Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
Темно-синий цвет начал светлеть и стал бледно-голубым. «Утро», — догадалась я.
Просыпаясь, зашевелился лес. Каркнула ворона, зачирикали птички. Зайцы и лисы тоже издавали свои звуки. Полилась тихая мелодия рассвета. Казалось, что ветерок пронесся над поляной, прошуршал в тяжелых ветвях, зазвенел хрусталем сосулек. А следом возникла другая музыка, и я увидела на елке белые искорки — блики первых лучей солнца. Ветер подул сильнее и закрутил снежные вихри. Потом все стихло. На небе пропал месяц. Загорелась звезда на елке... Вдруг грянула веселая танцевальная музыка, на поляну выскочили звери и запели русскую народную песню.
И я очнулась от сказочного сна.
Теперь я находилась в украшенном зале, где выступали дети, одетые в костюмы птиц и зверей. А мне было жалко уходить из сказки. Я закрыла глаза, стараясь продлить радость. Но громкая музыка и голоса детей возвращали меня в детдомовский зал. Сначала я с некоторым раздражением смотрела, как разыгрывались сценки из сказки «Маша и медведь», и удивлялась, зачем большие дети показывают концерт интересный только дошколятам? Потом успокоилась и уже с любопытством разглядывала и оценивала насколько похожи наши «звери» на настоящих. Признаюсь, «артисты» здорово копировали хитрую лису, добродушного медведя, шумливую сороку и неуклюжую ворону!
На ум пришли слова бабушки Мавры: «Сказками люди продляют себе детство...» Я, конечно, желала увидеть что-нибудь более взрослое и незнакомое, но поняла, что нас любят и хотят порадовать сказочным представлением.
НА РЫНКЕ
Февраль. Сыро, ветрено, под ногами хлюпает вода. Вдруг посыпал крупными хлопьями снег. И сразу настроение стало праздничное. Почему так? Иду, улыбаюсь сама себе, ловлю снежинки. Они тают, приятно охлаждая ладони. Я разглядываю их узоры и думаю: «Зачем придумывать рисунки для бальных платьев? Вот они — бери и рисуй! Лучше не придумать! Каждый рисунок сложный, строгий. Красота снежинок в правильном построении? А в облаках нет правильных форм, но до чего же они хороши!»
До слуха донеслась грустная мелодия. Свернула на звук. Вижу рыночную площадь. Справа и слева — ряды прилавков в виде полукругов. В центре толпа. Пробралась сквозь защитного цвета фуфайки, серо-черные длинные пальто, клетчатые платки, полушалки.
Мальчик лет тринадцати, глядя в землю, осипшим голосом под гармошку пел тоскливую балладу о несчастной любви девушки и наглого сердцееда-моряка. На его шапке лежал снег. Рядом натужно улыбалась девочка лет пяти. Она пританцовывала на месте, хлопала красными ручонками под музыку и, плохо выговаривая слова, устало тянула песню. Она очень старалась. Понимала, что зарабатывает деньги. У меня перехватило горло, поплыло перед глазами, затрясло. За что? Почему этой крошке надо целый день петь на холоде? Почему она не в детдоме? Кое-как усмирив слезы, оглядела публику: у одних на лицах сочувствие, у других любопытство. В коробку посыпались мелкие деньги, куски хлеба. Девочка, торговавшая с бабушкой овощами, обтерев о подол юбки морковку, осторожно положила ее рядом с хлебом.
Я ушла. Убежала. Не могла больше такое видеть! А музыка грызла сердце и преследовала до самого поворота.
СТАЛИН И БЕРИЯ
С утра в корпусе стоит непонятная тишина. Все ходят на цыпочках, говорят шепотом. Режим дня нарушен. Семь, восемь часов — завтрака нет. Дети сидят по комнатам. Чего ждем? Что случилось?
За время нахождения в городском детдоме я успела привыкнуть к спокойной жизни. Здесь кроме уроков и мелких бытовых забот ничего не происходит. Дни похожи друг на друга...
Мысли прервал шум. Зовут завтракать. Наконец-то! Мои кишки давно играют марш. Бегу в столовую. Еда обычная: ложка каши, размазанная по тарелке, кусок хлеба и чай. Проглотила вмиг. Слышу команду: «В актовый зал!» Он уже битком. Пристроилась на окне у входной двери. Директора вижу впервые. Седые волосы. Лица разглядеть не могу. Далеко сцена. От ребят слышала, что он без ноги... Когда наступила тишина, зазвучал голос — четкий и трагичный.
