Филиппа Грегори - Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса

— Мне было необходимо поговорить с тобой.

— Ну, это-то я поняла, — и она ласково сжала мою руку.

— Разговор пойдет об Ирландии…

— И об этом я тоже догадалась.

Я тоже схватила ее за руку.

— Мама, тебе известно, зачем в Ирландии высадилась французская армия, пусть и небольшая, и зачем французы направляют туда свой флот?

Она спокойно встретила мой встревоженный взгляд; ее серые глаза смотрели на меня внимательно, но прочесть по ним ничего было нельзя. И лишь легкий кивок сказал мне: да, она прекрасно знает обо всем, что там происходит.

— Они готовятся к вторжению в Англию?

Она пожала плечами.

— Я думаю, тебе не нужно объяснять, что тот, кто командует и французским флотом, и французской армией, планирует вторжение?

— Но когда он это вторжение начнет?

— Когда сочтет момент подходящим.

— И во главе всего этого войска они поставили человека из Дома Йорков?

Ее радость расцвела чудесной, согревшей все лицо улыбкой. В эту минуту она выглядела до такой степени счастливой, что я почувствовала, что тоже невольно улыбаюсь.

— Ах, Элизабет, — прошептала она, — ты же прекрасно понимаешь, что тебе лучше ничего об этом не знать. Во всяком случае, я всегда так считала.

— Нет, мама, я должна знать! Объясни хотя бы, отчего ты сейчас кажешься такой счастливой?

Она и впрямь будто снова превратилась в юную девушку — щеки порозовели, взгляд стал веселым, глаза ярко горели.

— Я знаю одно: навстречу смерти я своего сына так и не послала, — сказала она. — В конце концов, это единственное, что для меня действительно важно. А еще я знаю, что, любя своего мужа больше всего на свете, больше жизни, я никогда его не предавала. Не предала я его и в тот раз. Я не проявила глупого доверия, не предала его сыновей в руки врага. Слава богу, я все-таки догадалась проявить осторожность. И теперь, стоя на краю могилы, я рада, что никогда не подводила ни своих сыновей, ни своего мужа, ни Дом Йорков. Хотя спасти моего дорогого Эдуарда, моего принца Уэльского, мне не удалось. Я тогда просила его поскорее приехать ко мне и предупредила, чтобы они непременно ехали с отрядом вооруженной охраны, но к настоящей схватке они оказались не готовы. И всю жизнь моя вина за то, что я не сумела вовремя предупредить сына и заставить его ехать ко мне, не останавливаясь ни на минуту, тяжким грузом давила мне на сердце. Но, слава богу, я смогла спасти хотя бы Ричарда! Да, я его спасла.

Я негромко охнула и невольно заслонила рукой живот, словно желая оградить своего не рожденного еще маленького Тюдора от этой вести.

— Так Ричард жив?

Мать кивнула. Но больше не сказала ни слова. Никаким произнесенным вслух словам она не доверяла.

— Значит, он в Ирландии? — не унималась я. — И оттуда направится в Англию?

В ответ она лишь пожала плечами, словно желая этим сказать: она знает, что тогда ей удалось спасти своего маленького сына от верной гибели, но что он делал потом и где он находится сейчас, она мне ни за что не скажет.

— Но, мама, как же мне теперь быть? — Она спокойно смотрела на меня, ожидая продолжения. — Подумай хоть немного обо мне! Что мне делать, если мой брат окажется жив? Если он явится сюда во главе армии, пытаясь отвоевать английский трон у моего мужа? Тот самый трон, который должен был впоследствии достаться моему сыну? Что мне делать, если мой родной брат постучится ко мне в дверь с мечом в руке? Я кто — Тюдор или Йорк?

Она нежно сжала мои руки и сказала:

— Дорогая моя, любимая, не огорчайся. Это вредит и тебе, и младенцу.

— Что же мне делать?

Она улыбнулась.

— Ты же понимаешь: поделать тут ничего нельзя. Как говорится: чему быть, того не миновать. В этом сражении… — я в ужасе затаила дыхание, но мать спокойно улыбнулась, — …если, конечно, оно состоится, победит либо твой муж, и тогда трон достанется твоему сыну, либо твой брат, и тогда ты все равно останешься сестрой короля.

— Сестрой моего брата, который станет королем, — мертвым голосом промолвила я.

