела. Она видела ковер и носки своих туфель.

— Мне повезло, — радостно сказал он. — Еще час, и вы бы меня не застали: я еду восьмичасовым поездом в Нанси.

— Как? Вы так сразу уезжаете?

Она замолчала, недовольная собой, ей был противен собственный голос. У них было так мало времени, и она так хотела бы быть простой, но не могла пересилить себя: когда она долго не видела людей, она не умела снова быть с ними запросто, ее охватывало ватное оцепенение, сходное с недовольством. Ивиш старательно прятала от него лицо, но все же выдала свое волнение. Оттого, что она на него не смотрела, она казалась себе еще бесстыдней. Две руки потянулись к чемодану, открыли его, взяли оттуда будильник и завели его. Матье встал и поставил будильник на стол. Ивиш робко подняла глаза и увидела его, совсем черного против света. Матье снова сел; он продолжал молчать, но Ивиш обрела немного смелости. Он смотрел на нее; она знала, что он смотрит на нее. Три месяца никто не смотрел на нее так, как он сейчас. Она казалась себе драгоценной и хрупкой; маленький молчаливый божок; это было приятно, раздражающе и слегка болезненно. Вдруг она услышала тиканье будильника и вспомнила, что он скоро уедет. «Не хочу быть хрупкой, не хочу быть божком». С немалым усилием ей удалось повернуться к нему. У него был совсем не тот взгляд, которого она ожидала.

— Вот и вы, Ивиш. Вот и вы.

Казалось, он не думал, что говорит. Она ему все же улыбнулась, но тут же заледенела с ног до головы. Он не ответил на ее улыбку; он медленно проговорил:

— Это вы…

Он с удивлением рассматривал ее.

— Как вы приехали? — спросил он более оживленно.

— Поездом.

Она свела кисти рук и сильно сжимала их, чтобы хрустнуть пальцами.

— Я хотел спросить: ваши родители в курсе? — Нет.

— Вы убежали?

— Почти.

— Да, — сказал он. — Да. Что ж, прекрасно: будете жить здесь. — Он с интересом добавил:

— Вы скучали в Лаоне?

Она не ответила: голос падал ей на затылок, как нож гильотины, холодный и бесстрастный.

— Бедная Ивиш!

Она начала беспорядочно теребить волосы. Он заговорил снова:

— Борис в Биаррице? — Да.

Борис ощупью встал, дрожа, надел брюки и куртку, бросил взгляд на Лолу, спавшую с открытым ртом, бесшумно отпер дверь и вышел в коридор с туфлями в руках.

Ивиш бросила взгляд на будильник и увидела, что уже двадцать минут седьмого. Она жалобным голосом спросила:

— Который час?

— Двадцать минут седьмого, — ответил он. — Подождите: я сейчас брошу кое-что в рюкзак, это быстро; потом я буду совершенно свободен.

Он стал на колени у чемодана. Она инертно смотрела на него. Она больше не чувствовала своего тела, но тиканье будильника разрывало ей уши. Вскоре Матье встал:

— Все готово.

Он стоял перед ней. Она видела его брюки, немного потертые на коленях.

— Слушайте хорошенько, Ивиш, — мягко начал он. — Мы будем говорить о серьезном: квартира — ваша; ключ висит на гвозде рядом с дверью, вы будете жить здесь до конца войны. С жалованьем я все уладил: я дал доверенность Жаку, он его будет получать и отсылать вам каждый месяц. Время от времени нужно будет оплачивать мелкие счета: за квартиру, наверно, налоги — хотя, возможно, солдат от них освобождают, — и потом, иногда будете посылать мне посылки. Что останется — ваше, думаю, вам хватит.

Она в оцепенении слушала этот ровный и монотонный голос, похожий на голос диктора. Как он смеет быть таким нудным? Она не очень хорошо понимала, что он говорит, но четко представляла себе лицо, которое у него должно быть: полуулыбка, тяжелые веки, благопристойная степенность.

Она посмотрела на него, чтобы еще больше его возненавидеть, и ее ненависть угасла: его лицо не соответствовало голосу. Он страдает? Но нет, он не казался несчастным. Такого выражения лица она у него никогда не видела, вот и все.

— Вы меня слушаете, Ивиш? — улыбаясь, спросил он.

— Конечно, — ответила она. Она встала. — Матье, покажите мне на карте Чехословакию.

— Но у меня нет карты, — сказал он. — Ах, да! Кажется, у меня есть старый атлас.

Он взял альбом в картонной обложке из книжного шкафа, положил его на стол, перелистал и открыл на странице «Центральная Европа». Цвета были убийственно скучными: только бежевое и фиолетовое. Голубого не было: ни моря, ни океана. Ивиш внимательно смотрела на карту, но так и не обнаружила Чехословакии.

— Он выпущен до четырнадцатого года, — пояснил Матье.

— А до четырнадцатого года Чехословакии не было? — Нет.

Он взял ручку и посреди карты прочертил неправильную и замкнутую кривую линию.

— Приблизительно так, — сказал он.

Ивиш посмотрела на это широкое пространство земли без воды, с грустными красками, на эту линию черных чернил, такую неуместную, такую некрасивую рядом с печатными буквами, она прочла слово «Богемия» внутри кривой линии и сказала:

— Ах! Вот это! Вот это Чехословакия…

Все ей показалось тщетным, и она зарыдала.

— Ивиш! — сказал Матье.

Она внезапно очутилась на диване; она полулежала, а Матье обнимал ее. Сначала она напряглась: «Я не хочу его жалости, я смешна», но через несколько минут она расслабилась, не было больше ни войны, ни Чехословакии, ни Матье; только эти мягкие и горячие руки на ее плечах.

— Вы сегодня ночью спали? — спросил он.

— Нет… — сквозь рыдания ответила она.

— Бедная маленькая Ивиш! Подождите.

Он встал и вышел; она слышала, как он расхаживает по соседней комнате. Когда он вернулся, он снова обрел тот наивный и безмятежный вид, который ей так нравился.

— Я там постелил чистые простыни, — сказал он, садясь рядом с ней. — Постель готова, вы сможете лечь, как только я уйду.

Она посмотрела на него:

— Я… разве я вас не провожу на вокзал?

— Я считал, что вы не любите прощанья на перроне.

— Да, — примирительно сказала она, — но ради такого случая…

Но он покачал головой:

— Я предпочитаю уйти один. И потом, вам нужно поспать.

— Ах! — вздохнула она. — Ах! Ладно.

Она подумала: «Как я была глупа!» Она вдруг похолодела и оцепенела. Она энергично затрясла головой, вытерла глаза и улыбнулась.

— Вы правы, я слишком взвинчена. Это усталость: я буду отдыхать.

Он взял ее за руку и поднял:

— А теперь я введу вас в права собственника. В спальне он остановился у шкафа.

— Здесь — шесть пар простыней, наволочки и одеяла. Где-то есть еще и перина, но я не помню, куда я ее положил, консьержка вам скажет.

Он открыл шкаф и посмотрел на стопки белого белья. Он засмеялся, у него был недобрый вид.

— Что случилось? — вежливо спросила Ивиш.

— Все это было моим. Забавно. Он повернулся к ней.

— Я вам также покажу кладовую. Пошли.