Чарльз Мартин - Когда поют сверчки
Синди молча обошла комнату. Время от времени она поднимала руку, чтобы коснуться рамки или стекла, прикрывавшего очередной снимок. Ее губы беззвучно шевелились, рот открывался все шире, но она так и не произнесла ни слова. Наконец Синди села за мой стол, увидела распечатанные медицинские файлы с моими пометками и поняла все.
Теперь она точно знала, кто я такой, и это поразило ее как удар грома. Растерянность, гнев, обида и острая боль предательства сменялись на лице ее, как огни полярного сияния. Каждое чувство появлялось, исчезало, превращалось в нечто другое, возникало снова. Синди прошептала:
– Как ты мог?!!
Поднявшись с кресла, она отошла к стене и, прислонившись к ней спиной, медленно сползла на пол и уперлась в грудь коленями. Она не прибавила больше ни слова, но ее напряженная поза говорила сама за себя.
Пришел момент ей все рассказать. Я рассказал ей о том, как мы трое – я, Эмма и Чарли – были детьми, рассказал, как Эмме приходилось постоянно принимать лекарства, рассказал о религиозных целителях-шарлатанах, о безнадежной борьбе, которую вели ее родители, о нашей учебе в старших классах, о том, как мы полюбили друг друга, как поступили в колледж, как поженились. Я рассказал о своей учебе в медицинском университете, о докторе Трейнере, о стажировке в Нэшвилле, о своем растущем интересе к трансплантологии, о переезде в Атланту, об ухудшении болезни Эммы, о нашем обеде с Ройером. Я рассказывал о своей работе, о том, как кропотливо и тщательно я сколачивал хирургическую бригаду и подбирал ассистентов, и так добрался до нашего с Эммой последнего уикенда на озере. Я почти ничего не утаил и рассказал Синди, как все произошло, – и стал ждать ее ответа.
На часах было четыре утра; мы были до предела вымотаны, внутри все болело и кровоточило, но мы молчали: я молчал, потому что сказал все, что мог, а Синди – потому что не знала, что тут можно сказать. Тишина длилась и длилась, становясь почти невыносимой. Наконец Синди проговорила слабым, надтреснутым шепотом:
– Я хочу задать тебе один вопрос, Риз… всего один. Если ты ответишь «нет», я… я просто попрошу отвезти нас с Энни домой. Но если ты скажешь «да», я должна быть уверена, что ты говоришь это от всей души. Мне не нужно твоей жалости, потому что это будет только часть тебя, а мне… а нам ты нужен целиком. Скажи, ты вылечишь Энни?
И, сидя на полу среди обломков своей прежней жизни, я ответил «да». Произнести это коротенькое слово было нелегко; оно рождалось медленно, с трудом и болью – рождалось не в гортани, а где-то очень глубоко, в недоступном и заброшенном уголке души, который был теперь напрямую соединен с моим просыпающимся сердцем.
Синди перевела дух, снова оглядела комнату и покачала головой. Мы еще долго сидели на полу и молчали, давая друг другу переварить услышанное, освоиться с новой реальностью, просто прийти в себя. Так прошел почти час, наконец я поднялся на ноги и сказал:
– Осталось еще одно дело… Мне нужно сказать Чарли.
Синди удивленно посмотрела на меня.
– Разве… разве он еще не знает?
– Знает, но не все.
– А я? Я все знаю?
– Нет, но я должен сказать ему первому.
Она кивнула, и я вышел. Обернувшись, я увидел, что Синди идет следом; правда, на причал она не пошла, остановившись, как и в первый раз, на крыльце. Руки она привычно сложила на груди, но в очертаниях ее плеч не было всегдашнего напряжения.
– Ты не будешь возражать, если я позвоню Ройеру? – негромко спросила она.
– Нет. В смысле – нет, я не против. Позвони ему и скажи, что я сам с ним свяжусь. – Я посмотрел на противоположный берег и обернулся к ней. – Может быть, не утром, а днем, но свяжусь обязательно… В общем, предупреди его.
И, сказав этого, я прыгнул с причала в воду. Несколько взмахов руками, и вот я коснулся причала на стороне Чарли. Не успел я выбраться на доски, как откуда ни возьмись появилась Джорджия: виляя хвостом, она принялась лизать меня в лицо, потом повернулась и прыжками бросилась к дому. Подняв голову, я увидел, что Чарли сидит на крыльце, прижимая к губам губную гармошку и что-то негромко наигрывая. Услышав, что я выбрался на плот, он опустил инструмент и выжидательно повернулся в мою сторону. Я наскоро выжал одежду и, приблизившись к крыльцу, опустился рядом на ступеньку.
