Григорий Ряжский - Колония нескучного режима
Вот тут-то всё и сошлось, потому что открывало следующую дверь в следствии по делу. Генерал-лейтенант Чапайкин уже не был уверен, что — одной лишь Иконниковой. Гнездо! Обнаружено вражеское гнездо, преступная и организованная группа антисоветчиков, одному из которых удалось бежать на Запад, наверняка увезя с собой гостайну, а другой, которая напарница, она же невеста, она же студентка Иконникова, уйти не удалось, потому что вовремя была задержана оперативными сотрудниками Комитета государственной безопасности и в скором времени непременно даст важные показания. И хорошо бы расколоть эту маленькую сучку, «зассыху» детдомовскую, на связь с антисоветчиками из эмигрантского НТС — Народно-трудового союза. Буковского — не удалось, с Делоне тоже не получилось. Ну, те тёртые, мужики всё ж, идейные. А с этой — попробуем, глядишь, выкрутим что нужно, будет чем отчитаться по крайней мере. Так, через заведение Сербского пропустить для начала, потом в психушке подержать в спецушной, а там и заговорит, откроет ротик свой девичий. И писульку подпишет покаянную.
В общем, Глеб Иванович, как узнал новость, заорал не своим голосом:
— Немедленно! На адрес! Понятых! Дверь вскрыть, обыскать всё, каждую мелочь и найти мне улики! Это сеть, организация, ищите следы! И улики, улики дайте, связи, концы! Всем всё ясно?
Дверь в квартиру Штерингаса в итоге вскрывать не понадобилось. Просто взяли ключи из списка изъятых у арестованной Иконниковой вещей, отперли замок и вошли вместе с понятыми. Квартиру перевернули, как было велено, но, разумеется, ничего не обнаружили. «Белую книгу» и папку с тесёмками Ницца после первого разговора с Севой вернула Кире Богомаз, честно признавшись, что её Сева машинописные материалы нашёл и дело это не одобряет.
Результат был доложен генералу и некоторым образом его удручил. В отсутствие подходящих вещдоков для сохранения лица и накачки дела следствию оставалось одно — раскрутить Иконникову на нужные показания, которые могли бы надёжно приблизить его к раскрытию активной группы антисоветчиков. Реальной или виртуальной, как сложится. Лучше — реальной.
После того как оперативные работники, проведя обыск, опечатали и покинули квартиру в Кривоарбатском, Таисия Леонтьевна, придя в себя, набрала номер Миры Шварц и дрожащим голосом спросила:
— Вы уже в курсе дела, Мира Борисовна? Может быть, у вас есть какие-то известия из Жижи? Что случилось? Мне толком ничего не объяснили.
— В курсе, — пасмурным голосом ответила Шварц, — сам позвонил и сказал. Больше ничего не знаю. И не верю… — внезапно она зарыдала в трубку. — Этого просто не может быть, слышите? Не может быть!
Таисия Леонтьевна подержала паузу, терпеливо дождалась, пока Шварц немного успокоится, и попробовала уточнить:
— Простите, кто вам позвонил, Мира Борисовна? Вы о чём?
— Как кто? Сам он и позвонил. Сказал, будет теперь жить на Западе. Сказал, домой не вернётся. И что мне прикажете теперь делать с этими его словами? Кто мне объяснит, зачем он мне это сказал? И для чего он так со мной поступил, мой Сева? А? Для чего? — она снова зарыдала, не находя сил продолжать разговор. Таисия Леонтьевна замерла с телефонной трубкой. Всё это напоминало театр абсурда. Или испорченное радио. Или просто чью-то нехорошую злую шутку. И она готова была всему этому поверить, в эту глуповатую игру в абсурдизм, если бы в её доме только что не закончился обыск.
— Как не вернётся? — переспросила она Миру. — Вы о чём, Мира Борисовна? И при чём тут Всеволод? Его что, тоже арестовали? Вместе с Ниццей?
На этот раз пауза возникла уже на той стороне. Но на этот раз без рыданий. Свежие слёзы кончились, сложившись с теми, вылитыми за предыдущие бессонные сутки, после которых она твёрдо решила нести сдавать партбилет в райком партии и отказываться от дальнейшего школьного директорства. Не может, не имеет больше права Мира Шварц, член КПСС с тысяча девятьсот двадцать второго года, воспитывать подрастающее поколение, если не сумела достойно воспитать человека, которого искренне любила и которому в самый тяжёлый период его жизни стала спасителем и опекуном. Беженца воспитала. Беглеца к западным пряникам. Притворщика и предателя.
— Постойте, — Шварц медленно приходила в себя, — вы сказали, арестовали? Кого арестовали? Севу арестовали? Наши? То есть органы? Где арестовали? Там? На Западе?