— Лучше бы мы с тобой даже слов таких не произносили, — сказала моя мать. — Но я рада, что дожила до того дня, когда ты принесла мне радостную весть о том, что вся Англия ждет того, кого я ребенком отослала во тьму, неведомо куда… И не знала, что с ним сталось потом, не знала даже, сумела ли та жалкая лодчонка благополучно спуститься вниз по реке… Ах, Элизабет! Сердце мое изболелось, истосковалось по моему мальчику; сколько ночей я провела на коленях, молясь за него и смея лишь надеяться, что он в безопасности, но ничего не зная наверняка! Я и теперь молю Бога, чтобы твой сын никогда не покидал тебя; чтобы тебе никогда не нужно было смотреть вслед ему, уходящему в неизвестность, и думать: а вернется ли он назад? — Увидев мое встревоженное лицо, мать словно опомнилась, и лицо ее вновь озарила чудесная улыбка. — Девочка моя, вот ты сидишь передо мной, благополучная, счастливая мать двоих маленьких сыновей, ждущая еще одного малыша, и рассказываешь мне, что мой сын вскоре вернется домой. Скажи, какие еще чувства я могу испытывать, кроме радости?

— Ну, если это действительно твой сын… — неуверенно начала ей.

— Конечно, это он!

Дворец Гринвич, Лондон. Июнь, 1492 год

Мэгги удалилась в родильные покои и вскоре произвела на свет мальчика. Из тактических соображений они с мужем решили назвать сына Генри — в честь любимого короля. Я навестила свою кузину, подержала на руках ее обворожительного мальчишечку и понемногу сама начала готовиться к родам.

Генрих вернулся домой незадолго до того, как я собралась затвориться в родильных покоях, и занял свое привычное место за столом во время торжественного обеда, устроенного в мою честь.

— Ты не будешь против, если я пошлю за моей матерью? — спросила я, когда Генрих пошел проводить меня до дверей родильных покоев.

— Нет, конечно. Напиши ей, — тут же разрешил он. — Только ведь она, кажется, нездорова?

— От кого ты это узнал? От настоятеля монастыря? Но почему он об этом написал тебе, а не мне? Почему мне-то о ее болезни никто не сообщил?

Генрих слегка поморщился, и я догадалась: о болезни моей матери он узнал не от настоятеля монастыря, а от своих вездесущих шпионов.

— Значит, ты по-прежнему за ней следишь? — возмутилась я. — Даже теперь?

— У меня имеются все основания предполагать, что именно она держит в руках все нити заговора с ирландцами и французами, — спокойно сказал Генрих. — Мне, например, известно, что она уже далеко не в первый раз вызывает к себе врача с одной лишь целью — тайно отправить за границу письмо.

— А как обстоят дела с тем юным самозванцем? — спросила я.

Генрих снова поморщился; по-моему, он с трудом подавил самые дурные предчувствия.

— Этот мальчишка вновь сумел от меня ускользнуть! Он, видно, не слишком доверял своему дружку Прегенту Мено и не пожелал заглотнуть приготовленную мной наживку. Но там его больше нет, и я понятия не имею, куда он направился. Возможно, снова во Францию. Но где бы он ни был, — Генрих решительно тряхнул головой, — я его найду! Ты не волнуйся. Мне вообще не следовало ничего тебе об этом рассказывать, тем более перед родами. Готовься к ним с легким сердцем и роди мне здорового красивого сына! Наши с тобой маленькие принцы — вот самая лучшая преграда на пути любого самозванца к королевскому трону. В общем, если хочешь, позови к себе мать. Она и после родов может с тобой остаться.

— Спасибо, — искренне поблагодарила я, а он сперва поцеловал мне руку, а затем на глазах у всего двора нежно поцеловал меня в губы и тихонько шепнул мне на ухо: — Я тебя люблю. — И я почувствовала на щеке его теплое дыхание. — И мне бы очень хотелось, чтобы мы с тобой всегда ладили друг с другом.

На мгновение меня вдруг охватило желание все ему рассказать, предупредить его. Мне хотелось, чтобы он узнал, что моя мать прямо-таки вся светится, охваченная надеждой, почти уверенностью, что ее сын вскоре к ней вернется. Я даже готова была признаться в нашей тогдашней подмене, когда мы с матерью отправили в Тауэр вместо Ричарда маленького пажа, а значит, среди того «легиона принцев», претендующих на английский престол, есть, возможно, и один настоящий — тот самый, которого мать и старшая сестра сумели спасти, тайком вывезя из святого убежища. И этот мальчик, завернувшись в темный, слишком длинный для него плащ, был вынужден один, без матери, плыть неведомо куда ночью в утлой лодчонке, а потом жить, скрываясь, в чужой стране; но теперь, если он действительно сумеет вернуться в Англию, он вполне может отнять трон у нашего сына, предъявив самые что ни на есть законные права на свое наследство.

Я уже открыла рот, чтобы все это выложить мужу, но вдруг увидела перед собой бледное напряженное лицо королевы-матери, столь сильно контрастирующее с веселыми улыбающимися лицами придворных, и поняла: я никогда не посмею рассказать сыну этой подозрительной женщины о том, что более всего на свете страшит их семью и что, как мне доподлинно известно, являет собой вполне реальную угрозу. И уж тем более не расскажу им о той роли, которую я сама во всем этом сыграла.