Джозеф Хеллер - Лавочка закрывается
Зигфриду, чтобы предъявить свои права на женщину Брунгильду, пришлось вскарабкиваться на гору и пробираться сквозь огонь.
У Йоссаряна была Мелисса, сама летевшая в Вашингтон.
Когда все это закончилось и, оглядываясь назад, он обдумывал пародию для журнала «Нью-Йоркер», он пришел к выводу, что его путешествие в сравнении с путешествием вагнеровского героя прошло весьма удачно.
Обогатившись на полмиллиона долларов, он оказался перед трудным выбором, но остался при этом в живых и мог этот выбор сделать.
Зигфрид в конце путешествия был мертв; Брунгильда была мертва, была мертва даже лошадь; Вальхалла перестала существовать, вместе с нею ушли и боги; композитор ликовал, а его сладострастная музыка тем временем торжественно затихала, как неуловимый сон, потому что такова уж расчетливая природа искусства и художника.
Йоссарян же мог с нетерпением ожидать в недалеком будущем возможности потрахаться снова. Он получил на это «добро» от своего доктора. Всю свою жизнь он любил женщин и большую часть этой своей жизни он был влюблен больше, чем в одну женщину сразу.
Маленький портовый город Кеноша на озере Мичиган, штат Висконсин, расположенный всего лишь в двадцати пяти милях к югу от гораздо большего маленького городка Милуоки и имевший теперь аэропорт для приема реактивных лайнеров, переживал экономический подъем, который отцы города не в силах были объяснить. Местные социологи приписывали этот третьестепенный бум, возможно, в шутку, благоприятному климату. Открылось несколько малых предприятий с некоторым техническим уклоном, а в здании заброшенной и давно бездействовавшей фабрики какое-то агентство федерального правительства организовало лаборатории, за которыми, по слухам, стояло ЦРУ.
В зале ожидания нью-йоркского аэропорта Йоссарян обратил внимание на других пассажиров первого класса — все это были мужчины моложе него и в очень хорошем настроении. В нынешние времена так радуются только ученые во время отпуска. Разговаривая, они держали наготове карандаши, а говорили они в основном — что он и отметил с испугом — о тритии и дейтерии, о которых сам он знал мало, и о дейтериде лития, который, как они сказали ему в ответ на его вопрос, представлял собой соединение лития и тяжелой воды и, что еще более важно, являлся наиболее предпочтительным взрывчатым веществом для наилучших водородных устройств.
— Неужели об этом всем известно? — Он недоумевал — почему это они говорят так открыто.
Да, конечно. Он может прочесть обо всем об этом в «Ядерном альманахе» и «Справочнике атомщика» Хогертона, и то, и другое продается, весьма вероятно, в отделе дешевых изданий.
Во время посадки он узнал нескольких направляющихся в бизнес-класс проституток и двух девиц из секс-клубов в его многоэтажном доме, подрабатывавших в качестве уличных приманок вблизи коктейль-баров и расположенных у входа банкоматов. Девицы проживали в его же доме. В экономическом классе кучковались группки бездомных, которые каким-то образом смогли приобрести авиабилеты, чтобы покинуть неприветливые улицы Нью-Йорка и стать бездомными в Висконсине. Перед путешествием они вымылись, возможно, в туалетах здания АВАП, где плакаты, созданные когда-то Майклом, все еще строго предупреждали, что курить, сорить, трахаться, отсасываться, бриться, мыться и стирать категорически запрещается как в раковинах, так и в туалетных кабинах, что алкоголь может быть вреден беременным женщинам и что анальное сношение может привести к инфицированию ВИЧ и гепатитом. Плакаты Майкла получили призы за художественные достоинства. Ручной багаж этих пассажиров состоял из тележек, используемых в универсамах, и бумажных пакетов. Йоссарян был уверен, что видел, как в самом хвосте самолета заняла место крупная черная женщина с шишковатыми меланомными родимыми пятнами, та самая, которая в одной розоватой сорочке смывала с себя грязь на пожарной лестнице в тот раз, когда он спускался вниз с Макбрайдом. Он пошарил глазами, но так и не нашел одноногую женщину-калеку, которую обычно три-четыре раза на дню насиловали какие-нибудь бродяги; не нашел он и нездорового вида блондинку, которую тоже видел на лестнице, когда та вяло латала дыру на белой блузе.