После небольшой заминки Таисия Леонтьевна решила прояснить существо разговора, который начал заворачивать в странные идиотические дебри. И тогда она, медленно расставляя слова, произнесла:
— Послушайте, Мира Борисовна… У меня недавно был произведён обыск, пятнадцать минут как ушли. Работники Комитета госбезопасности. Искали что-то в моём доме. Что именно — не знаю. Они же сообщили, что Ницца арестована. За антисоветскую пропаганду и какую-то там античего-то деятельность, сопротивление власти и прочее, я не вполне поняла. Я звоню вам, чтобы узнать — вы лично… вам что-нибудь известно про это? В Жиже знают? Гвидон и Присцилла в курсе?
Шварц присела, потому что всё это время простояла на артритных ногах, забыв, что рядом стул.
— Боже… — пробормотала она. — Боже мой… Что же это происходит, господи… Девочку арестовали… Севочка сбежал… за границу… За что мне это всё?.. За что… Книжки, говорит, папины забрать. Да провались они пропадом, книжки эти. Кому их теперь читать? Мне, что ли? Параше? Ницце разве что в тюремную камеру снести?
Она медленно стала сползать на пол, пытаясь одновременно обхватить спинку стула и упереться ногами в пол, чтобы не рухнуть вниз. Но ноги, внезапно сделавшиеся оловянными, перестали подчиняться. Пол, отчего-то ставший тёмным и мягким, перестал оказывать сопротивление ногам и, наоборот, начал усиленно притягивать Миру Борисовну к себе, в себя, в свою чёрную податливую мякоть. Во рту сделалось сухо, и нестерпимо захотелось пить. Трубка, выпавшая из руки, болталась на телефонном шнуре, раскачиваясь над полом. Оттуда раздавался голос Таисии Леонтьевны, но этот голос она уже услышать не могла, потому что ещё до того момента, как её грузное тело, мягко столкнувшись с навощённым Парашей паркетом, растянулось на полу, узкий путь к сознанию, закупоренный оторвавшимся от стенки сосуда тромбом, выключился, перестав получать жизненно необходимые сигналы. Вместе с сознанием выключилась и сама жизнь Миры Борисовны Шварц, так и не успевшей уйти на заслуженный отдых по собственному желанию.
Проезжая мимо Боровского детдома, Юлик вспомнил вдруг, что сегодня четверг и у Триш сольфеджио. Как раз в это время. Точно! А с Норкой Маруся сейчас сидит, самогонная мастерица, соседка. Поначалу он тормознул, чтобы прихватить жену с собой и отправить к Иконниковым, известить о таком деле. Но передумал и добавил газу. Не хотелось уроки детям срывать. И ещё подумал, чёрт с ним, сам схожу, в конце концов, ни при чём тут наши отношения, гораздо важнее срочно в город ехать, меры принимать безотлагательные, девочку спасать. Машину поставил и пошёл через овраг, не заходя в дом. Гвидона заметил, когда подходил к его усадьбе. Тот был во дворе, складывал дрова в поленницу. Иконников тоже заметил гостя на подходе ко двору и, не прекращая работы, стал напряжённо ждать развития событий. За последние тринадцать лет это был первое явление Шварца. Гвидон плохо понимал, чего ему следует ждать от этого странного визита. Шварц подошёл, дождался, пока Гвидон развернётся к нему лицом, и сухо сказал:
— Ниццу арестовали три дня назад. Мне сообщила её подруга, Кира Богомаз. Что-то связанное с антисоветской выходкой на Красной площади. Типа протеста за чехов. Там и взяли. Больше ничего не знаю, извини. — Затем развернулся и нарочито медленным шагом пошёл обратно. На тот случай, если Гвидон надумает его остановить. Но оклика не последовало, и Шварц так и не обернулся. Уже когда дошёл до края глиняного оврага и взял левее, то, заворачивая к себе, всё же глянул через плечо. Гвидон сидел на берёзовом полене, застыв в позе роденовского мыслителя, и тупо глядел в землю. Внезапно сорвался и побежал в дом. Ближайшие десять минут Юлик, уже через окно своей мастерской, наблюдал за тем, как в доме напротив шла суета: двое перемещались по дому, пересекая проёмы окон, сами окна закрывались ставнями, затем погас свет в мастерской. Оба они, он и Прис, вышли во двор, заперли дверь, сели в «Волгу» и тронулись с места. К этому моменту Шварц ещё не знал, что через два часа ему принесут срочную телеграмму, посланную Таисией Леонтьевной по просьбе рыдающей Прасковьи Кусковой, которая, вернувшись с рынка, обнаружила на полу тело мёртвой хозяйки. И что он, так же как и соседи напротив, сорвётся с места и понесётся в Москву, прихватив в Боровске Триш прямо с урока сольфеджио. И что, позвонив Таисии Леонтьевне, кроме подробностей последнего разговора той с матерью узнает ещё, что Сева Штерингас, мамин воспитанник и любимец, остался на Западе. Сбежал.
