Дмитрий Леонтьев - Бегство в мечту
С задумчивым выражением на лице Павлов пошевелил пальцами руки, удовлетворенно кивнул и повернулся к наблюдавшему за ним с легкой улыбкой Андрею:
— Вроде, как и раньше… Отвык я что-то от собственной руки, пока она в гипсе висела… Представляешь: всю жизнь в каких-нибудь переделках участвовал, и ни одного шрама. А тут, за один раз — и шрам через всю щеку, и рука в двух местах сломана, и куча растяжений да вывихов… А все из-за какого-то зубастого хомяка…
Андрей непроизвольно погладил шкуру медведя, на которой сидел.
— Ничего, — утешил он, — шрам тебе даже идет. До этого у тебя была наивно-добродушная физиономия, а теперь «суровый облик» в стиле Джека Лондона. Нет худа без добра: теперь я знаю, что ходить на медведя ночью — занятие неблагодарное. Не скучное, но и неблагодарное. Ведь пока ты гипс таскал, я и печь топить научился, и дрова колоть, и как поварешку держать вспомнил… Нет, на мишку я больше не ходок. Пушистый такой, плюшевый, а мы его… Жалко!
— А-а, уже пришел в себя? — усмехнулся Павлов. — Шутишь… Ну-ну… А первых два дня заикался. Да и — как я заметил — у тебя все слова на букву «м» начинались. Помнишь, как ты доктору объяснял? «М- медбрат, м-медведь м-мужика м-мял… М-может, м- можно м-м-укол? М-мается…» И ружьишко мое сломал… Было бы с пользой, а то… Об дохлого медведя двустволку развалил…
— Было там время у него пульс проверять, — покраснел Андрей. — Он на тебе лежит и лапами сучит, как в разгар страсти, а ты что-то орешь дурным голосом… Даже мешать вам неудобно было…
— Заорешь тут, — хмыкнул Павлов. — Обломок рогатины мне прямо в лицо впился. Славно потрудились. Хоть и дурь была — страшная, расскажи кому, не поверят… Я сам, словно ребенок малый, завелся да еще и тебя за собой потащил… Но уж больно Полкана было жалко…
— Купим мы тебе еще доброго пса, — пообещал Андрей, похлопывая по толстой пачке бумаги, лежащей рядом с ним. — Немножко мне осталось. Листов десять-пятнадцать — и книга готова. В субботу съездим в райцентр, отправим бандеролью в какое-нибудь издательство и будем ответа ждать. За месяц обернется. Узнаем, получилось у меня что-нибудь, или нет… Тебе точно понравилось? — в который раз спросил он друга.
— Да понравилось, понравилось, — в сотый раз заверил его Павлов. — «Третий сорт — не брак»… Шучу я, не дуйся. Я книжек мало читал, но твоя по душе пришлась. Легко написано, словно говоришь… И конец хороший. Не люблю, когда в книжке все плохо кончается.
— Знаешь, это странно, но большая часть самых лучших книг оканчивается печально. «Унесенные ветром», эпопея про мушкетеров, эпопея про Чингачгука и Даниеля Бампо, эпопея про…
— Мне это ни о чем не говорит, — отмахнулся Павлов. — Про мушкетеров читал, а остальные… Ты уж не обессудь. Спроси меня, как сруб рубить, я тебе скажу и покажу, и научу, а все эти тонкости… Времени на книги просто нет. Разве что зимой… Да и деньги, опять же…
— Ладно, — расщедрился Андрей. — Стану миллионером, буду тебе по экземпляру бесплатно высылать.
— Здорово! — в тон ему обрадовался Павлов, — Будет чем печку растапливать.
— Вот так, да?! Какая, ты говоришь, рука была сломана? Правая? Держись: пришла очередь левой!
Он бросился на снисходительно улыбающегося Павлова, и они кубарем покатились по избе, сметая на своем пути табуреты, сворачивая столы и роняя на пол посуду…
— Эй! — крикнул Андрей и постучал снизу в доски пола, — Выпусти меня отсюда! Мне здесь холодно! Я простужусь, заболею и умру!
— Сказал тебе: достругаю ложку — выпущу, — невозмутимо отозвался Павлов, сидя на поставленном поверх погреба табурете.
— Свободу писателям! — неистовствовал запертый в погребе Туманов. — Нет произволу мракобесов! Спасай интеллигенцию!.. Я ведь подкоп сделаю! — пригрозил он. — Картошка померзнет.
Павлов вздохнул и открыл погреб, выпуская замерзшего «интеллигента».
— Ты мне надоел, — добродушно сказал он. — В следующий раз и впрямь на полчаса оставлю. Возню эту затеял — пол-избы мне разнес… Горшок разбили, ухват сломали, ложку, опять же, раздавили…
Андрей стряхнул с одежды налипший песок и землю, чихнул и показал другу язык.
— Как дите малое, — покачал головой Павлов. — Столько лет, а ума все нет. Если все писатели ведут себя так после окончания книги, то они должны не вылезать из дурдома…
— После ПЕРВОЙ! — поправил Андрей. — ПЕРВОЙ!
