Чарльз Мартин - Когда поют сверчки

– Я бы хотела как-нибудь побывать здесь утром, – сказала она.

Еще через час она сказала:

– Это очень здорово, Риз. Правда здорово, но я…

Я кивнул.

– Я знаю. – Я развернул лодку. – Мы попадем назад гораздо быстрее, если ты будешь помогать.

Синди улыбнулась и с энтузиазмом налегла на весла. Назад мы действительно вернулись гораздо быстрее. Когда мы подходили к плоту, Чарли вовсю изображал слепого или, точнее, карикатуру на слепого, а Энни держалась за живот от смеха.

На ужин я решил приготовить салат с тунцом и разогреть несколько банок консервированного супа. Пока Энни принимала душ, мы с Чарли успели накрыть на стол на задней веранде.

– Эй, Риз! – крикнула сверху Синди. – А можно мне немного полежать в твоей ванне?

Этот вопрос заставил меня замереть. Чарли, который медленно помешивал суп в большой кастрюле, сразу понял, о чем я подумал. Повернувшись в мою сторону, он медленно кивнул, и после непродолжительного раздумья я пришел к выводу, что мой шурин был, скорее всего, прав: Эмме бы это понравилось.

– Конечно!.. – крикнул я, от души надеясь, что Синди не заметила предшествовавшей моему ответу паузы. – Чистые полотенца в шкафчике рядом с ванной.

Синди спустилась вниз примерно через час, когда мы – включая Энни и Джорджию – давно поели. От усталости она слегка покачивалась, влажные волосы были убраны наверх и небрежно скреплены резинкой. На висках еще поблескивали капельки испарины, щеки раскраснелись от жара.

– Лучшей ванны не видела! – торжественно объявила она.

Чарли улыбнулся, а я поставил перед Синди тарелку с супом.

После ужина мы долго сидели молча, любуясь тем, как солнце садится за холмы, а небо окрашивается пурпурно-золотыми красками. Было около десяти, когда Чарли и Джорджия уплыли домой. Энни задремала на диване в гостиной, и я перенес ее наверх, где Синди постелила ей и себе в гостевой спальне.

Уложив девочку, я вышел из комнаты. Синди последовала за мной. Полуприкрыв дверь в коридор, она прислонилась к косяку.

– Риз!.. – окликнула она меня, когда я начал спускаться по лестнице.

Я обернулся.

– Спасибо тебе за сегодняшний день. За то, что выслушал… Завтра мне будет лучше. Обещаю.

Я кивнул.

– Я знаю. Отдыхай. И постарайся ни о чем не думать.

Налив себе чашку остывшего чаю, я посидел на веранде, прислушиваясь, как Синди ходит наверху, как задергивает шторы и гасит свет. Около полуночи я бесшумно поднялся к себе в кабинет, вынул из верхнего ящика стола письмо и снова вернулся на залитую лунным светом веранду. Воздух сделался заметно прохладнее, с озера задувал легкий ветерок, и листья деревьев, кое-где тронутые осенней желтизной и багрянцем, то чуть шелестели, то затихали. На черном небе сверкали крупные звезды, на ступени крыльца ложилась моя изломанная тень.

Из дровяного сарая я взял свечу, поднялся на крышу эллинга, сел в гамак и зажег фитиль. Подняв руку с письмом повыше, я попытался посмотреть сквозь него на звезды, на луну и наконец поднес его к свече. Бесполезно – ничего не видно. Решительным жестом я подсунул палец под клапан… И в который раз замер, не в силах сделать последний шаг.

Сверху, из окна гостевой спальни, донесся кашель Энни. Она кашлянула один раз, потом, после паузы, еще дважды и в конце концов заперхала, точно старый курильщик. Секунду спустя в окне вспыхнул свет, и я услышал, как в ванной комнате льется из крана вода. Через минуту Энни затихла, свет погас, и все снова погрузилось в тишину.

Прошло совсем немного времени, и на противоположном берегу залива появились Чарли и Джорджия. Чарли стоял в напряженной позе, прислушиваясь, потом повернул голову в направлении моего гамака. Он знал, что я здесь.

– Ты слышал? – спросил Чарли негромко, но каждое его слово доносилось до меня по воде совершенно отчетливо и ясно, словно он стоял рядом.

Я оглянулся на дом, потом снова посмотрел на него.

– Да.

Некоторое время Чарли ждал, не добавлю ли я еще что-нибудь, затем заговорил сам:

– Чем ты там занимаешься? Тем, о чем я думаю?..

Письмо все еще было у меня руках. Свеча моргала на ветру, и расплавленный парафин стекал на поверхность стола для пикников.

– Да.

