Дмитрий Леонтьев - Бегство в мечту
— Пей. Только залпом. Немножко по нутру огреет, но зато после как новенький станешь…
— Что это? — насторожился Туманов, засовывая нос в кружку и прислушиваясь к терпкому запаху хвои и спирта.
— Пей, пей, — одобрил Павлов. — Бабкино средство. Покрепче серной кислоты, но и куда эффективней.
Туманов мысленно перекрестился и залпом выпил тягучую, терпкую жидкость.
— Ну как? — спросил Павлов, когда Туманов наконец перестал биться в конвульсиях и кашлять.
— Такое ощущение, что мне в желудок выстрелили из огнемета, — признался он. — Но теперь я словно не чувствую тела… Очень хорошо… Даже в голове прояснилось.
— Так и должно быть, — одобрил Павлов. — Когда я попробовал это в первый раз, то думал, что помру. На следующее утро был как огурчик… Ну, а теперь спи, командир. Спи и ни о чем не беспокойся. Теперь все будет хорошо. Все будет хорошо…
Но Андрей уже не услышал его. Он спал, ровно и глубоко. Спал и улыбался во сне…
— Вот и все, — сказал Павлов и протянул Андрею свитер, — Примерь.
Туманов с удовольствием натянул свитер прямо поверх рубашки и покрутился перед небольшим зеркалом, висевшим над рукомойником.
— Отлично, — одобрил он, приглаживая белую пушистую шерсть. — Просто отлично. Ты бы мог зарабатывать огромные деньги как модельер. Такого не встретишь и в фирменных магазинах.
— Смейся, смейся, — покачал головой Павлов. — А что делать, если сейчас каждая тряпка бешеных денег стоит? Я же работаю только на себя. А чтобы достать деньги на бензин, на лезвия для бритвы, на электрические лампочки и прочее, приходится что-то передавать старушкам, чтобы те продали на базаре…
— Да я же вполне серьезно, Семен! — прижав руки к груди, заверил Туманов. — Это действительно замечательный свитер… Ты мне не поверишь, но я всегда очень хотел иметь белый пушистый свитер. А везде продаются в «треугольничек», в «полосочку» и в «клеточку». Белый — считается непрактичным, марким…
— Тебе, правда, понравилось? — недоверчиво переспросил Павлов. — И то хорошо… Как твои рукописи?
Андрей с сомнением покосился в угол избы, где на столе, вокруг закопченной керосиновой лампы были разбросаны серые листы бумаги.
— Медленно, очень медленно движется, — пожаловался он. — Были времена, когда едва мысль записывать успевал, а теперь словно груз поднимаю… Отвык… Да и сочинять стало тяжелей — перед глазами не выдуманные, а живые люди стоят, не могу я про них фальшивое слово сказать… Каждую фразу по пять раз выверять приходится, а все недоволен…
— Ничего, пойдет дело, — успокоил его Павлов. — Ты здесь только три месяца, этого для восстановления души недостаточно… А я тебя раньше чем через полгода и не отпущу — не надейся.
— Дело-то не в этом. Со здоровьем у меня все в порядке, заживает все как на собаке… Тут ведь такая тишина, такой воздух!.. Продукты, опять же… Огонь в печи потрескивает, лес зимний своим величием нервы лечит. Ленив я стал, Семен. Не знаю, хочу ли я еще ХОТЕТЬ, вот в чем дело. Нужно ли мне это? Я же как мытарь по жизни качусь. Все бока ободрал, а ничего не обрел. Дочь у меня растет — а не воспитываю, друзей хороших много — а не вижу… Уже не маленький ребенок, чтоб о несбыточном мечтать… Да и боюсь: а вдруг не получится?! Всю жизнь к этому шел, а как окажется, что зря?.. Да и лень, — улыбнулся он, отвлекаясь от мрачных мыслей. — Разжирел я на твоих харчах, обленился. Вот ты должен знать, как тяжело человеку, который привык бегать-прыгать-стрелять, усадить себя за стол и кропотливо работать с утра до вечера, и так каждый день… Когда Жюль Верна спросили журналисты: «Вы — самый великий фантазер нашего времени. Когда и при каких обстоятельствах у вас лучше всего работает воображение?», он ответил: «Когда утром валяюсь в постели и придумываю себе причины, чтобы не идти к столу и не работать». Я — не Жюль Верн, но лень-матушка мне явно от него в наследство досталась.
— Хочешь, я буду твоей «побудительной причиной»? — усмехнулся Павлов. — Ровно в семь утра я буду брать в руки мухобойку и…
— Ты на себя в зеркало взгляни, — посоветовал Андрей. — Если я ненароком проснусь в семь десять, то вряд ли смогу уже написать хоть что-то… Если вообще проснусь. Представляю, как ты мух гоняешь! Они, наверное, после твоих ударов сквозь стены просачиваются… Нет уж, лучше я буду искать причины, чтобы не работать.