— А что будет, если ее ненароком издадут? — с опаской спросил Семен.
Туманов закатил глаза и пообещал:
— У-у-у!..
— Понял, — кивнул Павлов. — Неделю в погребе! Не меньше!
— Мы, люди интеллектуального труда, относимся к подобным предложениям… — начал было Туманов, но тут ему в голову пришла другая мысль: — Слу-ушай! А давай я про тебя роман напишу! Главным героем сделаю! Тема такая: в глухом лесу живет здоровенный детина, маньяк. Он заманивает одиноких путников, сажает их в погреб… Знаешь, как у Стивена Кинга в «Мизери» или в «Молчании ягнят»?
— В погреб? — задумчиво переспросил Павлов.
Туманов покосился на все еще открытую крышку
подвала и пожал плечами:
— Мне это показалось хорошей идеей… Но если ты против…
— Садись к столу, — вздохнул Павлов. — Доставай чугунок из печи и садись… Я сейчас.
Он подошел к комоду, долго копался в ящиках и вернулся к столу, держа в руках какой-то сверток, завернутый в тряпицу. Сопя, развязал тугой узел зубами и выложил на стол небольшую пачку аккуратно разглаженных купюр. Не обращая внимания на удивленно-непонимающие взгляды Туманова, пересчитал деньги и подтолкнул их другу.
— Вот, — сказал он. — Бери. Немного, но…
— Да ты что?! — Андрей даже вскочил со стула. — Спятил?! Куда они мне? Зачем?!
— Бери, — с нажимом повторил Павлов. — Такое дело… Оно, понимаешь… Нельзя на самотек пускать… Тебе в город самому ехать нужно. Самому встречаться в издательствах с начальством. Договариваться, присматривать. Ты всю жизнь к этому шел, нельзя, чтобы вот так… Этого хватит на дорогу туда и обратно, да там месяц прожить… Если экономно, то и два протянуть можно. Цены в городах сейчас — ой-ей-ей какие…
— Это же последние, — тихо сказал Андрей. — Сеня, ты хоть понимаешь, как я сейчас себя чувствую?
— Вот и обязан пробиться. Чтоб не было стыдно передо мной. А ты что думал? Попробовал — не получилось, и в кусты?! Нет, брат, так не пойдет. Ты должен так писать, чтобы людям было не жалко за твой труд деньги отдать. Чтобы твоя работа приятным отдыхом для них была. Чтобы смеялись, радовались, жалели твоих героев… Бери, — повторил он. — У меня все же хозяйство свое. Проживу как-нибудь. Получится у тебя все, приедешь — тогда и отдашь, а нет… Но, я думаю — получится. Вот тогда и порадуемся. Откроем мой погребок, достанем оттуда пару бутылок наливки, капустки квашеной, огурчиков… А не получится… Тем более приезжай. Это дело такое, что с первого раза и не всегда выходит. Тут ведь тоже учиться надо… Но рано или поздно получится. Когда очень крепко чего-то хочешь и идешь к этому, себя не щадя, всегда что-то да получается. Главное, чтоб это людям нужно было. Чтоб не для себя, не за деньги там, или не ради славы, а для людей. Вот тогда получится, да…
Туманов долго молчал, просто смотря в добродушные и наивные глаза друга, потом сглотнул подступивший к горлу комок и убежденно ответил:
— Получится, дружище. Обязательно получится… Это я тебе обещаю. Либо голову себе об эту стену расшибу, либо научусь сочинять так, чтобы перед вами всеми стыдно не было… Вот тогда переберемся мы с тобой в город…
— Не-е, — почесал в бороде богатырь. — Я в город не поеду. Шумно, людно, толкаются все, кричат. Нервные все очень, спешат куда-то все время… Да и не к чему мне это. Мое место здесь. А вот ты езжай. Если все пойдет как надо, и ты сразу надумаешь остаться там… Чиркани мне пару строчек. Буду знать, что у тебя все в порядке…
— Я вернусь, — заверил Туманов. — Я обязательно вернусь, Семен. Это займет не больше месяца… Но все же я хочу тебе сказать…
— И все на этом! — взмахом руки остановил его Павлов. — Поговорили — и будет. Как там дальше пойдет — судьба сама распорядится. Главное, ей помочь. Это мы делаем. Я полагаю, что она — тетка правильная, так что особо переживать не стоит… А теперь — давай к столу, суп стынет…
Прошел месяц, за ним еще один, и еще… Весна уже была в самом разгаре, когда Туманов наконец вернулся из города. Широко распахнув двери, он, сияя улыбкой, вошел в избу, поставил на пол перетянутую тряпкой корзину и туго набитую сумку, снял с плеч рюкзак и показал смотрящему на него с ожиданием Павлову два поднятых вверх пальца:
— «Виктория»! Победа, Семен, полная победа!
Павлов поднялся со своего излюбленного места
возле печи и неуклюже обнял сияющего Туманова.
