Вся синева неба - да Коста Мелисса

Словно защищаясь от невидимых обвинителей, он повторяет:

— Я не мог. Это было невозможно.

Снова леденящая пауза затягивается на несколько секунд.

— Его вытащили полицейские. Водолазы. Тем временем приехала на велосипеде Жоанна. Она была на берегу полумертвая. Я думаю, она умерла в тот день на берегу, когда я держал ее, чтобы она не упала.

Он делает усилие, преодолевая вновь захлестнувшую его волну боли.

— Лучше бы она убила меня тогда… Лучше бы… Лучше бы это был я, а не Том.

Пауза тянется больше минуты. Леон рыдает. Эмиль ошеломлен. Он пытается осмыслить то, что услышал. Том. Том Блю. Сын Жоанны. А ведь она говорила… Но теперь, пытаясь вспомнить, он понимает, что она никогда не говорила ничего определенного. Только отвечала на его вопросы.

— Он был в школе, в которой ты работала?

— Да. Он был в школе.

Она не говорила, что он был учеником. Просто сказала «в школе». Это была правда. Он жил в школе с ней. И с Леоном. Она не солгала. И добавила тогда:

— Но он ушел.

Она не уточнила, куда и как он ушел, просто сказала «ушел». Может быть, он мог бы догадаться… Мог бы понять, что он живет на небе. Да и она дала кое-какие подсказки.

— Не знаю, найду ли я когда-нибудь нужное сочетание синих красок. Смогу ли нарисовать за него синеву и подарить ее ему в тот день, когда с ним встречусь…

— Ты знаешь, куда он ушел? Знаешь, как сможешь с ним встретиться?

— Есть идейка.

— Ты думаешь, он сейчас смотрит на небо?

— Я уверена, что да.

Не будь он убежден, что Том Блю был учеником школы… Не будь уверен, что этот мальчик просто уехал… Он качает головой. Нет, он не мог догадаться. Ему и в голову не мог прийти подобный ужас. От голоса Леона в трубке он вздрагивает.

— Сегодня День Всех Святых… Я уверен, что она провела ужасный день. Я ходил на могилу Тома с родителями. Вы скажете ей?

Леон не ждет ответа, он продолжает очень быстро:

— Как она поживает?

— Она…

Он не решается признаться ему, что она исчезла с раннего утра и он понятия не имеет, где она находится. Он предпочитает приврать.

— Не очень хорошо вообще-то.

У Леона вырывается мучительный стон.

— Знаете, она сказала, что уедет, пока не нашла в себе силы меня убить.

Эмилю нечего ответить, но Леон продолжает, как будто говорит сам с собой:

— Я убил ее малыша. Она сказала, что это моя вина, что я должен был смотреть за ним. За ним надо было смотреть постоянно. Он не сознавал опасности, понимаете? Она сказала, я должен был знать, что он одержим синевой… Водой…

Эмилю вспоминаются слова. Слова, произнесенные однажды ночью, когда Жоанна металась и бредила в жару, когда она приняла его за Леона и обняла. «Почему ты его отпустил… Ты же знал, какой он…»

И другие, сказанные позже во время их путешествия: «Маленьких мальчиков и на две секунды нельзя оставлять без присмотра!»

«Он сделал кое-что непростительное. Я ушла, потому что не могу больше оставаться с ним после того, что он сделал».

«Может быть, когда-нибудь я вернусь. Может быть, нет. Если вернусь… я думаю, мне понадобятся годы».

Голос Леона продолжает:

— А потом были похороны… Я не мог подумать, что она будет в такой обиде на меня за похороны.

— За похороны?

Леон снова рыдает. Эмиль чувствует себя погребенным под кубометрами ужаса. Каждое новое сообщение хуже предыдущего.

— Она была в санатории. Под таблетками. Ей с трудом разрешили присутствовать на мессе.

— И что же произошло?

— Она говорила, что хочет, чтобы его кремировали. Твердила всякий вздор, мол, она хочет бросить пепел в море… чтобы он мог улететь… Но она была напичкана таблетками, а мои родители и слышать не хотели о кремации… Я из очень католической семьи. Это было… Это было немыслимо, а Жоанна была слишком накачана лекарствами, чтобы рассуждать здраво…

Эмиль чувствует приступ тошноты. Это невольно. Это сильнее его. Не мог же Леон… Но продолжение следует:

— Так что мы его похоронили, и… этого тоже она не могла мне простить. Она как с ума сошла во время мессы. Ее пришлось силой препроводить в санаторий. Она не… Она никогда не была на его могиле. Всегда говорила, что Том не на кладбище. Для нее, во всяком случае.