— Как знаешь, — пожал плечами Павлов. — Мне это казалось хорошей идеей. Я бы совсем легонько шлепал тебя по лбу, ты бы просыпался в хорошем настроении и целый день ходил с улыбкой… А может, эта улыбка не сходила бы с твоего лица всю оставшуюся жизнь… Правда, слюни постоянно на свитер свисали, да это не беда. А так ходишь полдня как сомнамбула, мрачный, и ворчишь что-то себе под нос… А помнишь, какой ты был раньше?
— Да, были времена, — «верещагинским» басом отозвался Туманов. — Была у меня таможня, были контрабандисты… Теперь таможни нет, контрабандистов нет, так что у меня с Абдулой — мир… Павлинов во дворе видел? Вот на них мундирчик и сменял… Знаешь, иногда действительно очень хочется вернуться лет на пять назад, когда еще не было за плечами всего этого груза, когда казалось, что впереди — одно солнце.
— А этого я в фильме не помню, — наморщил лоб Семен. — Продолжение, что ли, вышло?
— Это из «раннего Туманова», — рассмеялся Андрей.
— А-а, — с облегчением протянул Павлов. — А то я, было, расстроился. Фильм превосходный, а у меня телевизор сломался… Да, времена у нас бывали веселые. Помнишь, что о нас писали в газетах после той «веселой» командировки, в которой тебя «приложило» ток, что доктора решили, что ты покойник? «Здоровенный спецназовец гнался за хрупкой старушкой три километра и, догнав ее, ударил саперной лопаткой по голове. Этот рассказ о зверствах российских военнослужащих мы услышали из уст самой потерпевшей…» Вопрос: какой же был этот самый спецназовец?
— Нет, — возразил Андрей. — Дело в бабке. Во-первых, она была чемпионкой республики по бегу, во- вторых, у нее на голове была «сфера», а в-третьих, ее звали Гога Павлиашвили.
— Нет, — запротестовал Павлов. — Дело в лопатке. Это была не саперная, а баранья лопатка. Шел себе повар, жевал баранью ногу, а когда доел — выбросил и угодил прямо бабке по голове. С перепугу она бежала три километра.
— А может, — продолжал дурачиться Андрей, — дело во времени? Сперва она куда-то бежала три километра, а потом с разбегу врезалась в зазевавшегося солдата? Так как роста она была невысокого, то угодила носом в саперную лопатку, висевшую у него на поясе.
— А может, дело в журналисте? — не унимался и Павлов — Какой-нибудь солдат шал его три километра и, догнав…
— А где же здесь старуха?
— А вот именно ею он и ударил бедного борзописца по голове, после чего у последнего помутился разум… Ох, Андрей, заканчиваем на эту тему, у меня живот заболел со смеху. Когда сапожник начинает говорить о математике, а математик рассказывает, как, по его мнению, надо шить сапоги… А сколько таких «сапожников» в самом начале «перестройки» поливали грязью то, что видели, но не понимали…
— Во-первых, — неожиданно резко сказал Туманов, — я не знаю, что такое: «перестройка». Я знаю, что такое «перемены» и «развал». Как ты помнишь, есть поговорка у китайцев, которая заменяет им сильнейшее ругательство: «Чтоб ты жил в эпоху перемен». А у нас радовались… До поры, до времени. А во-вторых, эти «сапожники» все же сыграли свою «сапожничью» роль. Даже учитывая старую шутку, что «нет человека, который не разбирался бы в политике», я твердо понял одно: я хочу то правительство, которое не буду хотя бы презирать. А то, на примере всех последних войн на территории России, некоторые парни «сверху» очень напоминают мне политических проституток. Д ля всех хорошим все равно не будешь, так быть хорошим хотя бы для «своих»!
— Вот и написал бы, как там все было на самом деле, — посоветовал Павлов. — А то честно скажу — обидно…
— Нет, — покачал головой Туманов. — Про это я писать не буду. Больно. Помнишь, сколько погибло ребят? Сколько посходило с ума? Сколько вернулось калеками? Игоря Китова помнишь? Снайперская пуля попала ему в колено за три дня до «дембеля». Полгода провалялся в госпитале, после «вытяжки» одна нога все равно осталась короче другой на три сантиметра. Когда вернулся домой, его бросила девушка, заявив, что не станет жить с калекой, не приняли на старую работу, а моментально растущая инфляция съела в считанные недели те гроши, которые ему выплатили по ранению… Но не дай Бог мне когда-нибудь лично столкнуться с теми, кто все это затеял…
— У нас же «политических» нет? — улыбнулся Павлов.
— Значит, найдут что-нибудь «уголовное», а политикой в данном случае пахнуть и не будет. В лучшем случае будет хулиганство, а в худшем…