Еще Йоссаряну помнилось, что именно от физиков в самолете он услышал, не понимая ничего из сказанного, что в мире науки время непрерывно течет назад или вперед и вперед и назад и что частицы вещества могут двигаться сквозь время назад и вперед, не претерпевая никаких изменений. Почему же он не может делать то же самое? Еще он услышал, что субатомные частицы должны всегда одновременно находиться во всех местах, где они могут находиться, и, исходя из этого, он начал размышлять о том, что в его ненаучном мире человеческих существ и сообществ все, что могло случиться, случилось, а все, что не случилось, и не могло случиться. Все, что может измениться, изменится, а то, что не меняется, не может измениться.
Миссис Карен Таппман оказалась хрупкой, застенчивой и нервной пожилой женщиной, у нее не было устоявшегося мнения относительно многих сторон того затруднительного положения, которое и стало причиной их встречи. Но в отношении одного события все сомнения вскоре могли рассеяться: они оба начинали понимать, что он сожалеет о своем приезде, а она сожалеет о том, что попросила его приехать. Скоро им нечего будет сказать друг другу. Ничего нового им не приходило в голову. Он честно признался, что узнал ее по фотографиям, которые, как он помнил, были у капеллана.
Она улыбнулась.
— Тогда мне было чуть больше тридцати. Теперь я тоже узнаю вас по фотографии в нашем кабинете. — Йоссаряну и в голову не приходило, что у капеллана может быть его фотография. — О, да. Я вам ее покажу. — Миссис Таппман повела его в заднюю часть двухэтажного дома. — Он часто рассказывает о том, что вы чуть ли не жизнь ему спасли, когда дела там, за океаном, были совершенно ужасны.
— Я думаю, это он помог спасти мою. Он поддержал мое решение отказаться от дальнейших полетов. Я не знаю, обо всем ли он вам рассказывал.
— Я думаю, он никогда от меня ничего не утаивал.
— Я бы все равно настаивал на своем, но он дал мне ощущение моей правоты. А вот это и есть увеличенная копия той вашей фотографии с детьми, что он носил с собой в бумажнике.
Одна из стен кабинета была увешана фотографиями, сделанными на протяжении почти семидесяти лет; на некоторых из них капеллан был маленьким мальчиком, он держал удочку и улыбался щербатым ртом, на других была маленькая девочка — Карен Таппман в вечернем платьице. На фотографии, которую он помнил, была тридцатилетняя Карен Таппман, сидевшая в окружении своих трех маленьких детей, все четверо храбро смотрели в камеру и вид у них был печально одинокий и заброшенный, словно в преддверии близившейся утраты. Военные фотографии висели отдельно.
Йоссарян остановился перед очень старой, выцветшей коричневатой фотографией отца капеллана на Первой мировой войне; маленькая фигурка в страхе застыла перед камерой, массивная каска была слишком тяжела для детского лица под ней, солдатик неловко держал винтовку с примкнутым штыком, к поясу его с одной стороны была прикреплена обтянутая материей фляга, а с другой — противогаз в матерчатой сумке.
— Мы когда-то хранили этот противогаз как сувенир, — сказала миссис Таппман, — и дети с ним играли. Не знаю, куда он делся. Тесть немного наглотался газа в одном из сражений и какое-то время пролежал в госпитале для ветеранов, но он себя берег и прожил долго. Он умер от рака легких прямо здесь, в этом доме. Теперь говорят, что он слишком много курил. А вот и та самая ваша фотография.
Йоссарян выдавил на лице улыбку.
— Я бы не сказал, что это моя фотография.
— А он так говорит, — сварливо ответила она, выказывая черту характера, о существовании которой у нее Йоссарян и не подозревал. — Он всем рассказывал: «А это мой друг Йоссарян. Он помог мне выжить, когда дела пошли совсем плохо». Он всем это говорил. Боюсь, что и он много повторяется.
Йоссаряна тронула ее искренность. Это была фотография — из тех, что обычно делалась пресс-офицером эскадрильи — экипажа перед вылетом на задание. Он увидел себя на заднем плане между находящимися в фокусе фигурами и бомбардировщиком Б-25. На переднем плане расположились трое солдат, приписанных к экипажу на этот день, в ожидании посадки и взлета они с отсутствующим видом сидели на штабеле тысячефунтовых бомб без взрывателей. Йоссарян был таким же стройным и выглядел так же по-мальчишески, как и все остальные; он стоял с парашютом за спиной и в лихо заломленной офицерской фуражке, чуть повернув голову в сторону камеры. Капеллан под каждой фигурой написал фамилию. «Йоссарян» было написано самыми крупными буквами. Здесь снова был Сэмьюэл Зингер, Уильям Найт и Ховард Сноуден, все — сержанты.