Эмиль встает. Ему вдруг становится невыносимо сидеть. Становится невыносим голос Леона, который хнычет и жалуется, однако дважды предал Жоанну. Леона, который твердит, что должен был умереть вместо Тома, но не смог, черт его побери, вытащить мальчика из озера. Я бы смог. Тихий голос звучит в его голове. Если бы Жоанна выносила моего ребенка, я берег бы его, как никого на свете. Я бы вытащил его на берег.

— Она оставалась в санатории почти год. Потеряла семь или восемь кило. А когда ее выписали, ей было невыносимо жить в одном доме со мной. Она предпочла уехать.

Эмиль не хочет больше ничего слышать. Его охватила паника. Новая мысль закралась ему в голову. Он уже почти не может дышать.

— Послушайте, Леон, я должен вас оставить… Жоанна одна на улице под дождем… Мне лучше пойти ее искать.

— Что?

Одной рукой он надевает плащ, ищет ключи от кемпинг-кара на кухонном столе.

— Почему?

Боже, пусть это будет не то, что я думаю. Он пытается совладать с ужасом, охватывающим его с каждой секундой.

— Она… Она пошла пройтись.

Нашарив ключи от кемпинг-кара, он говорит все быстрее.

— Я пойду ее искать, ладно? Мне правда придется вас оставить. Я не могу оставлять ее на улице под дождем.

Леон слышит панику в его голосе. Он пытается его удержать:

— Подождите! Скажите ей, что…

— Я правда должен вас оставить…

— Сообщайте мне, как она! Умоляю вас! Я знаю, что она не будет отвечать на мои звонки, но вы, пожалуйста, сообщайте мне, как она…

У него такой несчастный голос, что Эмиль может только согласиться.

— Вы найдете мой номер в ее списке контактов. Меня зовут Леон.

— Хорошо. Я запомнил. А теперь мне надо бежать.

Эмиль отключается, не ожидая ответа. Дурное предчувствие растет в нем, и он бросается наружу, под проливной дождь.

Он бежит, оскальзываясь в лужах, выкрикивает ее имя. Он понятия не имеет, куда идти. Он знает только, что сегодня День Всех Святых, что Леон ходил на могилу Тома, но Жоанна никогда не верила, что ее малыш лежит под каменной стелой. Для нее он, наверно, улетел в море. Однажды, за партией в скрабл, она заявила: Я хочу, чтобы меня кремировали. Так я смогу улететь. Сегодня День Всех Святых, день поминовения. Пошла ли она искать Тома Блю в море? Решила ли присоединиться к нему? Сердце сжимается, на глазах выступают слезы. Она много рисовала в последние четыре дня… А что, если ей удалась идеальная синева? Если она сумела в конце концов воспроизвести эту совершенную синеву… Если она решила, что ее миссия выполнена и теперь она может присоединиться к Тому со своей картиной в руках… А что, если только поэтому она затеяла это путешествие? Чтобы посмотреть на сотни разных небес и сдержать обещание, данное самой себе. А что, если слишком поздно?

Эмиль бежит быстрее, чем когда-либо бегал. Вода стекает по его лицу. Его голос теряется в шуме ветра и грохоте дождя.

— ЖОАААААНННА!

Он бежит к пляжу с домиками. Здесь они на днях устроили пикник. По всей длине пляжа тянутся в ряд хижины на сваях. Жоанна объяснила, что рыбаки их отстроили — изначально они предназначались только для туризма — и превратили в рыбацкие хижины. Она прочла это на табличке на берегу моря. И подумать только, она никогда не казалась ему такой живой, как в эти последние дни… Такой легкой и улыбающейся. Была ли она счастлива от мысли, что встретится со своим маленьким Томом? Считала ли дни?

— ЖОААААНННА!

Пляж уже виднеется вдали. Ночь слишком темная, чтобы различить на нем силуэт. Порывы ветра метут песок. Он мчится во весь дух, запыхавшись. Вспоминает рассказ Леона, вспоминает реакции Жоанны на протяжении всего путешествия.