Чарли заговорил первым.
– Ты ей сказал? – спросил он спокойно.
– Да.
– И как она это восприняла?
Я бросил взгляд на свой дом и увидел, что Синди сидит на качелях веранды и, слегка покачиваясь, глядит на озеро.
– Трудно сказать. То есть она, конечно, очень удивилась и еще больше разозлилась, но в целом, я думаю, все нормально. Ей нужно только дать немного времени, чтобы освоиться с… новостями.
Чарли кивнул, вертя в пальцах гармонику.
– А ты приплыл сюда, чтобы рассказать мне то, что вертелось у тебя на языке последние пять лет? Сделать признание, на которое у тебя так долго не хватало мужества?
Эти слова потрясли меня. Я молчал, и Чарли, привалившись плечом к перилам крыльца, повернулся ко мне. Вид у него был чрезвычайно довольный. Он легко коснулся пальцами моих щек и глаз и дружески сжал мою голову в ладонях.
– Эх ты, Портняжка!.. Я, может быть, и слепой, но я не дурак!..
Секунду спустя Чарли убрал руки, но ощущение их тепла осталось.
– Это началось еще в университете, на последних курсах, – заговорил я, рассматривая свои судорожно сжатые руки. От стыда я не смел поднять на него глаза. – Я стал принимать… разного рода стимуляторы. Нет, я нисколько не оправдываюсь, но когда приходится по нескольку дней подряд обходиться без сна – дежурить в клинике, учиться, осматривать больных, ассистировать на операциях… Это была нешуточная физическая нагрузка сама по себе, а если прибавить к ней ответственность – ответственность за пациентов, которую я нес наравне с практикующими врачами, то ты поймешь, насколько все это выматывало. Я начал экспериментировать с различными лекарствами и нашел нужную мне комбинацию препаратов, которые помогали мне работать без отдыха сутками напролет, повышали концентрацию внимания и при этом – позволяли тратить минимум времени на сон. – Я немного помолчал. – Приходя домой, я по-прежнему валился с ног от усталости и недосыпания, но, ложась в постель с Эммой, я не засыпал, а слушал, как бьется ее сердце. – Закрыв глаза, я провел пальцами по волосам. – Понимаешь, мне важно было слышать этот звук – слышать и знать, что она жива. Мои лекарства… помогали мне справляться с естественными потребностями организма и при этом сохранять такую работоспособность, какой окружающие могли только позавидовать. Они помогали мне… – Я покачал головой. Чарли глубоко вдохнул.
– Естественно, я и не подумал отказываться от химических стимуляторов, когда оказался в резидентуре, – продолжал я. – Продолжал я пришпоривать себя и когда стал специализироваться в трансплантологии. Много раз я говорил себе, что завяжу, завяжу раз и навсегда, как только начну работать самостоятельно, что сейчас я делаю это только ради нас, ради Эммы… Я даже готов был в случае необходимости переехать на новое место, если, допустим, по каким-то причинам мне оказалось бы трудно отказаться от привычных таблеток. Но узнать, в состоянии ли сдержать данную себе клятву, мне было не суждено. В ту ночь, когда Эмма умерла, я… Еще днем я принял несколько таблеток – больше, чем обычно, потому что мне нужно было оперировать пациентку по имени Ширли Паттон. Ты наверняка ее помнишь…
Чарли кивнул.
– В тот день домой я буквально приполз. Я не спал почти четверо суток, поэтому, когда мы с Эммой легли, я уже не мог бороться со сном, и никакие стимуляторы мне не помогли. Короче говоря, я отключился – именно отключился, а не заснул, как все нормальные люди.
И снова я немного помолчал.
– Меня разбудил шум – как будто в кухне что-то упало, но я чувствовал себя таким усталым, таким разбитым, что просто встать с кровати мне было неимоверно трудно. Я не уставал так еще никогда в жизни. Перед этим я всю неделю пытался планировать операцию, собирал бригаду, проверял, есть ли у меня все необходимое и не упускаю ли я какой-нибудь пустяк, который может все испортить. Не учел я только одного… – Я сглотнул вставший в горле горький комок. – Сейчас я думаю, Эмма будила меня в течение минут тридцати-сорока: сначала осторожно, но, по мере того как ее сердце болело все сильнее, она… она трясла меня, щипала и царапала, но я никак не просыпался.
Чарли провел кончиками пальцев по моей руке, на которой до сих пор виднелись тонкие белые шрамы – следы ногтей Эммы.
– Если бы… если бы тогда она смогла меня разбудить, сейчас бы мы с тобой не разговаривали.
