Маргарет Дрэббл - Камень на шее. Мой золотой Иерусалим
— Если бы я знал, что вы зайдете, — сказал Габриэль через окошечко, соединяющее кухню с комнатой, — я бы пришел сразу после митинга, но откуда мне было знать?
— Ты не мог знать, — сказала Филлипа, до этого молчавшая, — да и какая разница? Мы прекрасно сидели, мы просто болтали и вовсе не собирались тебя ждать.
Она говорила странно холодным раздраженным тоном, словно действительно меньше всего ждала возвращения Габриэля. Он выглянул из кухни через окошечко, они посмотрели друг на друга, и Кларе показалось, между ними промелькнула тень какого-то ужасного разрушительного напряжения, они посмотрели друг на друга словно с ненавистью и отчаянием. Клара окинула взглядом комнату, обшарпанную мебель, грязный, в пятнах, потолок, ряды книг — одинокое свидетельство культуры, и, быстро выпив свое виски, не отказалась, когда ей предложили еще. Она подумала, что в настоящий момент на Филлипе Денэм одежды — фунтов на пятьдесят, если не больше, и это при том, что она, как явствовало из разговора, не ждала гостей. А между тем ковер, похоже, куплен вместе с домом, а занавески, висящие на покосившихся дряхлых карнизах, на фут короче, чем надо.
Вскоре стало ясно, что и Габриэль, и Филлипа отчаянно стараются предотвратить уход гостей. Усилия Габриэля были направлены в основном на щедрое наполнение опустевших стаканов и не менее щедрое расходование обаяния, Филлипа же, хотя ничего такого и не предпринимала, но зато и не подавала гостям никакого повода расходиться, в ее невозмутимой дежурной улыбке была удерживающая властность, и гости чувствовали, что их не отпускают. Клара была рада, что они не уходят, ей хотелось побыть еще, от волнения она пила больше, чем намеревалась, и никак не могла заставить себя не смотреть на Габриэля, хотя и очень старалась, тем более что чувствовала: Филлипа искоса наблюдает за ней. И постоянно через всю комнату встречалась глазами с Габриэлем.
Клара не могла его понять. Не могла понять, зачем он так старается быть милым, занятным, зачем проявляет такую заинтересованность и заботу и блещет всеми своими достоинствами. Он очень старался всем понравиться, но в этом не было никакой необходимости: он не мог не нравиться — такова уж была его природа, — чтобы нравиться, ему достаточно было просто присутствовать, и любые его старания были чрезмерны. В нем чувствовалось даже что-то заискивающее, и Клара находила это совсем не противным — наоборот, это казалось проявлением милой, трогательной слабости, уязвимости, которой не было в столь похожей на него Клелии. Кларе нравилось, что Клелия такая, какая она есть, — совершенная, Кларе ничего не надо было от Клелии, но в Габриэле она рада была видеть это отсутствие независимости. И она подумала, что, может быть, столь усиленно демонстрируя свое обаяние, он стремится хоть как-то скомпенсировать убогость этой комнаты, что он, по существу, борется с несоответствием обстановки, в которой живет. Отношения Денэмов с двумя другими парами и тех — между собой были Кларе неясны, и она не могла определить степень близости между ними. Одна пара — архитектор и его жена — выдерживала по отношению к хозяевам тон взаимного приятельского подшучивания, но, поскольку они жили через улицу, Клара сразу решила, что это дружба из соображений удобства, тем более что жена, упитанная дама в шерстяном жакете, проявляла какое-то бодрое, хваткое отношение к жизни, совсем не вязавшееся с пассивностью, к которой тяготела Филлипа. Другая пара была более близка хозяйке хотя бы по внешнему облику: жена — актриса и муж — художник, одетые с таким же сиюминутным шиком, что и сама Филлипа. Муж, поджарый элегантный шотландец по имени Алистер, был в костюме цвета верблюжьей шерсти, Клара ни на ком не видела подобных костюмов и всегда думала, что люди в такой одежде существуют только на рекламе автомобилей и напитков. Ей нравилось, что Габриэль одевается совсем не так, его шерстяная клетчатая рубашка, заправленная в ловко сидящие на бедрах брюки, изумительно подчеркивала очертания тела, чего никак нельзя было сказать о костюме Алистера.