— ...От нас ушел самый умный, самый великий человек на свете... Сталин... Сегодня страна хоронит...
— Значит «железный» человек жил все-таки на самом деле? Он не из сказки?
Я осторожно выглянула в окно, ожидая увидеть там гроб, священника и плачущих людей в темных одеждах. Но перед крыльцом, как всегда деловито, сновали работники детдома. Ничего не напоминало похороны. Снова прислушалась к речи директора.
— ...Как жить нам без гения мирового пролетариата, отца народов?..
У меня мурашки поползли по спине. «Значит, всем людям в мире теперь будет плохо? Господи, помоги выжить без гения Сталина». Чуть было не перекрестилась, но вовремя опомнилась. «Я же в городе, дуреха», — мелькнуло в голове.
— ...Но мы выстоим, и будем продолжать дело Ленина и Сталина... — как эхо неслось над залом.
Когда раньше я говорила «честное Ленинское, честное Сталинское», то полагала, что они, посланники Божьи, и должны помогать бедным. Только теперь я узнала, что Ленин умер не так давно. Его знал наш директор. А Сталин умер только сейчас. Какая же я глупая! А еще учусь на пятерки.
После собрания помчалась к Лиле. Не терпелось больше узнать про вождей. Стучу. Ответа нет. Осторожно заглядываю в комнату. Лиля лежит поверх одеяла и плачет. Я присаживаюсь к ней, глажу блестящие черные волосы и жду, пока она успокоится. Лиля обняла меня и заплакала еще сильнее:
— Как теперь будем жить? Что с нами будет?
Я растерянно хлопаю глазами.
— Ты из-за гения Сталина? — вдруг сообразила я.
— Да, из-за нашего любимого вождя.
— Он тебе родня? — осторожно предположила я.
— Что ты, разве можно такое говорить?! — неожиданно рассердилась Лиля. — Он отец всех народов! Ты что, совсем не соображаешь?
— Прости, Лиля. Я на самом деле не понимаю, почему все плачут и чего-то боятся. Он разве Бог? Нам не дадут другого начальника?
— Господи, свалилась на мою голову! Не понимаешь, так молчи, чтобы худа не было из-за твоих глупых речей. Умоляю тебя. Молчать — это самое главное, что ты должна сейчас делать, — шепотом проговорила подруга.
Оттого что рассердилась, слезы у Лили высохли. Она озабоченно смотрела на мое растерянное лицо.
— Лиля, не волнуйся, я никому ничего не скажу. Могила! — поклялась я.
А потом просительным тоном добавила:
— И с тобой об этом нельзя говорить?
— Нельзя! Подрастешь, поймешь. Думай только про уроки. А сейчас иди к себе, — строго выпроводила меня старшая подруга.
Прошло немного времени, и нам опять напомнили о Сталине. Теперь директор рассказывал про врага народа, который хитростью добился доверия Сталина. Берия отличался коварством и жестокостью. Из-за него жизнь народа была тяжелой. А еще он погубил много умных и хороших людей. «Когда Сталин умер, люди плакали потому, что боялись этого гада Берию? Или потому, что любили Сталина? А Лиля? Она все-таки больше из страха, — решила я. — А теперь бояться нечего. Слава богу!»
Мне стало легко и радостно.
ФОРМА
Нам объявили: после уроков придет портниха снимать мерки. У каждого будет настоящая школьная форма. Вошла худенькая женщина непонятного возраста. Темные волосы аккуратно уложены в пучок. Глаза грустные. Я еще не видела взрослого по-настоящему беззаботного лица. «Может, это из-за войны?» — думала я, разглядывая на женщине прямое, темно-серое платье и черные туфли без каблуков. Потом попыталась представить ее в белом платье с нарядными кружевами по краю рукавов и воротника. Волосы рассыпаны по плечам, она улыбается. Ну, прямо красавица! Только глаза, глаза... они оставались грустными. И горькие складочки в уголках губ. Нет, не красавица. Серенькая мышка. Но почему? Денег нет? Она могла бы для себя сшить любое платье! Я видела такие прекрасные платья в старой книжке! Может, считает себя старой? Или ей просто стыдно выглядеть нарядной, когда другие плохо одеты?