Чарли кивнул и снова затих. Прошло несколько томительно долгих минут, а он все ждал, что я что-то скажу. Когда я подумал, что Чарли вот-вот повернется и уйдет в дом, он тихонько позвал:

– Портняжка?..

Я не отозвался. Мне и так было известно, что́ он хочет сказать.

Чарли подождал немного и снова окликнул меня:

– Джонни…

Я уже забыл, когда Чарли в последний раз называл меня так. Выбравшись из гамака, я шагнул к перилам ограждения.

– Что, Чарли?..

– Пожалуйста, прочти письмо… – Опустив голову, он потрепал по голове Джорджию, которая тут же побежала вперед, потом повернулся и стал медленно подниматься по ступенькам, держась одной рукой за направляющий канат.

Я вернулся в гамак и снова просунул палец под клапан конверта. На этот раз я не позволил себе промедлить и резким движением надорвал бумагу. Старый клей оказался на удивление прочным, но я не останавливался. Подняв клапан, я вынул письмо и, отлепив свечу от стола, попытался поднести ее поближе. Порыв ветра с озера задул пламя, но я не стал зажигать его вновь. Луны было вполне достаточно.

«Милый Риз…

После смерти Эммы я стал пользоваться своим вторым именем, во-первых, потому что с ним мне было легче спрятаться, затеряться, а во-вторых, потому что так Эмма называла меня, когда мы оставались одни.

Я прошу тебя только об одном: не забывай, что я не одна на свете. Есть и другие. Нас много, и каждая из нас плачет: «Со мною будь в часы тоски, // Когда светильник догорает, // Биенье жизни замирает // И с силой кровь стучит в виски. // Со мною будь в печальный миг, // Когда в душе слабеет вера, // И жизнь – зловещая мегера, А время – хилый гробовщик»[79].

Сделай это, Риз! Сделай это для меня и для многих других, таких же, как я – ради всех, кто плачет на нашем подоконнике, словно тоскующий кардинал.

Я люблю тебя.

Я спустился вниз и взял из дровяного сарая все необходимое, чтобы построить маленький кораблик. Я укрепил мачту, приладил парус, облил палубу бензином для зажигалок и, бережно поставив корабль на воду, оттолкнул от причала. Крошечное судно качнулось и, подгоняемое ветром, быстро заскользило по воде. Скоро оно достигло реки и, увлекаемое течением, повернуло на юг, навстречу яркой луне. Мой кораблик был уже в нескольких сотнях ярдов от берега, когда свеча догорела и бумажный парус взметнулся ввысь оранжевым огненным языком. Пламя забиралось все выше, потом рассыпалось крошечными искрами и погасло, кануло в черную воду озера.

«Стал я пеплом, а пламенем был…»[80]

Стоя на узком выступе берега, на котором был построен мой дом, я все смотрел на черную воду, но там не было видно ни искорки, ни уголька. Наконец я обернулся, не зная, что делать, куда идти, и вдруг увидел на крыльце Синди. С ног до головы освещенная луной, она стояла в короткой вылинявшей ночной рубашке, которая казалась почти прозрачной, словно сотканная из тонкой осенней паутины. Ее лицо тревожно белело в полумраке. Синди не сказала ни слова, но в ее чертах я разглядел сочувствие и боль.

– Я должен кое-что тебе показать, – проговорил я негромко.

Она сглотнула и медленно опустила голову в знак согласия.

– Ты, наверное, рассердишься, но я все равно должен… – Взяв Синди за руку, я отвел ее наверх и отпер дверь моего кабинета. Включив свет, я отступил в сторону, чтобы она могла войти.

Одна из стен кабинета была сплошь увешана медицинскими дипломами, свидетельствами и специальными профессиональными рекомендациями – все на имя Джонатона Риза Митчелла. На других стенах, на столе и на полках висели и стояли фотографии, где доктор Джонни Митчелл – «Кудесник из Атланты» – был снят с благодарными пациентами: улыбающимися, счастливыми, живыми. На столе блестел стетоскоп, лежал массивный сувенирный ключ от одного небольшого городка в южной Джорджии (его вручил мне в знак признательности мэр города, которому я делал операцию коронарного шунтирования), валялись в беспорядке старые кардиостимуляторы и механические сердца, которые я использовал в качестве пресс-папье. У окна стояла на специальной подставке учебная модель сердца размером с футбольный мяч. И повсюду, куда ни посмотри – среди дипломов, сувениров, снимков пациентов, – взгляд натыкался на фотографии, где я был снят с Эммой: на некоторых был и Чарли, но на большинстве мы были только вдвоем. Последним штрихом были разложенные по столу распечатанные листы из истории болезни и результаты анализов Энни – все, что я сумел добыть на сайте больницы.