Они разговаривали об искусстве. Клара поняла, что, если бы ее здесь не было, они, наверное, разговаривали бы о своих детях — даже у актрисы был ребенок, — а так они разговаривали об искусстве, только иногда, к слову, вскользь упоминая о подвигах своих отпрысков. Речь зашла о потребности подражать и изображать, на Клару произвело впечатление то, как им всем удается говорить умно без всяких усилий, без нажима и горячности, и она подумала, удается ли им это так легко просто потому, что они старше ее и ее друзей, или они всю свою жизнь разговаривали так. Дама в жакете развивала теорию, согласно которой абстракционизм — это обычный каприз, подобный капризам маленьких детей, и что истинное стремление художника — изображать любыми средствами человеческую фигуру. Она пояснила это, ненавязчиво упомянув о своих детях, описав попытки воспитательницы-американки в их детском саду заставить детей рисовать спонтанно.
— А они не хотят, — сказала она торжествующе, — им это не нравится, и все тут. Маленькие — пожалуйста, с удовольствием размазывают краску пальцами по всему листу, но те, что постарше, хотят рисовать реальные предметы. И чем старше становятся, тем больше у них потребность подражать реальности, спонтанное рисование их не интересует. Мисс Уотсон считает, что с моим старшим не все в порядке, раз он рисует деревья. Она говорит, у него нет воображения.
Художник ее не поддержал; судя по всему, он считал такую хронологическую интерпретацию художественного развития не совсем правомерной, а Габриэль рассказал историю о Клелии, которая в детстве страстно увлекалась лепкой из воска, ныне совсем вышедшего из употребления. У нее хорошо получалось, сказал Габриэль, но она все время оставалась недовольна, критическая сторона ее натуры была еще сильнее творческой, и когда ей было лет восемь-девять, она часами просиживала у себя в комнате, с ожесточенным упорством пытаясь воплотить в упрямо сопротивляющемся воске то, что жило в ее воображении. Она лепила деревья, цветы, животных, но этого ей было мало, она хотела лепить людей. А люди у нее не получались. Форма человеческого тела ускользала от нее. Тогда она стала рисовать эскизы, чтобы по ним лепить фигурки, и трудилась часами, пытаясь воспроизвести свои собственные рисунки. Однажды она не спустилась к чаю и до этого весь день не выходила из своей комнаты; прождав полчаса, мать поднялась к ней и обнаружила, что она сидит на ковре перед камином среди разбросанных вокруг самых восхитительных и талантливых рисунков и горько рыдает над бесформенным куском воска, сминая его в руках. Мать спросила участливо, в чем причина ее горя, и Клелия, всхлипывая, наконец призналась, почему она плачет: она боится, что никогда не станет художником. Клара слушала этот рассказ с наслаждением, ей нравилось слушать разговоры о Клелии, как влюбленному нравится слышать имя возлюбленной, а матери — имена своих детей; кроме того, ей нравилось, как имя Клелии произносит Габриэль, ей нравилось слушать, как, с какой любовью он говорит о сестре.
Было уже совсем поздно, а они все не расходились. Клара посмотрела на часы и увидела, что уже второй час ночи. В конце концов Филлипа сказала Габриэлю, чтобы он приготовил кофе, и он ушел на кухню, а через пять минут заглянул в комнату через окошечко и попросил Филлипу взять чашки. Филлипа не двинулась с места.
— Мне не встать, — сказала она.
Тогда Клара с готовностью вскочила, пошла и взяла у Габриэля поднос с чашками, принесла и поставила на пол у ног Филлипы. Потом Габриэль крикнул, что ему не найти кофемолку.
— О Боже, — сказала Филлипа и не пошевелилась.
— Пойду поищу, — сказала Клара.
Она вышла из комнаты и прошла через жуткую прихожую в кухню, где Габриэль стоял с растерянным видом, держа в одной руке банку с кофейными зернами, а в другой — кофейник.
— Кофемолка куда-то запропастилась, — пробормотал он, хотя явно и не пытался ничего искать.
Клара огляделась в поисках кофемолки и заметила при этом, что кухня и хуже и лучше комнаты и прихожей, — невзрачная сама по себе, но зато хорошо оснащенная. В ней было множество полезных вещей — в основном, наверное, подаренных на свадьбу: современная, хотя и запущенная газовая плита, посудомоечная машина, всевозможная металлическая и керамическая посуда модных расцветок; но раковина была старая, облупившаяся, а сквозь потертый, кое-где отставший линолеум отчетливо проступали неровности каменного пола. Клара сразу нашла кофемолку и подала ее Габриэлю, он насыпал кофе и вставил вилку в розетку.
— Первый раз вижу электрическую кофемолку, — сказала Клара, чтобы что-то сказать. — Как она действует?
— Надо просто нажать на кнопку, — ответил Габриэль. — Попробуйте.
Клара нажала, и кофемолка зажужжала и загудела у нее в руках, заглушая отголоски разговора, доносившиеся из комнаты.
